В. Буренин

Сцены из комедии «Горе от глупости»

       («Новое Время», март-апрель 1905 г.)

                   Сцена первая.

Гостинная петербургскаго Фамусова.

Фамусов, Софья, Загорецкий, Чацкий, Хлестова.

        (Загорецкий:)

На бунт грудных ребят имеете билет?

        (Софья:)

                        Нет.

        (Загорецкий:)

Позвольте вам вручить.

        (Софья:)

                Когда же

Назначен бунт?

        (Загорецкий:)

            Во вторник.

        (Софья:)

                Не могу,

Я обещала быть с кузиной в Эрмитаже.

        (Загорецкий:)

Так пригодится к четвергу.

        (Софья:)

А что-ж в четверг?

        (Загорецкий:)

        Возстанье гиназистов:

            Учители, директора

Не нужны стали им, уволить их пора...

        (Фамусов:)

Восстанье в пятницу-с.

        (Загорецкий:)

                В четверг: сказал мне

                    пристав.

        (Фамусов:)

Не надо верить приставам:

Я от министра слышал сам –

На пятницу отложено.

        (Загорецкий:)

                Не спорьте.

Осведомлен я в этом спорте:

   Мне сообщал-с наверняка

   Редактор радикальнаго листка

Иван Иваныч Идиотов –

Специалист несчет комплотов.

        (Фамусов:)

А все же он соврал...

        (Загорецкий:)

                Он очень редко врет:

В неделю восемь раз – не боле

И то конечно поневоле:

    Цензура правды молвить не дает...

        (Входит Хлестова.)

        (Хлестова:)

Крик, шум... точь в точь базар

                        турецкий...

О чем вы это горячитесь тут?

        (Фамусов:)

Да вот гимназии, – по слухам, возстают...

        (Хлестова (не замечая Загорецкаго):)

Антон Антоныч Загорецкий

Мне тоже говорил: бунтуют в четверток.

Ну, что-ж? Для нас спектакль, а для властей – урок.

Билет доставил мне с клеймом революционным.

Купил, он говорит; чай к ним пошел шпионом,

Так даром выдали. Ведь он лгунишка, вор,

     А этаких и надобно поболе

Проклятой этой нынешней крамоле...

К тому ж болтать умеет “красный” вздор –

Вишь навострился в шайке он гапонской;

В душе трусишка, на словах нахал...

Уж подлинно не меньший радикал,

Чем Дурицын или Шаблонский...

        (Загорецкий исчезает.)

        (Чацкий, смеется:)

Не поздоровится от этаких похвал!

        (Хлестова:)

Кто этот весельчак? Он из гапонцев тоже?

        (Фамусов:)

Нет, кажется, на это не похоже...

Ох, к слову молвить, этот поп Гапон

Наделал нам хлопот...

        (Хлестова:)

                Да кто, откуда он?

Не верю я, что поп и даже человек ли?

Быть может прямо бес и зародился в пекле?

        (Фамусов:)

Кто он, невестушка, Бог весть!..

Толкуют, будто из Полтавы

Оно быть может так и есть,

А если толки и неправы –

Не все ль равно – Полтава или Гдов

Нам подарили этого Гапона,

Пусть он и принят православьем в лоно –

        Окажется пожалуй из жидов!

        (Хлестова:)

До что вы, батюшка, в уме ли?

     До сей поры мы на Руси

Жидов под рясой не имели...

И впредь нас Боже упаси!

        (Фамусов:)

Ах, если б вас Творец услышал!

Но все ж теперь скандал подобный вышел.

Что будешь делать: в наши дни,

Чего на чаял искони,

Случиться ежедневно может.

Ведь нынче всех политика тревожит:

Правительство ругают зауряд

И править сами родиной хотят.

Все умудрились не по летам,

По конституции все начали скучать:

Давай ее сейчас студентам и кадетам –

Без этого наук не могут изучать!

Граматика, цифирь им в голову не лезет,

Им география не в мочь

И каждый школьник день и ночь,

Во сне и на яву о революцьи грезит.

Все слабы нервами, как придут на урок,

     На лекциях болят головки –

     Наука их мозгам не в прок,

А как зачнут галдеть о забастовке –

В аудиториях стоит такой содом,

Что слышно на сто верст кругом!

Нет меры и конца скандалам...

Вон Александр Андреевич – и тот, –

На что был явным либералом –

     Теперь иную песнь поет...

        (Чацкий:)

Да, мочи нет... Пусть было худо прежде,

Но подлость с глупостью не единились так.

Настал умов и душ какой-то кавардак:

Наглец на наглеце, невежда на невежде

Сидят и едут... пыль столбом!..

Гордятся тупостью, гордятся медным лбом,

Ревут: нам власти надоело иго,

Для полноты и счастья бытия

Нужна свобода... глупаго вранья!

Кто ни приди – босяк ли, поп-растрига,

Но пусть освободит от всякаго труда,

От знания, от скучнаго ученья –

Его почтим немедленно тогда

Пророком молодого поколенья,

И будь невеждой он, будь подлинным ослом –

Небесным назовем послом!..

Порою кажется, что бредишь от горячки,

Когда послушаешь, как всякий идиот

Толкует нам про пользу общей стачки,

Рекомендует всем устраивать бойкот –

Професорам, газетам, адвокатам,

Чтоб вытравить последний атом

И просвещенья и ума –

Да царствует повсюду тьма,

Да торжествует ложь, невежество и злоба!

Иль отравила всех безмыслия микроба?

Иль, подчиняясь звукам подлых слов

     Космополитов и жидов,

На Русь набросившихся бандой,

Все растлены их гнусной пропагандой?

Или в конец смутил нас гам

Каких-то жалких и ничтожных кучек

Из митрофанов-недоучек,

Готовых Русь продать врагам?

Или под гомон непристойной чуши

Уснули русские умы

И задремали и сердца и души?

Иль в самом деле не проснемся мы

От глупаго и гнуснаго кошмара,

Что давит мозг и порождает бред

Безумия и пьянаго угара?..

        (Фамусов:)

Пора проснуться бы... да нет –

Разсудка слышать не хотят совет,

А кончится все это преплачевно,

Как станут кашу есть, что начали варить...

Вот что тогда-то будет говорить

Княгиня Марья Алексевна?

                   Сцена вторая.

Кабинет петербургскаго Фамусова.

Фамусов, Чацкий.

        (Фамусов:)

А, Александр Андреевич, прошу!

        (Чацкий:)

Вы заняты?

        (Фамусов:)

Всегда при деле:

Вот в памятную книжку заношу,

Где надо заседать на будущей неделе.

У нас теперь комисий – пруд пруди,

По разным все вопросам: по рабочим,

Старообрядческим, студенческим и прочим.

Рад иль не рад – во всякой посиди

В четверг, во вторник, в среду и субботу.

Не записать – того гляди

Забудешь, сколько их по счету.

В той председатель я, в той член,

Там мненье исправляй чужое,

Насчет назревших перемен

А тут свое подбавь – измучаешься вдвое...

Поотдохнул бы – недосуг:

Хоть для порядка, хоть для формы,

А надо обсудить реформы,

Вот и работаешь не покладая рук.

        (Чацкий:)

Какой же результат работы,

Позвольте вам задать вопрос?

        (Фамусов:)

Ответ один и должен знать его ты:

Не нами, друг, все это завелось,

Не нами кончится на свете.

В комисиях разсмотрим по частям,

    А там

Решат министры в комитете,

Чему дать ход, что под сукно –

Как изстари заведено.

        (Чацкий:)

Ну, если так, ненадобно пророка,

Чтоб предсказать, как мало будет прока

От всех трудов... Не весел ваш ответ!

        (Фамусов:)

Я из веселых выжил лет

И не могу плясать кэк-уока.

        (Чацкий:)

Никто не приглашает вас.

Однако же теперь такие дни настали,

Когда придется вам в иной пуститься пляс,

Коль не с веселья, так с печали.

Россия вся взволнована и ждет,

Из темных ли низин или от горных высей

Ей возрожденья свет блеснет,

А вы сулите ей гнилой и тощий плод

Бюрократических комисий!

И думаете, что, как встарь,

Пустых людей пустые словопренья

Возложите отчизне на алтарь,

Как жертву общаго спасенья.

Нет, господа, пришли иные времена

И новых птиц безчисленная стая

Поет иные песни, пролетая,

И в них тревога новая слышна –

Быть может, весть грозы и грома...

Жизнь накануне перелома

И тут и там – куда не загляни.

Все это чувствуют, и только вы одни,

Отцы отечества из канцелярских мумий,

В порывах жизни видя ряд безумий,

Хотите задержать реки могучий ход,

Взломавший долгаго застоя хрупкий лед.

        (Фамусов:)

Вот все-то вы твердите в голос

Один заученный урок:

Вишь бюрократия свой отслужила срок,

Гнилая форма раскололась.

Затеяли по всей Руси содом,

Кудахчет либеральный весь курятник:

Пора разрушить старый дом,

Все на борьбу – пусть каждый будет ратник!

Идеи новыя и времена пришли,

Попробуем, мол, разом дернем

Порядки те, что сотни лет росли,

И вырвем их тотчас же с корнем!

Не надорваться б, други, ох,

И не разбить бы лоб об стену...

Пускай режим наш старый плох,

Да что же дать ему взамену?

        (Чацкий:)

Как изменить порядок тот,

Что обветшал и стал негодным –

Пускай обсудит сам народ

На вольном вече голосом свободным!

Пусть выборные люди деревень

И городов, сойдясь собором,

Решат судьбы земли всеобщим приговором –

И сгинет мрак бесправия, которым

Томится Русь и возсияет день

Святого торжества свободы...

        (Фамусов:)

Ну, вижу я, свой камертон

Настроил ты усердно в тон

Любезной ныне завиральной моды.

Недаром прожил год иль два,

Слоняясь по Женевам и Лозаннам:

   Вскружилась видно голова

От красных дум, окурен их дурманом...

Я чай и к Струве заезжал, Петру?

Его журнал, толкуют, по нутру

Вам, либеральным россиянам;

Он вождь анархии и чуть ли не пророк.

        (Чацкий:)

Я к господам подобным не ездок,

И досаждают ваши мне сужденья,

Что мог увлечь меня листок

Бездарнаго “Освобожденья”.

“Освобождение” – освободистская газета, издвавашаяся П. Струве в Штутгарте, а затем в Париже. Выходила до осени 1905 г. и имела характер радикально-поджигательского листка. Группа, концентрировавшаяся вокруг “Освобождения”, составила ядро кадетской партии при ее образовании. Струве в это время был “левым либералом” и еще полумарксистом; его “поправение” обозначилось в несколько последующих лет.

Пусть для глупцов Петр Струве полон чар,

Пусть в пошлом и смешном азарте

Он делал революцию в Штутгарте,

Как в Гамбурге луну хромой бочар –

Кумиру этому не грешен я мольбою,

Я не поклонник слов его и дум

И то, что он зовет “движеньем” и “борьбою”,

Считаю я за праздный шум

Иль за призыв к безумному разбою.

Посредственных статеек крапуном

Он долго был, заботясь об одном:

Чтоб выслужить своим журналом

Паек, ему назначенный кагалом;

Теперь, почувствовав к кровавой грязи вкус,

С крамолой он вступил в союз!

С ним беглый поп из хулиганской своры,

Тип бешенных отступников – Иуд,

Которых в годы древних смут

Народ клеймил позорной кличной “воры”.

Обманывая власть, мутя рабочий люд,

Он лгал и лицемерил на два фронта

И, бунт подняв средь темных масс,

Когда настал расплаты час,

Покинул их и скрылся с горизонта,

Чтоб вынырнуть за рубежом

Глашатаем палачества и мести...

Вот нынче Струве в обществе каком,

Вот с кем работает он вместе!

Они, как трусы, издали грозят

Россию всю разрушить динамитом

И учат гимназистов и ребят

Вокабулам анархии избитым,

Убийств и грабежей вожди;

Кто хочет к ним в приверженцы иди –

    “Освободителей” в таком постыдном роде,

Фигляров краснаго журнальнаго вранья,

Всегда, везде гнушаюсь я!

        (Фамусов:)

Любезнейший, вранье ведь нынче в моде.

Недаром начали кричать:

Затем, чтоб врали все на полной на свободе,

Необходимо разнуздать печать.

Взялись за это дело рьяно:

Вишь, для Руси большой в нем спех...

А я, напротив, мыслей тех,

Что затевать его нам рано,

И подождать бы – мой совет,

Поосмотреться, сделать роздых...

Согласен ты со мной?

        (Чацкий:)

            Ну, нет!

Свобода слова – это свет,

Свобода слова – это воздух!

Довольно жили мы во тьме

И задыхались как в тюрьме

В безправной, спертой атмосфере.

Из всех желательных свобод

Нужна нам эта наперед.

Она раскроет настежь двери

Для правды, для ума и для добра

Пусть мысль не весят и не мерят,

Пусть пишут честные работники пера,

Как думают они, как верят,

Пусть без боязни оглашают вслух,

Что истины внушает дух,

Долг пред людьми, пред родиной, и разум:

Тогда, поверьте, прекратится разом

Та ложь, которую голштинец иль еврей

За рубежом, в Женеве иль в Берлине,

Против Руси куют свободно ныне;

Тогда падет престиж картонных бунтарей,

Анархии паяцов и статистов,

Социалистов и марксистов

Из неудачников-бродяг,

Поднять готовых красный стяг

Для грабежа иль просто для скандала.

Их проповедь досель смущала

Неопытных, доверчивых юнцов

Авторитетом нестесненной мысли,

И школьники в восторге тайном кисли

Пред пропагандою невежд и наглецов

С умом кривым, с душою куцей,

Долбящих тупо много лет,

Что в мятежах и крови революций

Блаженства общаго секрет...

Теперь, когда – то время недалече –

Освобожденной, честной речи

Заслышится глагол в краю родном,

Когда сойдется Русь на общем вольном вече,

Чтоб правдой земской жить и собственным умом, –

Фальшивый свет за рубежом

Пред светом правды той потухнет,

Актеры жалкие пустых и праздных смут

Поклонников своим фиглярствам не найдут

И балаган их агитаций рухнет!

        (Фамусов:)

Ты с верою глядишь вперед,

А мне не верится, любезный, что-то:

Коль заграничный балаган падет –

Свои, домашние начнут расти без счета.

Полезут изо всех щелей,

Из тайных нор народных смут шакалы:

Ведь нынче всякий дуралей

Попасть желает в радикалы,

И крайних болтунов умножилось число,

Как прибыльно их стало ремесло.

Пусть у иного в знаниях изъянец,

И скудоумен он и пусть – 

По мненью своему, он Робеспьер, Сен-Жюст

И главное – нитшенианец,

Сверх-человек или сверх-орангутанг.

Снискав себе такой высокий ранг,

Сваливши с плеч морали старой ношу,

Одной лишь сколнностью к дебошу

Живут все эти господа.

Подумай, друг, что за курбеты

Начнут они выкидывать тогда,

Как предоставят им свободныя газеты!

        (Чацкий:)

Ну что ж, не велика беда,

Коли на первых днях реформы

Немножко выпрыгнут из нормы

И радикальные, и прочие врали,

Которые себя считают

За прогрессистов и за соль земли:

Они повоют, повизжат, полают

И сядут будто раки на мели,

Затем, что обществу безмыслием наскучат.

Ведь истощен давно теорий тех запас,

Каким педанты эти учат,

И весь их интерес у нас

Основан не на том едва ли,

Что танцовать им не давали

На звуках красных, но пустейших фраз.

Пусть потанцуют свой любезный танец

С восторгом ухарским радикализма пьяниц;

Пройдет безумия порыв,

Позорной трусости пред властию тиранства

Пророков самозванных болтовни,

Комедии политиканства

Играющих так нагло в наши дни;

Пройдет весь гам, что общество тревожит,

Истерика “протестов” надоест,

И в близком будущем, коль Бог поможет,

Русь революции свинья не съест.

                   Сцена третья.

Чацкий, Молчалин.

        (Чацкий:)

Нам, Алексей Степаныч, с вами

Двух слов сказать не удалось...

Ну, как живете?

        (Молчалин:)

            Ничего-с.

        (Чацкий:)

Все заняты бумажными “делами”?

        (Молчалин:)

            Да-с,

Как и всегда-с.

        (Чацкий:)

Не изменились ни на атом:

    Жизнь опрокинься хоть верх дном –

    У вас забота об одном...

        (Молчалин:)

О чем же с?

        (Чацкий:)

     О числе двадцатом.

Покуда этот тверд устой –

Все остальное вздор пустой?

        (Молчалин:)

Нет-с, нынче времена иныя,

И мы, хоть люди должностные,

Принуждены играть теченьям новым в масть.

        (Чацкий:)

Вот тяжкая для вас напасть,

Подумать даже странно вчуже.

Должны играть – но почему же?

        (Молчалин:)

А потому-с, что если власть

Захватят революции агенты, –

Зараней заслуживши дружбы их,

Останемся мы при местах своих

И будем получать чины, кресты и ленты,

Оклады, пенсии – ну, словом, как и встарь,

Мы сохраним весь инвентарь.

        (Чацкий:)

Расчет и честный и приятный

И главное – довольно вероятный:

Будь тот или другой режим – 

Он без чиновников не сделает ни шагу...

До страшного суда неистребим

Расход на канцелярскую бумагу!

Да и тогда, как этот суд

От праведных отделит грешных тварей,

Ряд департаментов и всяких канцелярий

В аду, да и в раю, пожалуй, заведут.

Как полагаете?

        (Молчалин:)

            Не близки

Те дни, но ежели придут –

  Не обойтись без переписки,

        А где она

        Заведена, –

Там миновать нельзя отменных

Начальников и подчиненных.

        (Чацкий:)

Вот убежденье мудреца:

Поистине оно не шатко!

Так для чего-ж бояться вам конца

Установленного порядка?

Пусть власть возьмет хоть поп Гапон:

Без вас не обойдется даже он,

Карикатурный шут под маской Пугачева.

        (Молчалин:)

Я о Гапоне-съ мнения иного...

        (Чацкий:)

Так что-ж – у каждаго свой вкус;

Какого-ж именно?

        (Молчалин:)

                Промолвить я боюсь

Об этом собственное слово.

        (Чацкий:)

Позвольте, для чего-ж свой суд

Нам с вами укрывать под спуд,

Коль судим прямо и не ложно?..

        (Молчалин:)

Но все же лучше осторожно

И так сказать обиняком

Дать отзыв о лице таком...

Писатель-с Короленко есть, Владимир

Галактионович: о нем сказать могу –

Талант...

        (Чацкий:)

Был у него, да вымер,

Строчит теперь все больше про тайгу

И скучныя журнальныя заметки

По радикальной трафаретке...

        (Молчалин:)

Судить не смею этак я-съ.

Но слышать довелось не раз,

Что он в своих кружках журнальных

Прославлен очень и “главой”

Всеобщей наречен молвой...

Он пишет, что Гапон из лиц провиденциальных [*]

И нам его послал Творец...

Читали вы?

        (Чацкий:)

            Я глупостей не чтец,

В особенности радикальных. 

[*] «Священник Гапон является лишь одним из тех “провиденциальных” людей, которые порою в бурные периоды как-то вдруг обнаруживаются на поверхности общественной жизни.»  (Короленко, “Хроника внутр. жизни”,

“Русское Богатство” за январь 1905 г.)

        (Молчалин:)

А мне так удалось прочесть

И с превеликим поученьем:

Я вообще с его согласен мненьем

Да и другие-съ публицисты есть,

Что судят так... Вот, например, слыхали

Икотин...

        (Чацкий:)

Да, слыхал, как о пустом нахале

Из ежемесячных журнальных болтунов,

Которые с шаблонным свистом

Проходятся насчет “основ”

На радость школьникам, студентам, гимназистам,

Бездарным адвокатам и жидам,

Сорокам из девиц и дам,

Присвоивших себе почет ученых кличек

Педагогичек и медичек...

У нас подобным господам,

Кропающим с фальшивым жаром

Обзоры внутренних и иностранных дел

Поистине счастливый дан удел:

Их награждают гонораром

За то, что ножницы и клей

Пуская в ход, они с усердием вралей

Жизь сочиняют по газетам,

Ругая кстати их при этом.

        (Молчалин:)

Из ваших мнений видно мне,

Что вы не тот, каким вы прежде были-съ

И не на левой стороне,

А ведь теперь ея стремленья в силе-съ.

        (Чацкий:)

Мне все равно. И прежде не служил

Ни левой я, ни центру и не правой:

Одною стороной всегда я дорожил, –

Той, на которой разум здравый

И к родине святой любви завет –

Вот всей моей политики секрет.

        (Молчалин:)

Теперь иначе надо мыслить:

Вот, коли правду говорят,

У нас парламент учредят –

Тогда придется нам зачислить

По разным партиям себя.

        (Чацкий:)

Порядок деловой любя,

Пожалуй даже и парламент

Вы обратите в департамент...

А кстати сделаю вопрос:

Вы этого желаете?

        (Молчалин:)

                Чего-съ?

        (Чацкий:)

Парламента у нас?

        (Молчалин:)

                Не скрою,

По либеральному покрою,

Пора и нам бы жить.

        (Чацкий:)

                Пора!

Коль представительства хотят директора,

Столоначальники, секретари, курьеры –

Не избежать нам этой меры!

Для либеральных прений и палат

Мы, кажется, на самом деле

     Совсем созрели:

Вполне на европейский лад

В дебатах врать способны до горячки,

Ломать пюпитры, драться на кулачки,

     И президентам зауряд

Напяливать кастрюли на лоб...

Да, говоря серьезно, не мешало б

   У нас все это завести,

Чтоб родину от бед и зла спасти...

Подумаешь: доселе мы Европы

     Во всем покорные холопы

И, по примеру дедов и отцов,

Для жизни ищем чуждых образцов,

Народные заветы презирая

        И то,

Что Западом до корня изжито,

Что догнивает, умирая, –

     Нам кажется порядком рая!

Ужели нам нельзя идти вперед

Без подражанья в жизненном укладе

И на соборе созванный народ

Не возродит, своей свободы ради,

Времен минувших идеал живой

И думы всей земли и сходки вечевой?

Когда бы так свершилось, то в России

Перевелись бы лживые мессии

Безсмысленных, кровавых смут,

Которыми они народ туманят

В расчете том, что если власть возьмут –

Они его же заарканят!

                   Сцена четвертая.

Гостинная петербургскаго Фамусова. – Вечер.

Софья, Г. N.

        (Г. N.:)

Вы в размышлении?

        (Софья:)

            О Чацком.

        (Г. N.:)

            Он,

Не правда ли, красноречив, умен?

        (Софья:)

Да... Жаль одно: стал ретроградом.

        (Г. N.:)

Ужели так? Давно ль? По взглядам –

Мне думалось – он либерал.

        (Софья:)

Был за границей и оттуда,

Представьте – в этом-то и чудо –

    Патриотизм с собой привез

    На целый век почти отсталый!

        (Г. N.:)

Патриотизм? Теперь-то! Бедный малый,

    Не во время над ним стряслось...

Но это только слух, пожалуй,

    А слухи, знаете, у нас

        Подчас

    Пускают просто из злорадства.

        (Софья:)

Нет, верно все, как дважды два:

  Образчик Чацкий ретроградства.

     И я не верила сперва,

  Но с ним в серьезном разговоре

     Я в этом убедилась вскоре.

        (Г. N.:)

Стал ретроград! в лета его!

        (Софья:)

Как быть...

        (Уходит. Входит г. D.)

        (Г. N.:)

            Однакож, каково!

Ты слышал?

        (Г. D.:)

        Что?

        (Г. N.:)

             О Чацком? Либералом

Чай ты, как все, его считал?

        (Г. D.:)

Ну, да. Так что ж?

        (Г. N.:)

            Он ретроградом стал

Отъявленным.

        (Г. D.:)

        Какия небылицы!

        (Г. N.:)

Молва идет, привез из-за границы

    Отсталаго патриотизма дух.

        (Г. D.:)

А ты и рад твердить нелепый слух!

        (Г. N.:)

Мне что! А все ж, пойти, разведать...

        (Уходит.)

        (Г. D.:)

Он в болтовне неудержим:

Ему соврать – что пообедать.

        (Входит Загорецкий.)

О Чацком слышал ты?

        (Загорецкий:)

            Что с ним?

        (Г. D.:)

Он объявился ретроградом.

        (Загорецкий:)

А знаю, как же! Он при мне свои

     Писал отсталые статьи,

Печатались мы в “Гражданине” рядом,

     Мещерский очень их хвалил...

        (Г. D.:)

Помилуй: Чацкий за границей жил.

        (Загорецкий:)

Так что же – разве нету почты?

        (Г. D.:)

Ну, милый друг, скажу: не прочь ты, –

        Какой ни подвернется вздор, –

        Присочинить, как репортер...

    Пойду однако тихомолком

Пораспрошу про это толком.

        (Уходит.)

        (Загорецкий:)

Который Чацкий тут? Я года три назад

Сражался в банк с каким-то Чацким где-то

  Но либерал он был иль ретроград –

     Не помню ничего про это...

        (Входит графиня внучка.)

Вы слышали, графиня, есть

Здесь Чацкий?

        (Графиня внучка:)

                Да, он говорил со мною.

        (Загорецкий:)

Поздравить вас имею честь:

Нет ретрограда хуже под луною!

  Представьте, он движения вперед

    Не признает

И пятится назад лишь раком.

        (Графиня внучка:)

Я то же думала, сошлись

О нем мы в мненьи одинаком...

        (Входит графиня бабушка.)

Ах, grand maman, какой сюрприз!

Послушайте, ведь это просто чудо...

        (Графиня бабушка:)

Шум у меня в ушах, простуда,

   Заткнула ватою с утра...

Погромче говори.

        (Графиня внучка:)

            Il vous dira...

Я тороплюсь.

        (Уходит.)

        (Графиня бабушка:)

Что? Что? Не вышло ль тут скандала?

        (Загорецкий:)

О Чацком слух. Он корчил либерала,

  Имел большой он здесь апломб.

        (Графиня бабушка:)

Как! Смел он бросить десять бомб?

        (Загорецкий:)

Он красный – все о нем мололи,

  А это был один лишь вид...

        (Графиня бабушка:)

Что? Поступил в наем к крамоле?

  Разбрасывать стал динамит?

        (Загорецкий:)

Ея не вразумишь: старуха

    Туга на оба уха.

        (Уходит.)

        (Графиня бабушка:)

Антон Антоныч... Ах, не слушает, бежит...

    Кто ужаса мог ждать такого?

        (Входит князь Тугоуховский.)

Князь, слышали?

        (Князь:)

            А? Хм...

        (Графиня бабушка:)

            Не слышит он ни слова.

Так может видели?

        (Князь:)

            Э?

        (Графиня бабушка:)

            Чацкий, говорят,

Пустил сейчас из бомб снаряд...

   Здесь губернатор был военный:

   Схватили молодца? Повесят чай его?

Что? а?

        (Князь:)

            У? хм?

        (Графиня бабушка:)

            Не слышит ничего!

Глух, тетерев стал совершенный...

(Входят: Хлестова, Софья, Фамусов, Молчалин, Платон Михайлович,

графиня внучка, Загорецкий и другие.)

        (Хлестова:)

Прошу покорно! Ретроград!

  Идти желает лишь назад,

  Вперед ни шагу: дал заклятье...

  Ты, Софья, слышала?

        (Платон Михайлович:)

            Да кто же так решил?

По мне, в том мало вероятья.

        (Фамусов:)

Позвольте, он всегда отсталым был.

По службе, например, – в каком он чине?

     А все по той же по причине,

Что не идет за веком вслед.

По мнению его, у нас один лишь вред

От бюрократии, комисий, комитетов,

     От Канцелярий и Советов:

     Все это, видите ли, вздор,

А нужен земский нам собор,

Как было на Руси московской...

        (Хлестова:)

Не секты ль он какой жидовской?

   Вишь вздумал что в недобрый час!

   Соборов мало ли у нас:

   Искаия, Казанский, Смольный.

Коль человек ты богомольный,

   Молиться хоть во все иди.

   Так нет вишь – на, поди!

Еще какой-то земский строить хочет.

    Не для того ль уж так хлопочет,

    Чтобы попу Гапону поскорей

    Дать место в новом-то соборе?

       Вот будет протоиерей!

        (Молчалин:)

Нет-съ, нынче он со мною в споре

  Попа Гапона порицал.

По одному уж этому судите-съ,

  Как он от времени отстал,

Каких идей он старых витязь!

        (Загорецкий:)

Да что, помилуйте, Гапон, –

Не признает всех террористов он,

В презрительном о них толкует тоне!

  Я объяснял ему как на ладони:

  “Задумано у них широко все-с:

Сперва столицу обратят в хаос,

  Потушат свет, отнимут воду-с,

  Неву куда-то думают отвесть,

Ну а потом уж честью честь –

Дадут все блага нам и полную свободу-с”.

  Что-ж, думаете, он на это мне? –

  “Возможно, что все это будет,

  Но только не у нас, а на... луне!”

  Вот-с как теперь он допотопно судит!

        (Молчалин:)

Патриотизма мы бежим,

А он по старому все русской меркой мерит

  Прогресс Европы и режим,

  И даже в конституцию-с не верит

  И утверждает, будто с ней

  Не станем сразу мы умней.

        (Фамусов:)

Да, нет сомнения, все это

Его отсталости примета,

Но впрочем... Тише-вот и он!

        (Входит Чацкий.)

Гнев на лице, насупил брови,

И верно речь уж наготове.

        (Чацкому.)

Любезный друг, ты чем-то возмущен?

        (Чацкий:)

Ах, где ни будь, теперь повсюду встретишь

Для возмущения предлог,

Речь заведешь и не заметишь,

Как взволновался, в гнев себя увлек,

Глупцу иль наглецу переча...

        (Софья:)

Но что ж, скажите, вас гневит?

        (Чацкий:)

В той комнате незначащая встреча:

Какой-то черненький из адвокатов жид,

Вверх борода, кривыя ноги,

  Как будто кантор в синагоге,

  Кричал, ораторствуя в нос,

Что на Руси теперь уж “началось”,

  И все готово для возстанья,

Что разом загорится зданье

Со всех концов – лишь будет подан знак;

Что там, на Дальнем на Востоке,

  Цивилизованный наш враг

  Заслуженные нам дает уроки,

А здесь, внутри – скорей тот день приди! –

        Того гляди,

Настигнут ужасы такие,

Каких еще не видела Россия:

Все рухнет разом – верх и низ.

Мы лили кровь евреев в Кишиневе, –

Так вот польются реки русской крови;

  Как ни вертись,

  Без этого не обойтись!

Анархия сметет порядок полицейский:

И он исчезнет так же, как и та,

  Цивилизацией проклятая черта

Насильственной оседлости еврейской.

И родина за все за это господам

    Жидам

И внутренним и заграничным

  Должна конечно бить челом:

Их честным делом будет тот погром!

Он кончил и в ответ его речам циничным

  Рукоплескания кругом

  И лестный шопот восхищенья

  За радостное сообщенье,

Что недалек, что сбудется террор,

Которым с некоторых пор

По русским городам и весям

Грозит крамола здесь и там...

Разсудка на весах ужели мы не взвесим,

  Откуда этот наглый гам

  В отчизну занесен, чего он стоит?

Свободу, видите, всеобщую устроит,

  Цивилизацию и правду водворит

  При помощи крамолы жид!

Спасут родную Русь Бердичев,

Одесса, Гомель, Минск и Шклов

И гнезда прочия Израиля сынов,

Сим подвигом себя до неба возвеличив!

И долго ль будет нам люба вся эта ложь

С ея безсмысленным глаголом,

Что смута, разрушенья и грабеж

Должны развитья быть символом?

Ведь этой лжи постыдной торжество

  Теперь доходит вот уж до чего:

Кто, дорожа со здравым смыслом связью,

Попробует бороться с ней – его

Подлейшей клеветы забрасывают грязью!

  На митингах учителей

И на банкетах жирных в клубах –

  Арене для простых вралей

И адвокатского “сословия” – сугубых;

На шумных съездах докторов,

  Где в виде неизбежной меры

  Предупреждения холеры –

  Такой прием довольно нов –

  Сверженья требуют “основ”,

В пивных и ресторанных залах,

В листках газетных и в журналах

  На целый свет разславят вас

Чудовищем идей отсталых,

  И понатужась крикнут враз:

“Он во вражде с прогрессом явной

  Он в старом стиле патриот,

  Он за режим стоит безправный,

Он к деспотизму Русь зовет,

К татарщине, ко временам Батыя,

И – что глупей всего – понятия святыя

О долге, чести и любви

К родной земле и своему народу

Не хочет он забыть в угоду

Тем подлецам, которые в крови

Запачкать жаждут правду и свободу!”

                   Сцена пятая.

Чацкий, Софья.

        (Чацкий:)

    Подумаешь, мой Боже,

Опять я здесь, на берегах Невы!

Что Петербург покажет мне?

        (Софья.:)

            Все то же,

Что видели и прежде вы.

        (Чацкий:)

Да,  люди, нравы, мостовыя, стены

   Казенных зданий лет по сорока

   У нас не знают перемены,

   Хоть с виду жизнь шумлива и бойка.

Как прежде с ревностью лакейской

   Следим прогресс мы европейский

   И думаем: его догоним ход,

   Умчимся вместе с ним далеко,

   Коль переймем покрой последних мод,

Иль скверный танец на манер кэк-уока,

   Иль наглость сумашедшей болтовни,

   Что в ход бездарности и олухи пустили

   Ее назвавши в наши дни

   Поэзией и прозой в новом стиле...

А между тем твердим себе зады

   Идей, теорий обветшалых

И в головах у старых и у малых

   Неизгладимые невежества следы!

   Замоторелые в рутине

   Пророки древние безсмыслицы и ныне

   По прежнему поют излюбленный хорал...

Вот хоть бы тот казенный либерал,

Что сам умел играть лишь только на бандуре,

   Но целый век о музыке орал,

   О живописи, об архитектуре,

   Которым не учился никогда...

   До пояса седая борода,

На выпуск сапоги, косоворотка

   И, главное, такая глотка,

   Что дикий рев его едва ль

   Мог заглушить и гром небесный...

   Советник тайный, явный враль –

   Ведь жив еще сей старец честный?

Ведь, ничего не делая, берет

На службе он оклад, командировки

И тем не меней яростно орет,

Что если мы хотим низвергнуть власти гнет,

То надобны оркестров забастовки:

   И контрабас, и скрипка и фагот,

   И даже барабан казенный

Не могут, видите, звучать на верный тон,

   Пока в отчизне не введен

   Порядок конституционный!

        (Софья:)

Смеетесь вы над стариком:

Болтать подобный вздор возможно ль в поздних летах?

        (Чацкий:)

Пожалуйте, на-днях в газетах

   О факте я читал таком:

Из подражанья стачкам и бойкотам

   Студентов, что чуждаются наук,

   В консерватории дебош поднялся вдруг

   И разыгрался как по нотам:

   Певцы, певицы, тенора,

   Басы, сопрано, баритоны,

   Пьянисты, скрипачи et cetera

   Вдруг начали вопить: пора

   Низвергнуть для свободы все препоны!

Тот натянуть не в силах fa-sol-si,

Пока абсолютизм не уничтожат;

Тот на гудке играть не может,

Пока парламента не будет на Руси;

Тому на скрипке брать нельзя уроки

   А этому свистеть в дуду,

Пока на Дальнем на Востоке

С японцами не прекратят вражду, –

Ну словом, все решили с гамом:

Конец руладам, трелям, гамам,

Занятья музыкой им надо прекратить,

   Для торжества свободнаго режима...

Пусть это глупо все, как быть –

   Стремленье к глупости теперь неудержимо,

А все ж граница есть для глупых слов и дел,

   Однако жрец нашелся музыкальный,

Который этот перешел предел:

   Увлекшись славою скандальной,

Сей ветхий муж запел дебошу в лад

И от професорства за это был уволен.

Мой бог, что тут пошло: ударили в набат

Со всех бедламских колоколен!

Великим гражданином он

На всю Россию был провозглашен,

Могучим гением, борцом против насилья;

   Как будто бы из рога изобилья

Десятки адресов посыпались пред ним, –

Протестов, – просто коромыслом дым!

Творца “чудесных русских опер”

   Приветом льстивой ерунды

Почтили прежде всех жиды –

Тупович в “Глупостях”, в “Вечерней Сплетне” Штопер

Затем, восторгом пламенным горя,

   Провизоры, аптекаря,

   Рабочие с кирпичнаго завода,

Студенты, маляры, хохлы и босяки

   И разные такого рода

   Сонат, симфоний знатоки

Провозгласили, что герой скандала

В консерватории достигнул идеала

   И гражданина и творца;

   Что он – Бетховен с одного конца

И Брут иль Аристид – с другого!

   Но самое “значительное” слово

   Изрек при сем горлан столетний наш;

   Почувствовав вранья обычный раж,

Он объявил, что музыкальный гений

   “Дробя стекло, кует булат”:

Не поздоровится от этаких сравнений,

Где ноты камерных и опытных творений,

   Как стекла битыя звенят!

Вот случай вам: хоть кое-что в нем ново,

   Но главная его черта,

   Как прежде та,

Что общество у нас всегда готово

   Какой угодно поддержать дебош,

И что горлан: весь век болтавший вздор и ложь,

   Болтать не может ничего иного.

        (Софья:)

   Но обвинять его за что-ж?

Все это так естественно и просто:

Чем тешиться, коль проживешь

На этом свете лет едва-ль не до ста?

И врут ведь все – не он один.

        (Чацкий:)

Вы правы – все! И этот господин

Отнюдь не больше чем другие.

Врут старые и молодые,

Настало время болтовни сплошной,

То безобразной, то смешной,

   Но главная беда не в этом,

Что тысячи вралей и тут и там

   Разносят вздор и вслух и под секретом,

А в том, что верят с радостью вралям.

Какую бы нелепость не сболтал ты –

   Ее наверно повторят

От Петербурга и до Ялты,

   Преувеличивши стократ.

Скажите, что из юных гимназистов

Составилась безчисленная рать

И замысел у них ужасен и неистов:

Они на-днях сбираются взорвать

Не только обе русския столицы,

Но кстати уж и Киев, Нижний, Тверь,

Тифлис, Варшаву, Ригу, – все теперь

Поверят тотчас же подобной небылице

И будут ждать всеобщий взрыв,

От страха трепеща, – останется-ль кто жив!

Скажите, что чрез день, а может быть и ране,

Сегодня же, жиды, чухонцы и армяне

Разделят Русь и собственных царей

Израильских, армянских, финских

На тронах гомельских, бакинских

И выборгских посадят – и скорей,

Чем молния, от Понта до Алтая

Промчится всюду весть такая.

Скажите, что взамен професоров,

   В лицеи, в университеты,

Призвали поваров и кучеров

Студентов обучать как жарятся котлеты,

Как правят лошадьми, науки-ж все – долой

И к чорту лекции – с нелепостью такой

   Носиться будут от Одессы

Пожалуй вплоть до Харбина

   И облетит наверное она

Все органы всей современной прессы...

   Да, как ни смейся, дело в том,

   Что времена престранныя настали:

В отчизне дураки еще глупее стали,

А умных – днем ищи с огнем!

   Но впрочем, для чего нам нынче

И ум и гений? Будь гигант

   В художестве, как Санцио, иль Винчи,

   В науке как Ньютон, иль Кант,

В поэзии – Гомером, Ювеналом,

Шекспиром, Пушкиным – вас все-ж глупцом сочтут,

Коль вы пустым признаете скандалом

   То, что теперь “движением” зовут.

Пример тому недавно явлен новый:

Когда поэт великий и пророк

Свой суд правдивый и суровый

Над нашей “революцией” изрек –

   Его тотчас ославили отсталым

Террора хулиганского вожди

   И осудили всем кагалом

   Извольте видеть, впереди

У нас теперь стоит какой-то Глупоновский

   Иль Болтуновский из господ

Породы адвокатской и жидовской,

   Бездарнейший газетный идиот;

С ним рядом пьес посредственных строчило

Попенко, исписавшийся до тла:

Вот люди! Вот умы! Их голова светла

И в медных лбах такая мысли сила!

   Они борцы прогреса, цвет

Интеллигентной, современной Руси,

   А Лев Толстой мыслитель и поэт

   В отсталом, в ретроградном вкусе:

   Не понимает он того,

Что благо нам несут террора хулиганы!

   А если так – разбить кумир его:

   Богами будут пусть невежды и болваны!

                   Сцена шестая.

Парадная лестница в доме Фамусова.

Чацкий, Репетилов.

        (Репетилов:)

Кой прах! Что это? Сновиденье? Чудо?

Сердечный друг! Любезный друг! Откуда?

   Давно ль? Вот радостный сюрприз!

Мы все тебя здесь ожидали,

Как солнца краснаго и даже – не сердись –

   Час или два тому, не дале

   Бранили хором в унисон:

Да где же он? Да что же он

   На берега Невы не едет?

Mon cher, ты должен знать, теперь Россия бредит

   О том, что люди нужны нам

   Для общаго переворота,

А ты застрял в Европе где-то там

   И знать себе не хочешь ничего-то!

   Но, слава Богу, в самый нужный час,

      Как раз

   На родину вернулся снова:

   У нас здесь все уже готово,

   Мы посвятим тебя в два дня,

   Чтоб мог приняться ты за дело...

        (Чацкий:)

С тобой? Задача для меня:

Тобою склонность к делу овладела?

Ты Репетилов ли?

        (Репетилов:)

            Брани меня, брани

Лентяем, шалопаем и транжиром –

   Всем этим был я искони:

По кабакам шатался, по трактирам,

В вертепах проводил не только ночи – дни.

   Привозныя и здешния актрисы

Из опереточных – все путались со мной,

Брильянты, жемчуг всем дарил на бенефисы,

   Не пропуская ни одной,

Забыл детей, разъехался с женой,

И расточив все состоянье,

В конце-концов у старых у купчих

Жил на хлебах, пошел на содержанье...

Да что тут – дебоширств моих

Не перечтешь и до утра итоги!

Вот по какой я шел дороге:

   Мерзавец был, распутник, дрянь...

        (Чацкий:)

Да полно, будет, перестань!

   К чему ты сам себя порочишь?

        (Репетилов:)

Ах, Alexandre, суди как хочешь,

   Тут перст судьбы наверно, брат:

   Меня тянуло прежде на разврат –

   Теперь на благо так и тянет,

   Не слажу просто сам с собой:

   Ведь ты подумай, чем я нынче занят!..

        (Чацкий:)

Да чем же, наконец?

        (Репетилов:)

            Борьбой!

        (Чацкий:)

Ужели в цирк пошел атлетом?

        (Репетилов:)

Как в цирк?! На кой же это чорт?

        (Чацкий:)

Борьбы там практикуют спорт.

        (Репетилов:)

Шутник ты был всегда и очень грешен в этом...

   Оставь шутить: я говорю тебе

   О политической борьбе.

        (Чацкий:)

О политической? Не легче час от часу!

   Да объясни мне, с кем и на кого-ж

      С такой борьбою ты идешь?

        (Репетилов:)

Мы видишь ли, mon cher, поднять решили массу...

        (Чацкий:)

Кто это – вы?

        (Репетилов:)

        Есть радикальный круг:

Он хочет дело сделать без затяжки,

   Без всяких промедлений – вдруг

   Перевернуть у всей России вверх тормашки!

        (Чацкий:)

Подумать страшно, не пугай:

   Дай хоть опомниться немножко...

        (Репетилов:)

“Коль ехать – едем!” – крикнул попугай,

Когда его за хвост схватила кошка:

   Вот точно так же думаем и мы,

   Ведь положенье наше схоже...

   Ждать некогда и трусить то же:

   Припасено уж все для общей кутерьмы.

   Что за борцы у нас! Что за умы!

   Какие вожаки! Когда бы ты их услышал,

      Иль даже только увидал –

На крыльях бы взвился – не то что бегом вышел

      На всякий площадной скандал!..

Меж ними я из деятелей старых

А как взгляну на них – не чувствую седин...

Вот хоть бы наш глава, Корявый, Анкудин,

Поверишь ли, вылеживал на нарах

Пять лет в ночлежном он дому.

Ты спросишь для чего и как и почему?

С великой целью, братец, с благородной:

Дух впитывал в себя народный.

В тюрьме потом сидел, упрятали его

За политический грабеж и воровство:

Пустился он на них затем, чтоб добродетель,

   Законность, честность в людях водворить...

   Да, впрочем, что тут много говорить, –

Ведь подвигов его был целый мир свидетель:

В жандармов трех стрелял, двух петлей задавил,

Для “дела” числился в попах, в шпионах, в катах...

   Иль вот еще другой – Пошлянский, Еремил

Маститый нигилист годов шестидесятых,

   Едва ль не жид, был прежде из “косматых”,

   Теперь голей коленки голова

   От лба до самаго затылка,

Но помнит все “забытыя слова”

И шамкает по старому их пылко;

   Желт как мертвец и дряхл, ему б вязать чулки, –

   И веку кажется осталася секунда,

Так нет, еще на днях зачислился в полки

   Жидовско-агитаторскаго бунда!

Открыть тебе – но только чур секрет –

   Жидами наша партия богата:

   Чеснок, Штукерник, Пейсон, Венигрет

Варава и Онан Глупейзеры, два брата, –

   Отменные, чудесные ребята,

   Хотя, сказать им не в осуд,

   И смахивают на Иуд;

   Но этим не смущаясь впрочем,

Их в наше министерство прочим,

   Как сделаем переворот:

Ведь адвокаты все, у них широкий рот,

Полны либерализа изуверством,

   А этакий и надобен народ,

Чтоб править в новом стиле министерством.

   Из русских тоже про запас

   Есть много молодцов у нас:

Икотин, Трескачевский, Ведрин,

Талантом каждый от Творца ущедрен

Ораторским, хоть не весьма умны,

   И неучи, сказать не для злоречья...

Но в дни борьбы не ум, не знания нужны,

   А гром и треск пустого красноречья...

И многие еще, все на колодку ту-ж:

   Не стану тратить слов, их доблести рисуя,

   Но гения меж них тебе pour la bonne bouche –

      Не утерплю – приподнесу я:

Ты слышал чай о нем – Хамитов, Агапит?

   Вот человек! На нем особый отпечаток:

      От головы до самых пяток

   Терористический какой-то колорит,

   Лицо в угрях, все красное, и брови

   И грива цвета яркаго моркови,

   Смех красный у него, потоки красных слез

   Струятся не из глаз, а иначе – из носа,

Не только на людей, на Бога смотрит косо,

Желает целый мир преобразить в хаос

И адским пламенем как некий демон пышет!

Ты не читал его? Он сверх-шедевры пишет,

      Прочти хоть что-нибудь, прочти...

   Во всех его вещах почти

   Дух сумашедший или свинский,

Как будто он марал их под диктант

Баркова иль де-Сада... Но талант

По силе чепухи новейшей исполинский!

Как я, и ты его наверно не поймешь;

Что делать – судим мы отстало:

Чтоб этаких ценить потребна молодежь,

      Та, что учиться перестала...

Вот каковы вожди у партии... Пойми,

   Что будет сделано подобными людьми,

      Куда они движение нацелят:

Россию взвесят всю, исчислят и разделят,

      Как сказано: мани, факел, фарес

      И вообще наделают чудес

         И натворят по свету шума!

За тайну передам: у них такая дума –

      Кто хочет, смейся или вой –

Приспеет час и без задержки дальной

Корявый Анкудин поставится главой

      Республики босяцко-социальной!..

      Меж ними я конечно глуп и мал

      И в анархистских замыслах отстал,

Все-ж, хоть по химии диплома не имею,

      Порой засяду, часу не сижу

      И как-то невзначай рожу

      Великолепную идею

Снаряда новаго полицию взрывать;

      Обдумать не успеешь, глядь

      Приятели ее уже подцепят

      Да в шестером шесть бомбочек скуют,

      Другие шестеро в карманы их суют,

      А третьи в лоб городовому влепят!

      Недурно, а? Поверь, mon cher, апломб

Всей нашей революции от бомб.

      Без них она лишь ряд дебошей...

(Чацкий скрывается в швейцарскую. Входит Скалозуб.)

        (Скалозуб:)

      Согласен я с тобой вполне!

                        По мне,

      Пожарною трубой хорошей

      Пустить на бунтарей струю

      И революция вся наша – фью!

        (Репетилов:)

А, Скалозуб! Душа моя, давно ли

Вернулся в Петербург? Отколе?

    На дальний ездил, чай, Восток

За лаврами? Был в Порт-Артуре,

   В Манчжурии?

        (Скалозуб:)

        Нет, путь такой далек

И не нуждался я в подобном туре.

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

. . . . . . . . . . . . . . . . 

        (Репетилов:)

А я гадал, что года на три

Уехал ты от нас для действий на театре

   Проклятой этой нынешней войны

   И там кресты хватаешь и чины,

   Но впрочем ты и здесь пойдешь далече...

   Сердечно рад, mon cher, нежданной нашей встрече.

   Мы с Чацким тут... Куда же он исчез?..

        (Оглядывается.)

На счет различных нынешних чудес

У  нас затеялись в идейном роде споры

   И дельный разговор зашел про динамит...

Да, динамит есть вещь, он сразу все решит,

   А прочее, поверь мне, вздоры,

   Пустая канитель, мечты...

        (Скалозуб:)

Постой, да понимаешь ты,

Что языком, как жернов, мелешь?

        (Репетилов:)

Смотрю я в корень, истину любя...

        (Скалозуб:)

В кого-ж ты динамитом целишь?

        (Репетилов:)

Не опасайся, не в тебя.

Взрывать приятелей я не имею повод.

Для вас военных это хорошо вот:

Взорвешь врага – и тотчас чин иль крест.

Но под конец, mon cher, ведь все же надоест,

Неправда ли? Притом и не в фаворе

Война с японцами у нас,

Ее бы кончить надо вскоре:

Чрез месяц, через день, сейчас!

Что может быть приятней мира,

Несноснее убийств и драк?

Хоть правду вымолвить, бывает часто так:

На мирном положеньи с жира

Народы бесятся и лет чрез двадцать пять

Им непременно надо кровь пускать –

От неба это назначенье;

Икотин Фалалей прекрасно говорит:

Взамен войны с врагом народ для развлеченья

Пусть лучше дома смуту заварит!

(Скалозуб уходит. К Репетилову подошел Загорецкий.)

        (Загорецкий:)

Извольте продолжать; признаюсь по душе вам:

   Как вы, я истый радикал –

   Еще с пеленок примыкал

Лишь к красным партиям и левым.

        (Репетилов, с досадой:)

Что за оказия: речь заведешь с одним,

Еще не кончил, а другой уж рядом!

Был Чацкий – вдруг исчез и Скалозуб за ним.

        (Загорецкий:)

Как думаете вы о Чацком?

        (Репетилов:)

            Мы по взглядам

На революцию сошлись;

Я толковал ему: мой милый, согласись,

Что надо действовать лишь взрывчатым снарядом...

        (Загорецкий:)

Напрасно-съ – остеречь вас рад –

Ведь он завзятый ретроград.

        (Репетилов:)

Какая вздорная идея!

        (Загорецкий:)

Но в голос все об этом говорят.

        (Репетилов:)

Вранье.

        (Загорецкий:)

    У всех спросите.

        (Репетилов:)

            Ахинея!

        (Загорецкий:)

Вот кстати все идут сюда

Княгиня, князь с княжнами.

        (Репетилов:)

                Ерунда!

(Входят Хлестова, княгиня, князь, княжны и другие гости Фамусова.)

        (Загорецкий:)

Княжны, пожалуйте, скажите ваше слово:

   Что, Чацкий ретроград иль нет?

        (1-я княжна:)

Сомненья в этом никакого.

        (2-я княжна:)

Объявлено среди газет.

        (3-я княжна:)

Доказано во всех журналах.

        (4-я княжна:)

Кто ж сомневается?

        (Загорецкий:)

Да вот не верит...

        (Все вместе:)

            Вы,

Мсье Репетилов, вы?

        (Репетилов:)

            Ведь Чацкий в либералах

Доселе был...

        (Все:)

        Переменил он фронт!

Теперь, правительству в угоду,

На тех, кто за прогресс и за свободу,

Готов он доносить!

        (Репетилов:)

            Творец, какой афронт!

Вдруг повернуть назад, когда вперед все мчится...

        (Хлестова:)

А ты, мой батюшка, чай до свету гулял

В компании с крамолой и явиться

Изволил во время на бал;

Пора бы и тебе перебеситься.

        (Уходят.)

        (Репетилов:)

Ах, бедный Чацкий! Каково!

      Не ожидал я от него...

Коль обсудить поглубже новость эту,

      Невольно скажешь: вот так фунт!..

Однако дело уж идет к разсвету...

   Куда ж теперь?.. (Лакею)

        Поди, сажай меня в карету,

Вези куда-нибудь, где бунт!

        (Уходит.)

        (Чацкий (выходит из швейцарской):)

Что это? слышал я моими ли ушами?

Нелепость, клевета и все ее твердят,

Передают другим и верят сами,

   Злорадствуют: “он явный ретроград,

   Способный на доносы даже”...

Мы рады ближняго марать чернее сажи:

   Хоть целый обойдите свет –

Нигде не встретите вы сплетен и клевет

Подлее, легковерней, гаже!

   Вздор сочинил один глупец,

И этот взор глупцы все остальные

   Подхватывают как шальные!..

   А Репетилов? Образец

   Враля из радикальной клики

Таких же конспираторов-вралей...

Пусть взоры их нелепы, дики

Но с каждым днем становятся наглей

   Той болтовни скандальной крики!

У черни светской и дрянной,

Что кличкой назвалась интеллигентов –

   Безсмысленной, нерусской и смешной –

   У неучащихся студентов,

Писак, чиновников, артистов, дам, девиц,

   Твердящих глупости из запрещенных книжек

У адвокатов из жидовских выжиг, –

У всех теперь к занятьям склонность двум:

К пустому, наглому безделью

И глупому лганью с заветной целью

Поднять скандально-либеральный шум;

   Другого ничего не надо:

   Бездельничанья и лганья азарт

Для современной “публики” – отрада

   Живей, пожалуй, пьянства или карт.

Как будто прорвалась какая-то преграда,

И глупости сплошной река

   Вдруг разлилась, мутна и широка,

   Во всей стране, от края и до края,

И все плывут по ней, не сознавая,

   Куда их волны принесут...

А между тем и на Востоке желтом,

Да и на Западе враги отчизны ждут

   Разгара и позора наших смут,

И снова уже в ход пошел там,

   Как в годы давние вопрос

О том, что Русь “больной разслабленный колосс”,

   И в будущем, быть может недалеком,

   Великая славянская страна

       Обречена

На гибель неизбежным роком!

Пора бы поумнеть, уразуметь пора,

Беда не в том, на что мы ропщем, –

Не в форме власти внешней, а в всеобщем

Забвении труда и правды и добра,

В растленьи и порабощеньи духа.

Коль мысль пуста, коль сердце глухо

К сознанью истины святой,

Что жить нам надо по завету Божью, –

Их оживить нельзя враждой и ложью

И кровью в мятежах и смутах пролитой!