Мировоззрение леваков 60-х отличалось от мировоззрения коммунистов и социалистов XIX-го и первой половины XX века утратой веры в предопределенность истории и интересом к проблеме индивидуальности. Экзистенциализм Сартра был одним из признаков измениения мировоззрения левой интеллигенции. Хотя Сартр активно активно поддержал бунтарей 68-го, их идеалы во многом отрицали идеалы сартровского экзистенциализма.

В конце 60-х Сартр оставался одним из любимых авторов молодых нонконформистов. Однако к этому времени основные идеи экзистенциалистской этики: «ответственность», «ангажированность», «выбор», созвучные чувствам людей в годы Сопротивления, выглядели устаревшими. Уже в конце 40-х французский писатель Борис Виан противопоставляет сартровской «ответственности» идею без-ответственности, не-взрослости, игры. В его романе «Пена дней» изображен модный философ Жан-Соль Партр, автор монументальной «Энциклопедии тошноты», читающий лекции сидя на слоне. В первые годы после Сопротивления подобная апология безответственности не могла пользоваться спросом, однако в 60 гг., уже после смерти Виана, эти идеи сделают его одним из духовных вождей молодежного бунта. Сартр же, полностью поддержав студентов-леваков, утверждал именно ответственный характер их протеста. 17 марта 1979 в интервью Нувель Обсерватор Сартр сказал: «Как понять этих ребят? Прежде всего – в 1969-м юный студент, юная студентка стали революционерами не из романтизма, из вздорной непримиримости, которую Ануй приписал Антигоне («Я хочу всего и немедленно») или потому что их родители революционеры или «реак.», или потому что они страдают подавленным Эдиповым комплексом, или потому что это так забавно, моя дорогая, делать революцию. Это не забавно и не легко, когда тебе ломают руки или проламывают череп, совсем не смешно держать голодовку: это монотонно, это скучно»[1].  

На идеологию Красного Мая повлияли художественные течения двадцатых-тридцатых годов – дадаизм и сюрреализм. Сюрреалисты стремились скинуть оковы буржуазной культуры, превратив творчество в «поток сознания». Сюрреализм повлиял на идеологию Ситуационистского Интернационала, сыгравшего важную роль в событиях мая-июня 1968-го. Для Сартра сюрреализм – это порождение мелко-буржуазного бунта против «общества потребления и возникшего в гиперкультурной среде бунта против культуры. Сюрреализм возник в относительно благополучную и стабильную довоенную эпоху. Пережившее Вторую мировую войну поколение Сартра «…совершенно не трогало сюрреалистическое разрушение, не изменявшее ничего, когда как разрушение огнем и мечом угрожало всем и всему, в том числе и сюрреализму. Миро написал картину «Разрушение живописи». А зажигательные бомбы могли уничтожить и живопись и ее разрушение»[2].

Молодежный бунт против общества потребления нес печать потребления и привилегий. Внутренний механизм этого бунта Сартр показал в своей книге о Жене «Святой Жене, комедиант и мученик». «Высшая утонченность потребления – разрушать добро не воспользовавшись им. Так как высшая цель потребления – расцвести в момент смерти, потребление само низводиться до роли несущественного средства: объединенное человечество безмятежно смотрит как расточают добро, которое оно добыло в поте лица своего или завоевало с опасностью для жизни. Но аристократу известно тайное наслаждение встать над благами этого мира. Толпа помнит, кто автор этих щедрот и именно ему предназначены аплодисменты: только ему принадлежат блага, которые он разрушает, отказаться от наслаждения – самое изысканное наслаждение»[3].

Все эти особенности эстетического бунта проявились во время Красного Мая. Но в статьях и интервью этого периода Сартр говорит о таких причинах студенческого бунта, как селекционистский характер образования, реформа Фуре, призванная превратить высшую школу в фабрику для подготовки специалистов для нужд монополий, оторванный от жизни характер учебной программы.

В 1968-м Сартр увидел в молодежном бунте «против культуры» прежде всего отрицание селекционистского характера культуры в буржуазном обществе, отрицание культуры как инструмента отбора в ряды элиты. Сартр рассказывает об одном характерном эпизоде тех дней. «Один преподаватель спрашивает своих учеников, о чем они хотели бы поговорить с ним. «О современном театре». На следующей неделе он пришел, хорошо подготовившись: «Вы хотите поговорить о Брехте?» Взрыв возмущения: «Брехт – это старый горшок! Почему не Расин?» «Хорошо, - сказал профессор, - хотите поговорить о Living Theater?» «Почему бы и нет, - ответили студенты, - но Living Theater не обсуждают, его делают. И они начали раздеваться. «Хорошо, - сказал, удаляясь профессор, - я вам больше не нужен». Надо уточнить, что этот преподаватель был очень популярен: сцена не была направлена против него. Но не следует видеть в этом возмущение без всякого смысла. Здесь явно противопоставляются две концепции культуры, из которых одна остается несмотря ни на что теоретической, тогда как другая, еще смутная, имеет практическое значение»[4].

19 июня 1968-го в журнале Нувель Обсерватор было опубликовано интервью с Ж.-П. Сартром «Бастилии Раймона Арона». Это интервью стало ответом на серию статей Арона, которые легли затем в основу его книги «Революция, которую нельзя обнаружить». Социолог Р. Арон, учившийся вместе с Сартром в Эколь Нормаль, был убежденным антикоммунистом и сторонником теории «индустриального общества». Арон считал, что  научно-техническая революция неизбежно ведет к отмиранию классовой борьбы. В событиях мая-июня 1968-го он увидел признак «трагической непрочности социальных структур». Арон назвал Красный Май «скорее биологическим, чем социальным феноменом», проявлением «вражды поколений». Нет смысла восставать против «индустриального общества», поскольку в индустриально развитых странах не существует неразрешимых социально-экономических проблем. Леваки «с таким возмущением выступающие против общества потребления, не откажутся от того, что только это общество может им дать: высокий жизненный уровень для большинства населения, для сотен тысяч студентов. Впрочем, с такой же страстностью они выступают против неравенства и несправедливости, прекрасно зная, что до индустриальной эры национальный продукт распределялся еще более несправедливо»[5]. Для Арона Красный Май: «эмоциональный и моральный бунт, который нельзя положить в основу политической программы», «коллективное сумасшествие», «психодрама».

Впоследствии Р. Арон говорил, что Сартр не отвечал на его аргументы иначе, как оскорблениями. В интервью 1977 г. Сартр сказал: «Я его оскорбил, если угодно, в 1968-м, потому что его позиция казалась мне нетерпимой. Тот факт, что этот профессор, умный, образованный, так оценил Май 68-го, доказывает ограниченность его ума и его знаний – он так и не понял того, что происходило. …Когда я увидел, что он думал о студентах, которые оспаривали всю университетскую систему, я решил, что он никогда не понимал своих учеников»[6].

Для Сартра подлинный интеллектуал всегда способен оспорить существующую систему взглядов и готов к тому, что его взгляды в свою очередь будут отвергнуты. Поэтому сама идея свободного поиска истины неотделима от идеи радикальной демократии, в том числе университетской. «Университет создан, чтобы формировать людей, способных к оспариванию» Но «на сегодняшний день мы сегодня все еще видим в Университете этих нелепых рабов, которые слушают лекции ex cathedra господ, с которыми никогда не спорят»[7]. Арон для Сартра – преподаватель, не позволяющий студентам спорить с собой, и поэтому он «недостоин быть профессором». Для Арона «немыслимо, чтобы студенты так или иначе участвовали в выборах преподавателя». Студенты первого курса не могут судить о курсе, который им еще только предстоит прослушать. Но точно также профессора с одного факультета голосуют за профессора с другого факультета, не зная ни предмета, который он преподает, ни качества его работы. Студенты первого курса могут голосовать вместе со всеми.

Студенты должны получить возможность также принимать экзамены и иметь возможность оценивать учебную программу. Если преподаватель «судит, но сам неподсуден, это означает отсутствие истинной свободы»[8].

В своих интервью этого периода Сартр постоянно подчеркивает, что проблемы Университета неотделимы от проблем общества в целом. В условиях современного буржуазного общества цель высшего образования – отбор специалистов для нужд правящего слоя, но с этим можно и нужно бороться. Студенты-леваки выдвинули лозунг Критического Университета. По мнению Сартра «в университете могут существовать «критические секторы». Ничто не мешает студентам-медикам, если они этого захотят, исследовать, какой могла бы быть истинная социальная медицина, они могут даже потребовать для этого помещения и времени в учебном расписании. Это был бы не «факультет критической медицины», но внутренний анклав, где можно было бы проводить позитивные исследования»[9].

Сартр считал, что студентам надо действовать по принципу «революционного реформизма» Андрэ Горца, «который позволяет поддерживать постоянную эволюцию, каждый раз немного радикализируя требования»[10].

Высшее образование во Франции имело «селективный характер» т.е. было направлено на подготовку специалистов для нужд правящего слоя, «сторожевых псов буржуазии», как говорили гошисты и одновременно было во многом оторвано от практической жизни. По мнению Сартра Университет должен служить всему народу, а не буржуазии и бюрократии. «Короче, praxis, против praxis-а, но в то же время, поскольку прежний универсализм этой шлюхи Alma mater по-прежнему маскирует борьбу под нагромождением «незаинтересованного», т.е. бесполезного знания, они (студенты) извлекли истинный урок этого балагана – напрасно университет претендовал бы на всеобщее распространение знаний, он мог бы этого добиться распространяя практические знания. Это означает отказ от селективной роли – необходимо чтобы преподаватели (многие из них согласны) и администрация считали себя защитниками широких масс, а не частных интересов. Таким образом, знание, хотя и практическое, вернулось бы на уровень народной культуры, или точнее обрело бы, т.к. оно никогда его не имело, благодаря своему отказу рассматривать особые требования богачей, некое подобие бескорыстия, которое оно всегда защищало»[11].

«Существует только одна стоящая реформа, которая стала бы революцией – необходимо создать университет, целью которого был бы не отбор элиты, а обеспечение культурой всех, даже тех, кто не будет «кадрами»[12].

Защитники существующей системы образования утверждают, что в результате развития капиталистического общества спрос на специалистов будет неуклонно расти. Но численность студентов растет быстрее, чем численность необходимых в промышленности кадров. Поэтому университет, призванный обслуживать нужды промышленности должен отсеять «лишних» студентов по ходу учебы.

Сартр рассказывает об интересном эксперименте итальянского священника. По словам Сартра, этот эксперимент «способен приговорить всю систему образования». Этот священник в одной деревенской школе собрал учеников, у которых не было реального шанса получить образование. Стимулом к учебе было не деление на отличников и отстающих, интерес к получению знаний. В конце года все сдали экзамены. Но если экзамен могут сдать все, становиться ясен его истинный смысл - «смысл испытания, предназначенного исключительно для того, чтобы замаскировать недостатки и привести в замешательство тех, кем не хотят заниматься»[13].

Радикальная демократизация высшей школы – лишь ступень в создании общества, основанного на принципах свободы и социализма. Несмотря ни на что, эти понятия для Сартра всегда были неделимы. Дружба Сартра с коммунистами никогда не была особенно прочной. «Ничего нельзя сделать без коммунистов, ничего нельзя сделать вместе с ними», - говорил он. В 1975-м Сартр сказал, что если бы после войны существовало гошистское движение, он обязательно бы его поддержал. К этому времени философ окончательно разочаровывается в «реальном социализме» советского образца. Вторжение в Чехословакию в августе 1968-го стало для Сартра окончательным свидетельством предательства Советским Союзом идеалов социализма: «Несмотря на некоторые предосторожности… пять участников вторжения не очень старались замаскировать в высшей степени консервативный характер своей интервенции. Нашу западную буржуазию этим не проведешь: появление танков в Праге ее ободрило, почему бы не положить конец холодной войне и не заключить с СССР Священный Союз, который повсюду поддерживал бы порядок»[14].

Красный май выдвинул новое требование, общее и для капиталистических и для социалистических стран – требование суверенитета (souveraineté): «При демократии все люди должны быть суверенны, т.е. должны иметь возможность решать, что им делать, и не по одиночке, каждый в своем углу, а все вместе»[15]. В странах Запада этот суверенитет существует формально – все имеют право голоса. «Но фактически его не существует, и именно поэтому раздаются требования «власти» (pouvoir) – черной власти, студенческой власти, рабочей власти». В социалистических странах к человеку также относятся не как к цели, а как к необходимому условию производства. Сартр вспоминает польский пропагандистский плакат «туберкулез тормозит производство». Для социалистической бюрократии существуют туберкулез и производство, но не существует людей – туберкулезников и рабочих. «Именно против этой дегуманизации бунтуют польские, чешские, югославские, французские и немецкие студенты и молодые рабочие, хотя режимы, при которых они живут очень разные»[16].

Одним из идеологов молодежного бунта конца 60-х был немецко-американский философ Герберт Маркузе. Согласно Маркузе, рабочий класс рабочий класс утратил свой революционный потенциал и свергнуть современный капитализм способны маргинальные слои общества: студенты, безработные, национальные меньшинства. Сартр не согласен с «революционным пессимизмом» Маркузе. Чтобы совершить революцию, необходимо противопоставить власти контр-власть. Единственная контр-власть, способная противостоять мощи современного государства – власть производителей т.е. трудящихся. «У трудящихся есть только одно, но зато абсолютное оружие – отказ поставлять продукцию». События Красного Мая, когда миллионы забастовщиков поддержали студентов, доказали, что рабочий класс по-прежнему остается революционной силой. «Главное, что выступление произошло, хотя все считали его невозможным. Если оно однажды произошло, оно может повториться и именно этот факт опровергает революционный пессимизм Маркузе»[17].

Для французских коммунистов студенческая революция – не более чем мелкобуржуазное бунтарство, у которого нет будущего. Сартр приводит слова одного коммуниста: «Студенческое движение не является революционным потому что: 1) у него нет революционной идеологии; 2) оно даже не пошатнуло режим; 3) оно является анархистским по своему характеру, потому что когда бунтует буржуазия – это всегда ведет к анархии; 4) только рабочие могут совершить революцию, потому что они являются производителями»[18].

 По мнению Сартра, чтобы совершить революцию, вовсе не требуется детально разработанной революционной доктрины. Революционная теория рождается в ходе революционной борьбы. Идеология Кубинской революции родилась в ходе партизанской войны, в результате контактов с крестьянами. Компартия Кубы не только не совершила революцию, но даже отказалась поддержать стачку, организованную студентами и городскими повстанцами. Фидель Кастро также поначалу ставил целью свержение диктатора Баттисты и проведение социальных реформ, а не построение социализма. Догматический марксизм западных компартий лишь препятствует появлению подлинно революционного движения.

Философ свободы Жан-Поль Сартр неоднократно говорил о своих симпатиях к анархизму. «Если перечитать мои книги, то становится заметно, что по сути я не изменился, я всегда оставался анархистом», - говорил Сартр. В интервью 1972 г. Сартр так объяснил свою позицию: «Я всегда был согласен с анархистами, т.к. только они стремились постичь цельного человека, созданного через социальное действие, основной характеристикой которого является свобода. Но очевидно, в политике анархисты слишком простодушны»[19].

Сартр защищает студентов-гошистов от обвинений в буржуазном анархизме. «Как тогда объяснить тогда бунт чехословацких и югославских студентов, которые родились при социалистическом режиме и из которых больше половины дети рабочих и крестьян?», - спрашивает Сартр. Чехословацкие и югославские студенты требуют того же, что и французские т.е. «свободы критики и самоопределения». «Называть анархистами тех, кто вопреки сталинским бюрократам и технократам общества потребления требует, чтобы люди не оставались продуктами или объектами, а стали наконец истинными хозяевами своей судьбы означает приклеивать ядовитую этикетку на движение, которое стремятся свести на нет в силу его новизны, революционности и угрозы, которую оно несло старым партийным аппаратам. Молодые революционеры, будь они буржуа или не буржуа, выступали не за анархию, а за демократию, за истинную социалистическую демократию, которой еще нигде не реализована»[20].

Вскоре после событий мая-июня 1968-го была издана небольшая книга Сартра «Коммунисты боятся революции». Для Сартра вина коммунистов – не в том, что они не попытались захватить власть во время Красного мая, а в том, что они абсолютно не поняли значения этих событий. «Политический образ» левых настолько склеротический, что их кандидаты на парламентских выборах «не изменили ни слова в речах, которые они произносили на протяжении последних десяти лет. Среди правых мы услышали одного-двух кандидатов, которые признали, что «произошло нечто такое, что необходимо принять во внимание». Для левых майского движения как будто и не было»[21].

По мнению Сартра «в позиции Коммунистической партии во время этого кризиса не было ничего революционного, а впрочем, не было ничего реформистского». Во время всеобщей забастовки КПФ и CGT попытались свести все требования рабочего класса исключительно к увеличению зарплаты.  Компартия «боится революции» потому, что у нее нет представления о том, какой может быть революция в современном обществе. «Во Франции никогда не произойдет такая революция, как в России в 1917-м. Но это не значит, что революция невозможна. Просто необходимо найти новые формы борьбы и заняться поиском новой организации революционной власти в неокапиталистическом обществе т.н. «потребления»[22].

Сартр увидел в событиях мая-июня 1968-го первую попытку восстания против современного капитализма. Для Сартра был важен радикальный гуманизм студенческого протеста. Нежелание и неумение понять значение Красного Мая – свидетельство интеллектуальной и духовной ограниченности. Это непонимание объединяет в глазах философа французских коммунистов и антикоммуниста Раймона Арона.