"Я проклинал большевиков.  Время, проведенное мною в России, было бесконечно болезненно для меня, но оно было одним из самых интересных в моей жизни. Большевизм - давящая тираническая бюрократия, со шпионской системой развитой и разветвленной... с аристократией наглой и бесчувственной, составленной из американизированных евреев.  Не осталось ни ростка свободы, ни в мысли, ни в речи, ни в действии... Вообразите во всякой детали, что вами правит смесь Сиднеев Уеббов и Руфусов Исааксов, и у вас будет картина современной России.  И я отправился туда в надежде открыть землю обетованную...

Ваш Б<ертран>."

/ "The Autobiography of Bertrand Russell", Boston, 1968, т. II, стр. 172 /

"Ну что же и за сволочь лезет к нам из этого освободительного движения!!!"

/ Вл. Жаботинский /

Известный правоэсерский деятель, агроном и организатор кооперации, С.С. Маслов в своей весьма ценной, как непосредственными наблюдениями, так и почти энциклопедической подборкой важнейших сведений, книге [С.С. Маслов, "Россия после четырех лет революции", Париж, 1922] приводит следующие наблюдения (т.2, стр. 37 сл.):

Юдофобство - одна из самых резких черт на лице современной России. Может быть, она даже самая резкая. Юдофобство везде: на севере, на юге, на востоке, на западе. Оть него не гарантирует ни уровень умственнаго развития, ни партийная принадлежность, ни племя, ни возраст... Я не знаю, гарантирует ли от него даже высота общаго моральнаго облика современнаго русскаго человека. Даже принадлежность к еврейству не страхует от него. Последнее утверждение, вероятно, покажется читателю странным, быть может, диким. Однако, в моих записках есть строки, позволяющие сделать его. Там записана фраза, которую при разговоре со мной обронил известный еврейский общественный деятель, теперь коммунист и очень круппый советский чиновник. Я не хочу называть имя этого чрезвычайно порядочнаго и лично чистаго человека. "Я не удивляюсь еврейской резне и погромам, сказал он: собственное поведение евреев делает их необходимыми и законными. Русскому населению пришлось бы отказать во всякой способности сопротивления и всякой активности, если бы оно не устраивало их"... Там записан другой разговор с близко знакомой мие еврейкой. "Как вы относитесь к современному юдофобству?" спросил я ее как то в разговоре. "Юдофобство в России было всегда. В ссылке бывало поскребешь посильней самаго хорошаго человека и на тебя глянет юдофоб. Больно было мне от этого. Теперь нет... Если бы я не была сама еврейкой, я, вероятно, тоже была бы юдофобкой. Скажу Вам откровенно, я даже и сейчас не уверена, что во мне совершенно нет злого отношения к русскому еврейству".

Оба разговора происходили в Москве. Вскоре после одного из них из Саратова вернулся один из моих друзей. Жил он там у пожилого социал-демократа меньшевика. Друг с удивлением передавал мне слова своего квартирохозяина: "В течении двух десятков лет я, по долгу партийнаго человека и по внутреннему убеждению, горячо отстаивал права еврейства. Я не только не уважал юдофобов, я презирал их. Теперь я понимаю, что мое поведение вызывалось партийными шорами, на веру принятыми догмами. Если можно бить "фобом" по отношению к Петрову и Иванову, то почему-же нельзя быть им по отношению к племени? Разве нет специфической национальной психологии? Или она не может включать в себе стойко-повторяющихся и мне противных черт?"

По дороге заграницу я был вынужден долго прожить у одного социалиста реколюционера, выходца из рабочаго класса "Главное темное пятно, которое я вижу в своей жизни", говорил он, подводя итоги пройденному им пути, "это защита евреев... Пока не знал их, был самым усердным адвокатом за них. Теперь несколько лет уже живу с ними, узнал и простить себе не могу прошлую защиту".

Ученый, который около пятнадцати лет состоял в одной из социалистических партий и вышел из нея только в 1918 г., в прошлом году сказал мне: "Погромов, понятно, не одобряю, но культурный бойкот приветствовал бы. В законы будущей России прошлых ограничений для еврев я бы не ввел, но общественное движение, которое бы помимо законов создало эти ограничения, я бы не только приветствовал, но и поддержал".

Пока интеллигенция проявляет свое юдофобство на словах. Однако, и слова обвеяны столь сильными настроениями, что дейстния не могут не последовать за ними. Последний приведенный мной разговор прямо указывает на эти будущия действия. Еще ярче проявляется АКТИВНОСТЬ современнаго юдофобства в следующем, более низком по уровню развития, слое. В 1921 г. мне периодически приходилось исчезать из своей квартиры и скрываться от ареста у знакомых. К одному из них частенько ходил коротать вечера N.N., бывший владелец магазина в Москве и выдающийся музыкант. Рослый, полуинтеллигентный, с добрыми глазами и трудною [грудною?] речью, он пользовался репутацией на редкость мягкаго и отзывчиваго человека. Раньше сильно пил. А когда большевики национализовали его магазин, он дал клятву не пить и не играть, пока не кончится советская власть. Зарок свой не нарушил ни разу. В один из вечеров в период Кронштадтскаго восстания говорили мы о мерах, которые должны быть проведены немедленно после падения большевиков. "У меня же", вмешался в разговор N.N., "одна программа, короткая и ясная: вырезать в Москве всех коммунистов и жидов". Мы засмеялись. "Где тебе, N.N. резать", возразил мой квартирохозяин, "ты, я думаю, за 45 лет своей жизни и не ударил-то никого". - "Верно - не ударил, а резать жидов буду!" - "Рука не поднимется, поддразнил хозяин". "Если у трезваго не поднимется - напьюсь пьяным, а резать буду". Во время этого разговора в обычно добрых глазах N. появилось такое твердое и жесткое выражение, он так уверенно и настойчиво говорил, что у меня не было сомнений: он, никого за 45 лет не ударивший, евреев резать будеть. А N. волнуясь продолжал: "Чтобы не оробеть, я уже давно бутылку спирта припас. Напьюсь и за дело".

Я и жена только что перевалили границу и несколько недель жили в версте от нея. В нашу квартиру каждый вечер приходил высокий молодой человек с тихой улыбкой и застенчивой речью. Перед войной он был учителем, на войне офицером, теперь служил приказчиком в польской лавке. По политическим убеждениям - украинский самостийник. Говорили как-то о еврейском вопросе. В середине разговора молодой человек весьма неожиданно и просто, со своей обычной тихой улыбкой, вдруг заявил: "в моем городе только девять еврейских семейств. Вырезать очень просто. Пара молодцов и все кончено, больших хлопот не будет". Жена вспылила и взволнованно начала обвинять его в безсмысленной жестокости. "Ну, что там, успокаивал ее молодой человек, девять семейств - велика беда. А оставь их..." Собеседник развел руками. "Они из девяти превратятся в двадцать. Зачем уж разводить..." Никакие наши доводы "муниципальной" программы молодого человека поколебать не могли. "Чего уж возиться с ними", отвечал он, "лучше уж сразу. По крайней мере без хлопот и уж навсегда. А если их выселить... как их, во первых, выселить, когда они, как хрен в огороде, а потом, если и выселишь, они опять вернутся. Тогда опять с ними возись."

Я очень сильно подозревал, что у молодого человека, судя по его спокойному лицу, "практика в решении" еврейскаго вопроса уже была; во время походов в Петлюровских войсках, он свои воззрения на еврейский вопрос, вероятно, уже проводил в жизнь.

В самом низшем (по развитию) слое русскаго населения, активность юдофобских настроений принимает боевой характер. Там "ясное и короткое" понимание еврейскаго вопроса, выражающееся в одном жутком слове "резать", руководит действиями и теперь. Выше (в этой главе) я приводил уже примеры расправ повстанческих отрядов с населением еврейских местечек. Такия расправы мне известны в уездах Мозырьском, Минском, Уманском и Житомирском. О погромах, производимых повстанцами, мне разсказывали приезжавшие из губ. Харьковской, Полтавской, Екатеринославской. По всей Украйне, когда повстанцы нападают на поезда, по вагонам нередко раздается команда: "Коммунисты и евреи выходи". Отзывающихся на команду разстреливают тут же у вагонов, иногда даже на площадке вагона. Чаще, впрочем, команда не раздается, а напавшие начинают контроль документов, причем сразу бывает невозможно определить, кем производится контроль - повстанцами или советской властью. Когда лицо, документы и речь того или иного пассажира вызывают у контролеров сомнение в его племенном происхождении, установился обычай заставлять подозревяемых произносить слово "кукуруза". Если "р" произносится чисто, заподозреннаго в еврействе оставляют в покое, в противном же случае, не слушая уже никаких возражений, его уводят и пристреливают. Когда пишутся эти строки я получил газеты. В одной из них ("Руль") нашел корреспонденцию из Туркестана с такими строками: "Летом 1921 г. помимо отрядов басмачей, образовалась особая группа, оперировавшая в районе Оренбургской железной дороги. Эта группа, довольно внушительная по количеству членов ея (человек 200), делала набеги, главным образом, на поезда, причем пассажиры подвергались полному ограблению. Особенно жестоко эта группа расправлялась с коммунистами и евреями. В ней находились татары, киргизы, бывшие красноармейцы и другие.

В начале лета, 1921 г. поезд, в котором следовала партия военнопленных иностранцев, подвергся нападению этого отряда; пассажиры были совершенно обобраны, оставлены в одном белье; два еврея пассажира были схвачены и увезены; труп одного из них в скором времени был обнаружен недалеко от станции.

Юдофобство в современной России - везде. Оно захватило районы, в которых евреев раньше почти не видели и где еврейский воирос не приходил даже в голову. К числу таких мест принадлежит, например, хорошо мне известная Вологда. Теперь в ней можно встретить толпы уличных мальчишек, которые гонятся за евреем, бросают в него грязью и кричат: "жид, жид". Та же острая ненависть к евреям в Архангельске, в городах Сибири, на Урале.

Юдофобством захвачена и коммунистическая партия. Знакомый, которому около трех недель пришлось прожить в гостинице "Метрополь" (в Москве), обслуживающей почти исключительно коммунистов, с удивлением разсказывал мне о резко выраженном недружелюбии, переходящем во вражду и полубойкот, которое обнаруживали жившие в "Метрополе" коммунисты различных племен к коммунистам евреям.

Большевик еврей, приехавший из Екатеринослава вскоре после занятия Крыма советскими войсками, с горечью жаловался своему другу, тоже еврею и бывшему коммуиисту, на ненависть к евреям членов революционнаго совета какой-то армии, находившейся в Екатеринославе. По словам разсказчика, концентрациониый лагерь в Екатеринославе на 80-85 проц. заполнен арестованными евреями.

Правящая партия знает об описываемой новой черте в психологии населения и по моим сведениям (я не знаю в какой мере они достоверны) Центральный комитет коммунистической партии издал секретный циркуляр, который рекомендовал местным организациям по возможности не назначать евреев на ответственные административные посты.

Знает о современном отношении населения к нему и само еврейство. Оно убеждено, что падение большевиков будет сопровождаться небывалым по размерам и жестокости погромом и евреи усиленно бегут из советской России, оседая в Польше, Литве, отчасти в Эстонии и Латвии, пробираясь в Америку и т.д. В составе обывательской эмиграции, шедшей из России в 1921 г., евреи составляли подавляющее большинство. Контрабандист, переводивший через границу жену, говорил ей, что из десятков, переведенных им эмигрантов, она ПЕРВАЯ не еврейка.

Погромом, действительно, пахнет в воздухе. Напряженная ненависть к евреям не может не окончиться им в переходный период между падением советской власти и укреплением власти преемницы. Мне известно одно село Дмитровскаго уезда (Московской губ.), в котором в феврале-марте 1921 г. крестьяне, ожидая падения советской власти, придерживали овес для поездки в Москву, чтобы принять там участие в погроме коммунистов и евреев.

В чем причины этой всеобщей и острой ненависти к евреям в современной России? Назову важнейшия из них, как они отразились в сознании юдофобствующих и высказывались ими, как мотивы и оправдание их нелюбви или ненависти к евреям.

Главной причиной является отождествление в широких слоях населения советской власти с еврейской. Распространенное выражение "жидовская власть" весьма часто употребляется в России, особенно на Украйне и в бывшей черте оседлости, не как полемически-задорное определение власти, а как совершенно объективное определение ея состава и ея политики. Когда украинец крестьянин называет свою гужевую и трудовую повинность "жидовской панщиной", он не ругается, он выражает только свое искреннее убеждение, что новая панщинна введена, действительно, евреями.

В определение советской власти, как жидовской, вкладывается двойной смысл: советская власть, во-первых, отвечает желаниям и интересам евреев и последние, поотому, являются ея горячими сторонниками и приверженцами, во вторых, власть фактически находится в руках евреев. Характерный бытовой факт, отражающий первый смысл приведеннаго определения власти: если к свободно разговаривающей о советских порядках группе лиц (не евреев) подойдет еврей, даже лично знакомый собеседникам, разговор почти всегда круто обрывается и переходит в другую плоскость. Этой же убежденности во всеобщем и активном сочувствии евреев советской власти объясняется и действие повстанческих отрядов, одинаково беспощадно уничтожающих коммунистов и евреев. Современные погромы, сопровождающиеся массовыми убийствами еврвев, сознанию погромщиков представляются, как ослабляющие советскую власть, ибо они уменьшают число ея сторонников.

В главе "государство" мною было разсказано о сборе в Полтаве в порядке натуральнаго налога домашней птицы, которая потом подохла от голода и морозов и была выброшена из вагонов. Крестьянская мысль в своих попытках обьяснить нелепое решение власти перевозить птицу живой, а не битой, когда перевозка битой птицы была и возможна (стояли морозы) и выгоднее (потребовалось бы меньше вагонов), и безопаснее (не было бы риска привезти птицу негодной для еды), уперлась прежде всего в свое убеждение, что советская власть - власть "жидовская". Поиски причин шли в границах этого убеждения и потому найденное объяснение целиком построено на кознях евреев. "Евреям по их закону нельзя есть истицу, убитую обычиым способом" - так, примерно, гласило объяснение, принятое населением - им надо убить ее по своему. А так как птицу везли, разумеется, для евреев, то они и желали получить ее живой, чтобы убить ее самим. Нахождением же власти в руках евреев широкая масса объяснила и те безобразно-грубые приемы в антирелигиозной пропаганде власти, которые свое наиболее яркое выражение нашли во вскрытии чтимых населением мощей. "Разве бы русские, православные, на такое дело пошли?" - говорят по России. "Это все жиды подстроили. Жидам что: они самого Христа распяли". Указание на то, что вскрытие делалось русскими руками, парировалось соображениями зависимости рук от "головы": местныя власти выполняют приказания центра, а в центре - евреи.

Интеллигенция, конечно, не считает советскую власть еврейской, но и она отмечаеть сильное участие в ней еврейства - участие, которое бесконечно далеко не соответствует пропорции, которой выражается численность евреев по отношению к числу всего населения России. Мне не раз приходилось слышать в России подсчеты видных коммунистов с распределением их по национальности. Во всех подсчетах, охватывавших от 60 до 80 человек, количество евреев оказывалось действительно высоким, колеблясь между 33 и 40 [1]. Из портретов "вождей мировой революции", в изобилии развешанных по вокзалам жел. дорог и в других местах, наиболее часто встречаются портреты Ленина, Троцкого и Зиновьева, из которых двое - евреи... Отмечает юдофобствующая интеллигенция также и факт сочувствия широких кругов беспартийных евреев советской власти. Это действительно факт, что в городах южной России, особенно в городах правобережной Украины, по многу раз переходивших из рук в руки, появление советской власти наибольшую радость и наиболее показное сочувствие вызывало в еврейских кваталах, нередко только в них одних.[2]

[1] Сноска С.М.: Один из таких списков был переписан мной. Он включает 78 коммунистов. Последние разбиты на три группы: русские, евреи, остальные не русские. В первой группе стоит 31 человек (40%), во второй 27 человек (35%), в третьей - 20 человек (25%). С.О.: такой уровень представленности евреев был характерен для "представительных", "выборных" органов. В аппарате доля русских и других не-евреев была меньшей.

[2] С.О.: Стоит напомнить, что всякие ограничения на поселение для евреев были отменены еще до большевиков, временным правительством; а черта оседлости, кроме ограничений на проживание в столицах и в сельской местности - de facto императорским правительством в 1915 году.

Второй среди воспринимаемых мной причин юдофобства, являются свойства национальной психологии евреев. Среди этих свойств я назову выкованную тяжелой тысячелетней историей евреев их прочную национальную спайку. Единоплеменник среди евреев чувствуется гораздо более близким, чем среди других племен. Взаимопомощь среди евреев потому была и продолжает быть гораздо сильнее развита, чем среди всех остальных племен, населяющих Россию. <...> В современной русской жизни эта черта проявляется постоянно и разнообразно. Особенно сказывается она при подборе служащих в учреждениях, в которых или установлена повышенная оплата труда, или имеется обезпеченная возможность крупных и многочисленных взяток. Если прием служащих в таком учреждении находится в руках евреев, то можно держать пари, что весь состав сколько-нибудь ответственных работников будет состоять из евреев. Если глава еврей попадает в такое учреждение в период, когда штаты заполнены, то опять-таки можно безошибочно утверждать, что вслед за ним густой и дружной толпой в учреждении появятся евреи служащие, хотя бы это появление было связано с раскассированием сложившагося штата... То же предпочтение СВОИМ, в резкой, нередко в грубо-обидной для других форме, проявляется со стороны евреев при стоянии в очередях во всевозможных учреждениях: на бирже труда, в продовольственной лавке, при посадке на поезд, в отделах распределения различних "совдепов" и т.д.: еврея еврей вне очереди запишеть, примет, выпустит на перрон, выдаст ордер, когда не еврею будеть отказано и т.д. Советская власть, когда она находится в руках евреев, проявляется более выпяченно своими отрицательными чертами: евреи грубее, наглее, вороватей, у них больше заносчивости, сильнее третирование населения. Хмелящее вино власти для евреев оказывается крепче и оно сильнее ударяет им в голову. Может быть, в этих отрицательных свойствах сказывается невысокий уровень развития того еврейскаго слоя, который энергично впрягся в советскую телегу - уровень прежняго фармацевта и приказчика; может быть, сказывается прежнее - безправное положение евреев в дореволюционной России - не знаю, откуда бьет источник отмеченнаго явления, но самое явление отмечают и мои впечатления наблюдателя. Из различных групп представителей советской власти, самой неприятной и тяжелой при общении с ней обычно оказывалась еврейская.

Указанные мотивы юдофобства обостряются еще и тем, что население России в годы революции переживало период роста своего национального чувства и период усиления религиозности.

И. Бикерман, Г. Ландау, И. Левин, Д. Линский, В. Мандель, Д. Пасманик

"Россия и евреи", Берлин, 1924

(Из предисловия:)
 

К евреям всех стран!

Мираж русской революции давно разсеялся. Вместо мраморных дворцов и висячих садов мир увидел безбрежную пустыню, загроможденную развалинами и густо усеянную могилами. Разрушено величайшее в мире государство, до самых основ раззорено хозяйство много-миллионнаго народа, вырождается и вымирает сам народ. Потонули в море крови и все высшия человеческия ценности: религия, совесть, право, наука, опыт веков. Над хаосом царит попрежнему злобный дух разрушения и обезценения. Как он ни оборачивается, какое лицо ни показывает, он все тот же.

Нас, русских евреев, гиблая смута не пощадила и не могла щадить. Связанные многообразными и тесными узами с нашей родиной - с государственым порядком, хозяйством, культурой страны - мы не можем благоденствовать, когда все вокруг нас гибнет. <...> (5)

И еще бедствие, может быть, всех горше. Непомерно рьяное участие евреев большевиков в угнетении и разрушении России - грех, который в себе самом носит уже возмездие, ибо какое может быть большее несчастие для народа, чем видеть своих сынов безпутными - не только вменяется нам в вину, но и толкуется, как проявление нашей силы, как еврейское засилье. Советская власть отождествляется с еврейской властью, и лютая ненависть к большевикам обращается в такую же ненависть к евреям. Вряд ли в России остался еще такой слой населения, в который не проникла бы эта не знающая границ ненависть к нам. И не только в России. Все, положительно все страны и народы заливаются волнами юдофобии, нагоняемыми бурей, опрокинувшей Русскую державу. Никогда еще над головой еврейскаго народа не скоплялось столько грозовых туч. <...> (6)

Пора еврею перестать с опаской оглядываться, не грешит ли ои против революции. Есть в настоящий час более важная забота: не погрешить бы против последних, основных ценностей человека и человечества, не погрешить бы против родной страны и родного народа. За Россию и против ея губителей! За еврейский народ и против осквернителей его имени!  (8)

Берлин, 1923 г.
 

 (Из статьи И. Бикермана:)

Русский человек твердит: "Жиды погубили Россию". В этих трех словах и мучительный стон, и надрывный вопль, и скрежет зубовный. И стон этот отдается эхом по всему земному миру. Не только в Баварии или Венгрии, изведавших сладость коммунистическаго строя. Не только в государствах, частью или полностью образовавшихся из обломков великой прежде России и в своих отношениях к оказавшимся в их пределах евреям руководствующихся представлением, которое лучше всего, пожалуй, можно выразить словами стараго венецианца, отца прекрасной Дездемоны: она обманула отца, предаст и мужа. Но также в странах, смутой пощаженных, а от России отделенных целыми материками и океанами. Несколько времени тому назад я прочитал в немецких газетах, что в Германию приезжали японские ученые знакомиться с антисемитской литературой: и на далеких островах, где евреев почти нет вовсе, заинтересовались нами. Нисколько не преувеличивая, отнюдь не изображая дела так, будто весь мир занят только нами, нельзя все таки не видеть, что волны юдофобии заливают теперь страны и народы, а близости отлива еще не заметно. Именно юдофобия: страх перед евреем, как пред разрушителем. Вещественным же доказательством, пугающим и ожесточающим, служит плачевная участь России.

Еврей на все это отвечает привычным жестом и привычными словами: известное дело - мы во всем виноваты; где бы ни стряслась беда, будут искать и найдут еврея. Девять десятых из того, что пишется в еврейских повременных изданиях по поводу евреев и России, составляет только пересказ этой стереотипной фразы. Так как всегда и во всем мы виноваты, конечно, быть не можем, то еврей делает отсюда весьма лестный для нас и, на первый взгляд, житейски весьма удобный вывод, что мы всегда и во всем правы. Нет, хуже: он просто отказывается подвергнуть собственному суду свое поведение, отдать самому себе отчет в том, что он делает и чего не делает, но, может быть, должен был бы делать. И так как с разных сторон к нам предъявляют претензии, сыплются на нас упреки и обвинения, то виноваты наши обвинители, виноват мир, виноваты все прочие, только не мы. Откуда у нас, народа стараго-престараго, такое легкое и притязательное отношение и жизни, это я пытался недавно объяснить в устной беседе и надеюсь в скором времени эти соображения свои напечатать. Здесь достаточно отметить, что такое отношение существует, что и на укоры, посылаемые нам в связи с тяжкими муками, переживаемыми Россией, мы отвечаем все тем же общим местом, которое потому именно, что оно общее, ответа в себе собственно не заключает. <...> (11-12)

Нечего и оговаривать, что не все евреи - большевики и не все большевики - евреи, но не приходится теперь также долго доказывать непомерное и непомерно-рьяное участие евреев в истязании полуживой России большевиками. Обстоятельно, наоборот, нужно выяснить, как это участие евреев в губителном деле должно отразиться в сознании русскаго народа. Русский человек никогда прежде не видал еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Бывали и тогда, конечно, и лучшия и худшия времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами своих трудов, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей - во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе красной армии, совершеннешаго механизма самоистребления. Он видит, что проспект Св. Владимира носит теперь славное имя Нахимсона, исторический Литейный проспект переименован в проспект Володарскаго, а Павловск в Слуцк. Русский человек видит теперь еврея и судьей, и палачем; он встречает на каждом шагу евреев не коммунистов, а таких же обездоленных, как он сам, но все же распоряжающихся, делающих дело советской власти: она, ведь, всюду, от нея и уйти некуда. А власть эта такова, что, поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более безстыдной. Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть еврейская и что потому именно она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть. Большевики, для которых все в мире только средство для утверждения их господства, пользуются для этой цели и евреем со свойственной им одним абсолютной безсовестностью и безпощадностью; не упускается ни один случай, чтобы со всей базарно-большевицкой крикливостью не выставлять на показ мнимое благополучие евреев под благодетельной властью советов в противоположность обидам, которыя чинятся евреям в странах, советским строем еще не осчастливленных. В этой догме советские пастыри так же утверждают свое стадо, как в другой: что советская власть - пролетарская и что только под этой властью пролетарий благоденствует.

Можно было бы думать, что уж одна эта ставка азартных игроков на еврея, если не более глубокия побуждения, подняла против них все еврейское общество, что чувство собственнаго достоинства, политический такт, наконец, политический разсчет побудили еврея объявить большевиков своими врагами, а большевика-еврея сугубым врагом, что евреи борются против господства сатаны над Россией со всей свойственной нам настойчивостью. Действительность, к великому несчастью, не тажова. Быль молодцу не в укор - так можно предварительно, в виде перваго приближения, определить отношение еврейской общественности к вышедшим из нашей среды большевикам и к их сатанинской злобе. <...> (22-23)

Не лучше и не краше попытка подбросить наших большевиков другим: они мол не на еврейской ниве работают, еврейская культура им чужда, ни мы с ними, ни они с нами ничего общаго не имеют. Ясно, ведь, что от нас зависело бы признавать или не признавать своими сеющих в чужом поле, но отречься от вытаптывавщих чужия поля, - это уж не от нас зависит, нужно еще, чтобы потерпевшие освободили нас от связи с вредителями. Не многим лучше другое представление, согласно которому ответственность за разрушительное усердие наших соплеменников перелагается на государство, преследованиями, гонениями толкавшее евреев на путь революции. Здесь примитивная мысль пытается установить однозначное соответствие между давящим бременем и реакцией на это давление. Притеснения - озлобление - разрушение. Но именно тем, кто как отвечает на давящее на него зло, отличается человек от человека и один человеческий коллектив от другого; Один, когда каплет у него над головой, принимается чинить крышу, другой бьет жену. Человек и человеческия группы - не безразличная масса, дающая всегда тот же оттиск при том же давлении. Когда мы, бывало, говорим русскому правительству, что то или другое ограничение ведет только к отчуждению евреев или определенных еврейских групп, например, недопускавшейся в учебныя заведения молодежи [*], от государства, то в этом была своя относительная правда, ибо действия и той стороны могли, конечно, оказать влияние на результат. Но когда мы перед лицом мировой катастрофы и перед фактом такого непомернаго участия евреев в варварском разрушении, ставя вопрос о себе, отвечаем все той же ссылкой на других, на чужое воздействие, то мы тем самым низводим себя на уровень пассивнаго матерьяла человеческаго, из котораго лепи что хочешь, а это и есть самое крайнее проявление безответственности.

[*] С.О.: Доля евреев среди студентов в предреволюционные годы в 3.5 раза превосходила их долю среди населения.  Речь в данной статистике идет именно о студентах "иудейского исповедания".  Если учесть крещеных евреев, а также учившихся сверх квоты, то избыточная представленность (overrepresentation) евреев среди учащихся высшей школы окажется еще выше.

Русский еврей-небольшевик так же жаждет конца большевицкаго владычества, как и не-еврей, ибо и он, ведь, ограблен, раззорен, выброшен из обычных для него условий существования; и русское еврейство заплатило смуте неисчислимыми жизнями и всем своим достоянием, и наши святыни поруганы, и на еврейской ниве все выворочено, точно стадо свиней прошло по огороду. Но с жаждой конца у еврея уживается и над ней преобладает бережное отношение к нынешней власти, как к экспоненту революции или производному от нея. <...> революция воспринимается <...> евреем, как великое благо, - для всех, для нас в особенности. Не требуется даже указать, какия именно блага она принесла. Не принесла, так принесет еще. Революция по самому существу есть, ведь, возмущение против зла, против рабства, неравенства, застоя, значит она должна родить благое и светлое. Евреи же, всегда являющиеся жертвой темных сил, тем более должны выиграть от революции и потерпеть от ея крушения. <...> При такой вере в предопределенную благость революции неудивительно, что по отношению к прошлому еврей отделяет мрачные годы смуты вопросом-восклицанием: а при царе лучше было?  <...> (25-27)

 <...> Белые устраивали погромы - таков клич, разносимый вольными и невольными пособниками большевиков по всему миру. Чем дальше мы подвигаемся, тем больше мы убеждаемся, сколько в агитации по поводу погромов и недомыслия, и партийнаго пристрастия, и нарочитых извращений. И вся эта контрабанда провозится под флагом пламеннаго еврейскаго патриотизма. Но само это усердие, это усиленное старание бросить весь вес наших жертв на чашку революции - при нынешнем положении вещей это значить фактически на чашку большевиков - это усердие отнимает у нас и логическую, и моральную возможность клеймить на весь мир тех белых, которые прошли по еврейским местечкам опустошительной грозой. Ибо если для евреев единственное спасение в революции, а для России и русскаго народа революция есть гибель, как естественно думает контр-революционер, то контр-революция и евреи два враидебных лагеря, и - на войне, как на войне. А война междуусобная всегда была и всегда будет жестокой и в средствах неразборчивой. И тут мы подошли еще к одному существенному пункту в выяснении того кровопролития, которое именуют еврейскими погромами.

Дело не так обстоит, что была смута, гибли евреи и не евреи, а евреев истребляли и левые и правые. Этим еще не все сказано. Нужно еще прибавить, что евреи были не только объектом воздействия во время этой тяжкой смуты. Они также действовали, даже чрезмерно действовали. Еврей вооружал и безпримерной жестокостью удерживал вместе красные полки, огнем и мечем защищавшие "завоевания революции"; по приказу этого же еврея тысячи русских людей, старики, женщины, бросались в тюрьмы, чтобы залогом их жизни заставить русских офицеровь стрелять в своих братьев и отдавать честь и жизнь свою за злейших своих врагов. Одним росчерком пера другой еврей истребил целый род, предав казни всех находившихся на месте, в Петрограде, представителей дома Романовых, отнюдь не различая правых и виноватых, не различая даже причастных к политике и к ней не причастних. Пробираясь тайком с опасностью для жизни по железной дороге на юг, к белой армии, русский офицер мог видеть, как на станциях северо-западных губерний по команде евреев-большевиков вытаскивались из вагонов чаще всего русские люди: евреи оставлялись, потому что сумели приспособиться к диким правилам большевиков о передвижении; русский офицер не мог этого не видеть, потому что это бросалось в глаза и евреям, которые мне об этом с горечью и с ужасом разсказывали.

О подвигах евреев-большевиков можно было бы еще долго разсказывать. Что мы, все прочие в это время делали? Только что вышла книга, задача которой изобличить наших врагов; на деле она есть жестокое обличение евреев. Сколько тут суеты, сколько крикливости, сколько стремления всюду быть и все переделать! Евреи не только устраивали автономию национальных меньшинств, творя новое право, "какого не знает ни одна страна в Европе", но и украинскую автономию очень деятельно созидали. Так как история делалась тогда скоро, писалась на пишущих машинах, то от автономии быстро докатились до суверенности Украины, и еврейская партии, за исключением Бунда, щедро согласились (хотя и с тревогой) и на суверенность Украинскаго Учредительнаго собрания, т. е. фактически на признание самостийности Украины. Но, отмечает бытописатель, представителями и русских партий, высказавшихся против этого, выступили  тоже  евреи.

Затем возник вопрос о заключении Украйной сепаратнаго мира; тут уже и еврейская и общерусския партии высказались против, но опять таки "представителями от этих общерусских партий выступили евреи". И с Украинцами и против Украинцев, и за Россию и против России - евреи. Я то знаю, сколько стоит и Щац-Анин, и все "Объединеные", и Бунд, сколько их вместе наберется и какой их вес в еврействе. Но, во-первых, тут кроме них и вместе с ними действовали численно очень значительныя и по общественному весу очень влиятельныя группы, как сионисты; во-вторых, такова всякая революционная общественность: говорит от имени всех меньшинство, ничтожная часть, выдавшая себя за целое и другими за таковое принимаемое; в данном случае отождествлять это меньшинство со всем еврейством было тем более позволительно, что догму о спасительности революции для евреев еврейское общество яро отстаивало тогда, не менее горячо стоит за нее и теперь. Но имеем же мы право иметь свои партии, своих автономистов, своих федералистов; а если мы так добродетельны что, кроме евреев, бывших - за отделение юга России, были и другие, желавшие сохранить видимую, призрачную связь между Югом и Севером, то уж совсем благополучно, - чего от нас еще хотят, чего могут от нас хотеть еще? Имеем, имеем все права, все и еще немного. Но до чего это тошнотворно слышать, до чего нелепо и непристойно твердить все о своих правах и требовать уважения к ним там и тогда, где и когда ты же изо всех сил раздуваеш огонь, пожирающей без остатка все права, даже самыя безспорныя, и под пеплом своим хоронящий и правых и виноватых. Помещик имел несомненное право владеть своей землей, им приобретенной на законном основании или унаследованной от предков; офицер русской армии не только право имел быть офицером, но и обязан был. Пришла революция и не только объявила помещичью землю "народной", а власть офицера передала солдатским комитетам, но также приговорила к смерти прежних владельцев этих прав, помещика и офицера. Фактически это было так. Я помню обращение к солдатам, выпущенное Совдепом перваго созыва, в котором и евреи играли не маловажную роль, и имевшее целью успокоить возбуждение против команднаго состава. Солдаты должны были быть ангелами небесными или, по крайней мере, сплошь мудрецами, Сократами, чтобы после этого вразумления не охотиться за офицерами: так оно успокаивало. Но если бы этого и подобных воззваний, которым счету нет, и не было вовсе, но осталась бы та же жестокая действительность, разве революция и революционеры были бы тогда более приемлемыми для тех, кто от них страдает? Это только человек с извращенными мозгами, воспитанный на прокламациях, ничего, кроме прокламаций и программ, в мире не видит. Нормальный человек думает и чувствует иначе. Он видит, что поднявшаяся смута слепо, без разбора уничтожает все, что ему дорого, от Державы Российской до его родного гнезда, от царской семьи до самых близких ему по крови людей: отца, сына, родного брата. Среди действительных добровольцев белой армии вряд ли много было таких, у которых революция не отняла бы самаго ценнаго, самаго дорогого. Он видит дальше, что в этой смуте евреи принимают деятельнейшее участие в качестве большевиков, в качеств меньшевиков, в качестве автономистов, во всех качествах, а все еврейство в целом, поскольку оно революции не делаеть, на нее уповает и настолько себя с ней отождествляет, что еврея-противника революции всегда готово объявить врагом народа. И этот нормальный и жестоко от революции страдающий человек делает свои выводы. Он также отождествляет нас с революцией, но по своему и для своих целей; признав евреев воплощением революции, он и сам по революционному поступает, то есть бьет без разбору. Та же смута позволяет, ведь, каждому давать волю рукам. Мы же, присваивая себе право участвовать в революции во всех ея видах и в высочайшей степени, требуем, чтобы окружающие в обращении с нами соблюдали все писанные и неписанные законы спокойнаго, нереволюционнаго времени и с судейским безпристрастием отличали виновнаго еврея от невиновнаго, - иначе мы кричим: погром! Это применение двух мер, эта несоответствующая ни обстановке, ни нашему собственному поведению требовательность создает нам больше врагов, чем само участие в революции, ибо есть в этом что-то противоестественное, вызов природе вещей.

Кто сеет ветер, пожинает бурю. Это сказал не французский остроумец, не буддийский мудрец, а еврейский пророк, самый душевный, самый скорбный, самый незлобивый из наших пророков. Но и это пророчество, как многия другия, нами забыто; вместе с многими великими ценностями мы и эту потеряли. Мы сеем бури и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры. Ничего, вроме бедствий, такая слепая, попросту глупая притязательность принести не может.

Поднимется, я знаю, вопль: оправдывает погромы! Но кого судьба поставила врачевателем в дни народнаго мора, того не смутят крики: пускает в народ холеру! Это - неприятность, связанная с призванием, с исполнением профессиональнаго долга. Не смутит меня и то, что кричит и будет кричать о пускаемой в народ отраве не безграмотная, а полуграмотная чернь. Я знаю цену этим людям, мнящим себя солью земли, вершителями судеб и во всяком случае светочами во Израиле, светоношами. Я знаю, что они, с уст которых не сходят слова: черная сотня и черносотенцы, сами черные, темные люди, подлинные viri obscuri, никогда не разумевшие ни величия творческих сил в истории, ни грозной мощи разрушительной стихии в человеке и человеках. Ибо от живого мира, от мира, как он есть, их отделяет глухая стена словесных формул, наговоров, заклинаний и истинно шаманских обрядностей. Мимо них - к выводам.

Первый касается нашего поведения, нашего способа держать себя в обществе народов. Уже тот факт, что наши жертвы составляют только часть жертв, поглощенных губительной смутой, требует от нас с повелительной необходимостью, чтобы мы меньше выпячивали свою боль, меньше кричали  о своих  потерях. Пора нам понять, что плач и рыдания не всегда свидетельствуют о глубокой потрясенности рыдающаго, чаще - о душевной распущенности, о недостатке культуры души. Та самая баба, которая, отдав в город ребенка в больницу, спрашивает врача, когда придти за распиской, т. е. за свидетельством о смерти, в другой обстановке, в деревне, где это принято, рвет на себе волосы над трупиком своего ребенка и оглашает окрестности воплями. Культурные же люди провожают своих дорогих к последнему месту успокоения со стиснутыми зубами и тихими, часто незримыми слезами. Культура, углубляя и утончая переживания человека, делает такую сдержанность возможной. Она же требует сдержанности, и смысл этого требования таков: ты не один в мире, и печаль твоя не может заполнить вселенной. Когда же, как в нашем случае, горя край непочатый и, по слову поэта, "скорбью народной переполнилась наша земля", то выставление напоказ своего только горя, своей только боли свидетельствует не только о недостатке душевной дисциплины, но также о неуважении и чужому горю, к чужим страданиям, к тому же - к таким страданиям, которыя не должны бы быть чужими. Три тысячи лет уже живет еврейский народ сознательной жизнью на земле, и где у нас хоть следы, хотя бы только слабые признаки аристократизма, присущаго обыкновенно древним родам? Мы - демократы, и все наше поведение согласуется с кодексом, составленным Ликургами из Психо-неврологическаго института за Невской заставой; этого рода демократизм - начало и конец нашей мудрости. Но история прощает несоответственное поведение еще меньше светскаго общества: здесь "не принято", там не приемлется.

Но нас били вдвойне, мы страдаем, как россияне и как евреи; нас истребляла и революция и контр-революция, и большевики и беглые. И это я слыхал уже не раз, и должен по совести сказать, что у меня нет ни уверенности, ни даже веры в то, что евреи пострадали от смуты больше коренного русскаго населения. Столькими путями смерть, смутой разнузданная, пробиралась именно к русским людям, как к власть имущим, воинам, землевладельцам, столько других путей вели и ведут смерть в безразличную, однородную деревенскую Русь - достаточно вспомнить красную армию, это совершеннейшее орудие самоистребления, пополняюшуюся почти исключительно деревенским людом, или безчисленные набеги большевиков на деревню за хлебом, - что считать тут, в этой области черной печали, наше первенство само собой понятным отнюдь невозможно. Для сравнения же нет данных. [*] Ибо если мы свои потери можем еще определять гадательными числами, то русские и этого делать не могут. Кто считал русския слезы, кто русскую кровь собирал и мерил. Да и как считать и мерить в этом безбрежном и бездонном море! Что мы могли это делать, этим мы обязаны тому, что мы выделяемся из общаго фона, что нас мало, что каждый из нас на виду и на счету. Это - "право меньшинств", не предусмотренное версальским синклитом, но обезпеченное природой вещей. Но пусть даже так, пусть наши бедствия более велики, наши страдания более тяжки. Почему это возражение против меня и почему о сугубых и трегубых страданиях наших говорят в позе победителей наши национал-социалисты и иные патентованные патриоты еврейские, чтущие смуту больше отца и матери и пуще всего охраняющие ея престиж? Если для нас смута оказалась более гибельной, чем для всех других, то отсюда следует только, что евреям нечего было принимать такое деятельное участие в ней и не приходится теперь заботиться о возможном ея продлении, что нам, наоборот, по отношению ко всяким потрясениям нужно проявлять особую осторожность, семь раз отмерить и один раз отрезать, ибо они нам дороже всего обходятся. Тут же люди умудряются и за революцию распинаться и вопить на весь мир: революция нас уничтожает! Одно из двух. Либо для евреев так важно мир перестроить, водворить в нем равенство, самоопределение и всякия другия блага, что мы, не считаясь с жертвами, должны дело вести и до конца довести, тогда гордитесь нашими жертвами, как павшими за великое дело, чтите их память, а не нарушайте их покой воплями о погромах, тогда это жертвы нашего героизма, а не чужого зверства. Либо мы себе такой роскоши позволить не можем и обременить свою совесть пролитой еврейской кровью нам страшно, тогда принесите повинную за прошлое и воздержитесь от греха революционнаго словоблудия в будущем. Вы же, господа, все делаете, что в ваших силах, чтобы еврейския могилы множились, потом из-за этих самых могил, как из-за баррикад, стреляете в своих политичесиих врагов, и все это вместе смеете выдавать за еврейский патриотизм! Итак - первый вывод: евреи должны вести себя более сдержано, более достойно, наконец, просто умнее. Это - не политика, ни в каких демократичесиих программах это не сказано. Но, на мой взгляд, это важнее для нашей судьбы всех программ, вместе взятых.

[*] С.О.: Во время гражданской войны, по разным оценкам, погибло 18-22 млн. человек. В погромах этого периода, по еврейским подсчетам, погибли около 100 тыс. евреев.  Таким образом, смотря по тому, включаем ли мы в численность российского еврейства евреев Польши и Волыни, вероятность для русского человека погибнуть в бедствиях эпохи гражданской войны в 5-9 раз превосходила вероятность для еврея погибнуть в тот же период погромов.

Но можно ли ставить ставку на большевиков и в другом смысле, можно ли, по крайней мере, быть уверенным или хотя бы только считать правдоподобным, что при большевиках, пока они у власти, мы от погромов застрахованы? Каждый день, каждый час большевицкаго владычества увеличивают и без того огромные запасы злобы к нам. Россия уже теперь представляет для нас сплошной пороховой погреб, а взрывчатаго вещества все прибавляется. Хватит ли надолго у большевиков силы и умения, чтобы справиться с грозной стихией? Страшную действительность, скрывающуюся за этим вопросом, прикрывают наши домашние политики флером мутной теории об эволюции большевизма, при чем дело рисуют так, что будут сидеть и сидеть большевики на совдепе, пока из него тихо и чинно не вылупится "демократический строй", как вылупливается, примерно, цыпленок из яйца. Но это поистине дитя представления об эволюции революции. Так безмятежно и наседка цыплят не высиживает: курица сходит с яиц отощалой, пощипанной и взъерошенной. Как может в действительности протекать эволюция большевизма, если о таковой, вообще, имеет смысл говорить, об этом можем составить себе приблизительное представление по пройденному уже пути. Ведь, большевики уже эволюционировали от разверстки к продналогу, от пайков к нэпу. И отнюдь не по наитию совершили они этот переход, а после длиннаго ряда кровавых крестьянских возстаний, завершившихся кронштадтским бунтом. Сколько мучительных судорог, сколько возстаний и усмирений, жестокости и крови ждут еще Россию на вожделенном пути эволюции! <...> А что если эволюция завершится общим срывом, тоже возможным, и какой-нибудь Буденный, или другой прославленный "верный сын революции", поднимет знамя возстания против всего строй советскаго! Нужно ли сказать, какия бедствия обрушатся тогда на головы евреев, теперь уже разсеянных по всему широкому пространству России! <...>  (70-80)
 

(Из статьи Г. Ландау:)

Едва ли не во всех слоях и кругах российскаго населения происходит - и гласно сказывается - процесс самокритики, осмысливания происшедшаго, вменения другим и себе, вскрытия в объективных или субъективных условиях истоков происшедшаго. Правильны или неправильны, справедливы ли или нет эти обвинения и покаяния, они во всяком случае обнаруживают работу и мысли, и совести, боль сердца и устремление воли.

Кажется, не будет преувеличением сказать, что всего менее заметна подобная работа в еврейской интеллигенции - и в этом, безспорно сказывается некая ея болезненность, некий паралич двигательно-волевых и совестливо-оценивающих механизмов. В сущности, извне глядя, можно подумать, что с точки зрения рядового еврейскаго интеллигента в нем, в его массе, в его коллективе - все обстояло вполне благополучно.

Когда некоторые из авторов этого сборника выступили в Берлине с докладами, посвященными еврейской ответственности, еврейскому участйо в деле великаго развала, эти выступления были встречены великим возмущением. Даже признавая, гласно или молчаливо, правильность фактических указаний и анализов, выражали негодование или удиивление по поводу решимости с ними выйти на гласную арену. Несвоевременно-де говорить об евреях, критиковать, устанавливать их революционные грехи и ответственность, когда еврейство пережило и когда ему может быть еще предстоит столько бедствии.

Я не стану подробно опровергать этой морали, основанной на тактике, и тактике, руководящейся страусовыми привычками. Кругом ненависть к евреям - по словам наших же оппонентов - разъяренная разливается неудержимо, приводя к погромам кровавым или "тихим". Наши оппоненты подозревают или обвиняют в антисемитизмом - при том в антисемитизме неизлечимом - всевозможные круги окружающих нас народов. Мне пришлось формулировать это отношение так, что всякаго кто неодобрительно отзывается об евреях они признают явным антисемитом, а всякаго кто этого не делает - антисемитом скрытым.

Но и действительно, едва-ли когда либо получала такое напряжение активная вражда против евреев, как в России, так и вне России; едва-ли когда либо достигала она подобной интенсивности и экстенсивности; едва-ли когда либо доверяли в большей степени безсмысленным сказкам <...> и огульным, безудержным наветам. Ясно и то, чем питается эта стихия вражды: наглядными и неоспоримыми фактами участия евреев в разрушительных процессах, происходивших в Европе, а также преувеличениями и сказками об этом участии. И при таком положении есть еще наивные, которые думают, что правдивое вскрытие, признание фактов и борьба с ними может нам повредить. Они утверждают (или притворяются), будто мы играем на руку антисемитам, или приспособляемся к ним, когда признаем правдивую частицу направленных против нас обвинительных вымыслов. Они не хотят (или не могут) понять, что правдивое вскрытие, признание того, что есть, уничтожает или по крайней мере подрывает преувеличения и выдумки того, чего не было; между тем как их собственное отношение - огульнаго опровержения и вечнаго апологетическаго оправдывания даже и безспорно отрицательнаго только и делает, что подрывает доверие даже и к той доле правды, которая в этих опровержениях и оправданиях заключается, - ибо признание подлинно лежащей на еврействе ответственности есть единственная почва для снятия ответственности, облыжно возводимои на нас.

Можно думать, что они безсознательно руководятся своеобразным механическим представлением: так как враги евреев преувеличивают еврейскую ответственность, то для возстановления надлежащей меры надо ее преуменьшать, чтобы в качестве равнодействующей и получилась надлежащая мера; и Боже упаси таковую прямо признать, чтобы не допустить необоснованнаго обвинительнаго крена. Но на самом деле в вопросах истории нет места механике, ибо объяснения и вменения не складываются, а взаимно вытесняются. И не - признание правды дает крен в сторону лжи, а - ея непризнание вредит еврейству; не - признание фактов для всех явных, а самые эти факты; и следовательно не утаивание их может принести еврейству пользу, а их устранение.  Но чтобы устранить их, надо их осознать, повести против них борьбу, т.е. делать то, что мы делаем.  <...>

Но может быть неверны наши анализы? Может быть нет оснований для тревоги совести, для установления ответственности, для поисков выходов? Может быть все внутри еврейства, русскаго еврейства, обстоит благополучно и не о чем тревожиться и не над чем работать? Так и говорили некоторьие наши оппоненты: нам себя не в чем упрекать, другие перед нами виноваты, мы же не при чем. Но оставим в стороне этих безсознательных глашатаев массовой слепоты и самомнения. Другие - более сознательные - что говорили они? Пусть мы в их глазах не правы, но все ли благополучно в нашей среде? Ведь вот стряслись неимоверныя бедствия над Россией; тяжкия бедствия стряслись над русским еврейством. Что же, произошло ли это так, как на голову прохожаго падает тяжелая балка - ни с того, ни с сего. Но ведь то не был случайный прохожий, то был участник происшедшаго, участник не только пассивный, претерпевавший бедствия, но и участник активный, их причинявший. Ведь детски и глупо было бы это отрицать. Ведь факт, что участие в смуте приняли обширные круги еврейства, и факт тот, что его силы были по обе стороны водораздела, и среди жертв, пускай наиболее безответных, но и среди разрушителей, нисколько не наименее зловредных. Величайшия потрясения и бедствия постигли Россию, да и еврейство. Так как же не задаться хотя бы вопросом: все ли было в порядке. Или, если все было неизбежно - то здоровой ли была та подпочва, из которой выросли эти отравныя растения; устойчивы ли были недра, разверзшияся и поглотившия бездну ценностей. И в чем было зло, в чем была патология, в чем таилась гибель.  <...> (100-103)

Во всех народах, переживших подобныя испытанния, идет процесс самокритики, самопознания, самопретворения, - где он в русском еврействе. Я слушал наших критиков, противников [т.е. противников группы, издавшей сборник]. Ни о чем подобном не было у них слышно; точно не о чем тревожиться, и не с чем бороться. Виноваты все посторонние - правительство, генералы, крестьяне. Мы же не при чем, - и почему-то за здорово живешь пострадали. Мы ни в малейшей степени не были кузнецами своей судьбы и судьбы окружающих; мы - случайный прохожий, на котораго обрушилась балка.

Нет у наших противников ни понимания, ни желанния всмотреться в происшедшее. У них нет на него ответов, и хуже этого - нет даже и вопросов. У них пустое место, им нечего о своем народе сказать. Жил был в России еврейский народ, и вдруг случилась благодетельная революция и немедленно после того ужасные погромы. Таков их горизонт.

Ясно, что эта пустота не может быть случайностью. Отсутствие интереса к своей коллективной ответственности, отсутствие критики на собственное поведение проявляет то самое, что было причиной его разрушительности. Живя в надуманном мире, вне реальности, они тем самым содействовали ея разрушению, а по разрушении - не заметили своего участия в этом деле. Поэтому сегодняшняя их неомраченная безтревожность есть лишь продолжение вчерашней бездумной разрушительности. Проблуждав - и поведя свой народ - по ложным дорогам, они лишены карты предстоящих путей, и возможности понять ложность проделанных. У них нет критики, потому что нет выходов. У них нет выходов, потому что нет критики. Прежние пути привели к пропасти, других нет. И потому так же боязно им задаваться проверкой былого, как и мыслью о грядущем. Они молчат, когда не жалуются, жалобами заглушая свое молчание, и возмущением заглушая голоса дерзающих говорить.

Есть в участии евреев в русской смуте - черта поразительной самоубийственности; я говорю не специально об участии в большевизме, а во всей революции на всем ея протяжении. Дело здесь не только в том огромном количестве активных партийных людей, социалистов и революционеров, влившихся в нее; дело в том широком сочувствии, которыми она была встречена, а в некоторой степени сопровождалась и позже. Характерно, что ведь и пессимистическия ожидания - и в частности ожидания погромов, далеко не были чужды весьма и весьма многим, и тем не менее они продолжали у них совмещаться с приятием развязавшей бедствия и погромы смуты. Точно к огню тянуло бабочек роковое притяжение; к огню уничтожающему, или в лучшем случае опаляющему. Ясно, что были какие то сильные мотивы, которые толкали евреев в эту сторону и столь же безспорно их самоубийственное значение. <...> (104-5)

То обстоятельство, что идеи господствовавшия в еврейской интеллигенции одинаково господствовали и вне ея, в интеллигенции общерусской, нисколько не умаляет отрицательнаго значения, наоборот, даже усугубляет таковое; ибо господство этих идей и в общерусской жизни было вне соответствия с действительностью, а потому разрушительным, а во вторых потому, что в еврейской среде, оне были дважды не соответствующими и дважды разрушительными, а в третьих потому, что по интенсивности еврейская среда прониклась ими относительно полнее русской. Малопригодныя в применении к современности, особенно непригодныя в современной России, эти идеи были сугубо непригодны для еврейства. Общество, ими руководившееся, предавало государственную судьбу России, еврейское, подчинившееся им общество, участвуя в этом общем деле, сверх того предавало судьбу еврейскаго народа. Безспорно, потребовалась великая и непосильная война, чтобы дать проявиться заложенной в этих тенденциях разрушающей силе; в мирном общении, - скованная инерцией жизненнаго потока, она оставалась бы недопроявленной, - но все же оставалась бы в своем устремлении разрушительной. <...> (107)

В европейском - частью и в русском - хозяйственном мире евреи заняли <...> положение участников, а частью (в некоторой степени) и руководителей буржуазнаго строительства. Но вместе с тем <...> можно сказать, что реально они его строили, идейно разрушали. Подчас это делали одновременно одни и те же люди. Сколько было деятелей сверх-буржуазных предприятий, зубами и когтями урывавших для своих работодателей и клиентов, а следовательно и для себя, весьма буржуазныя, а подчас и буржуазно не слишком безупречныя выгоды, а вместе с тем состоявшия в революционных организациях или сочувствовавшие таковым. Сколько было капиталистов, стяжателей, буржуазных ловкачей, участвовавших в содержании социалистическиих партий. Ведь на буржуазныя средства - а отнюдь не на пролетарския или крестьянския - и существовали эти последния. Иная партия целиком действовала за счет крупных богачей (разумеется, отнюдь не одних еврейских), - об этом при искренности могли бы кое-что поразсказать партийные историографы. Если бы буржуазия закрыла свой кошелек, подрыватели буржуазии были бы подорваны в корне. Сильнее чем какия либо правительственныя насилия и воздействия, был бы удар, нанесенный отказом буржуазии в субсидиях ея врагам. Но у буржуазии, осуществлявшей свое буржуазное дело, не было сознания его законности, правомерности, культурности, целесообразности. У нея не было внутренняго, духовнаго понимания, оправдания и освящения своего жизненнаго пути. Она его проходила, как путь зазорный и откупалась от этого сознания, поддерживая и субсидируя организации, ее шельмовавшия, воспитывавшия к ней ненависть и презрение, подрывавишя ее, а с ней и государство. Много ли было таких еврейских буржуазных или мещанских семей, где бы родители мещане и буржуи не смотрели сочувственно, подчас с гордостью, и в крайнем случае безразлично на то, как их дети штамповались ходячим штампом одной из ходячих революционно-социалистических идеологий. Да и что могли они ей противопоставить, эти выходцы из стараго, устарелаго ортодоксальнаго местечковаго быта, чья культурная традиция <...> была разрушена, без возможности, без времени создать новую. В сущности и они были выходцами из грандиозной революции, культурно-бытовой, приведшей их на протяжении одного двух поколений из литовскаго правовернаго, из польскаго хассидскаго местечка - в Петербургский банк или окружный суд, в харьковскую мастерскую или зубоврачебный кабинет, на биржу или на завод - в глубоко новый и только поверхностно, с кондачка усвоенный быт. В сущности и они - в массе своей - жили среди обломков стараго быта и полуверований и каких то клочков приобретенных, извне пришедших новых привычек, новаго обихода. Лишенные как инстинктивной, традиционной почвы, так и продуманно-сознательной, - они не выработали ни силы притяжения, ни устойчивости; и сами принадлежа к среде безправной или угнетенной, - смутно тяготели к идеологии, возстававшей против притеснителей вообще, не разбирая, в чем заключается протест, и в чем притеснение.

Пусть таковы или подобны объяснения происшедшаго, пусть в этом и смягчающия "вину" обстоятельства. Мы, евреи, слишком склонны объяснения принимать за оправдания, и обстоятельства, смягчающия вину, за - снимающия ее. Но объяснение имеет все сущее. И чтобы аппелировать к "смягчению", надо признать "вину".

Итак, постепенно установилась в еврейском обществе гегемония социализма со всеми привходящими его моментами - отрицание гражданскаго общества и современнаго государства, пренебрежение к буржуазной культуре и к наследию веков; от этого последняго евреям тем легче было отказаться, что от своего наследия они в значительной части уже раньше отрешились в процессе своей европеизации <...>

Последствия не замедлили сказаться. Ряды социалистов были переполнены евреями. И когда по линиям русских государственных судеб над Россией - если можно так выразиться - стрясся вместе с революцией социализм, как проявление, результат и фактор общегосударственнаго развала и народнаго разложения, - тогда не только эти евреи со всей своей численностью и энергией оказались на передовой волне разложения. Тогда остальное еврейство оказалось без сцепляющей идеи, - с недоуменным сочувствием к происходящему и недоуменной безпомощностью применительно к его результатам. <...> (108-109)

Когда грозный бунт в эпоху непосильных военных напряжений потряс страну и сбросил всю государственную иерархию - к власти подошли единственныя организованныя силы, оказавшияся созвучными тенденциям развала, именно идеологии и партии революционныя, социалистическия. В них - как выше указано - огромное место занимали евреи; тем самым евреи приблизились к власти и заняли различныя государственныя "высоты" - пропорционально не их значению в России, а их участию в социалистических организациях. Но далее, заняв эти места, естественно, что - как и всякий общественный слой - они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости. В связи с Зиновьевым ходили слухи в Петербурге о тех выгодных местах, которыя он предоставил не то своим родным, не то родным своей жены. Но ясно, что и независимо от этой исключительной корысти и кумовства, которые свойственны людям, подобным Зиновьеву, - совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате. Но этого мало, - большевистский строй, опрокинувший социальную пирамииду, давший господство социально - низам, морально - отбросам, культурно - невежественным, неизбежно и в еврействе вытянул на поверхность соответствующие же элементы, открыв свободный путь наглости, проворству, всяческому отщепенству, всему непомнящему родства; и ясно, что и среди евреев легко отыскались таковые для разрушения учреждений и ценностей, родства с которыми у них к тому-же и вообще не было, или было лишь слабое.

Но мало и этого. Сюда присоединился тот губительный процесс социализации, который дважды губительным оказался для евреев <...> попытка ввести социализм не только выдвинула на верхи еврейских отщепенцев, <...> она бросила его [еврейство] на милость и на поживу советовластия. Отсюда сугубое количество евреев в советском аппарате, отсюда реакция негодования и ненависти со стороны окружающих.

Личное хозяйственное спасение множество евреев могли найти только в советском аппарате. Многие устроились и процвели, но это не меняет существа, это не заслоняет величины уплаты и расплаты. И надо признать не только то, что этот разрушительный процесс не встретил надлежащего сопротивления в еврейской среде, буржуазной и потому долженствовавшей оказать таковое, но вдобавок нашел - благодаря гегемонии социалистической идеи - и охочих исполнителей и сочувственную почву.  <...> (110-112)

Поразило нас то, чего мы всего менее ожидали встретит в еврейской среде - жестокость, садизм, насильничание, казалось, чуждое народу, далекому от физической воинственной жизни; вчера еще не умевшие владеть ружьем, сегодня оказались среди палачествующих головорезов. <...> (117)
 

(Из статьи И. Левина:)

На наш взгляд объяснение такого явления массоваго участия в революционном движении двух частей еврейства, в правовом отношении находившихся перед революцией в диаметрально противоположных уровнях, как в Венгрии и в России, следует искать как в характере большевистскаго движения, так и в специфических особенностях культурнаго уровня еврейскаго народа.

О евреях часто говорят, как о народе древней культуры и именно это еще усиливает недоумение по поводу того, что вековыя традиции этой древней культуры оказались безсильными против увлечения варварскими революционными лозунгами большевизма. В действительности, однако, власть этой древней культуры над евреями давно ослабела. В известном смысле о евреях следует уже говорить, как о народе в культурном отношении не только не древнем, но, наоборот, чрезвычайно молодом.

Дело в том, что несмотря на его измеряющуюся тысячелетиями историю еврейство участвует в качестве активнаго фактора в различных национальных европейских культурах лишь весьма недавно, всего едва полтораста лет. До тех пор, т.е. приблизительно до второй половины XVIII века, еврейство действительно жило своей особой культурой, культурой гетто, ничего общего не имевшей с окружающей жизнью чужих им народов, среди которых евреям приходилось существовать. Эта культура крепким кольцом охватывала всю жизнь еврейскаго населения, совершенно игнорировала культуру христианских народов, и, как всякая самобытная культура, имела свои положительныя и отрицательныя свойства. Начиная же со второй половины XVIII века, эта культура очень быстро уступает напору европейских национальных культур. <...> Гражданское равноправие сделало возможным тесное соприкосновение еврейскаго и не-еврейскаго миров, до тех пор бывших совершенно чуждыми и одинаково враждебными друг другу, и сохранение старой еврейской культуры <...> стало невозможным.

Всего, следовательно, каких-нибудь полтораста лет назад в Западной Европе, а в России, где были сосредоточены главныя массы еврейскаго народа, всего каких-нибудь 80 - 90 лет тому назад, в еврейской среде начинается замена старой еврейской культуры другими, выработанными европейско-христианским миром, имевшими лишь немного общаго с религиозно-нравственными представлениями, господствовавшими в стенах гетто. Как всякий исторический процесс, и такая замена одного культурнаго содержания другим, органически с ним едва связанным, задача очень трудная и требует прежде всего много времени. Эта задача в данном случае осложняется еще тем, что в лице еврейскаго народа мы имеем очень резко выраженную психологическую индивидуальность, выработавшуюся под влиянием исторических условий, действовавшиих безпрерывно почти два тысячелетия. В то же время, если живуч особый психологический тип еврея, унаследовавшаго от своих предков, безпрестанно подвергавшихся преследованиям, психологию травленнаго волка, то но менее живучи и те отрицательныя чувства, которыя веками впитали в себя по отношению к евреям народы, среди которых они жили.

Таким образом, процесс приобщения евреев к жизни европейских народов, с которыми их связала судьба, продолжавшийся пока лишь сравнительно очень короткий период, встречает в то же время безпрестанно упорное сопротивление с обеих сторон: со стороны не-евреев и самих евреев. Это сопротивление выражается иногда в виде правовых ограничений. От них "народы-хозяева" в России и Румынии отказались уже в последние революционные годы, но в различных западно-европейских государсгвах они еще сохранились в некоторых областях общественной жизни до самаго последняго времени, иногда принимая разныя формы культурной и общественной вражды к евреям. С еврейской стороны сближению противодействуют часто еще крепкия консервативныя силы стараго еврейства, а вместе с тем внешнее сопротивление и в еврействе, в свою очередь, вызывает реакцию в виде различных видов национальнаго еврейскаго движения. Следствием этих осложнений процесса приобщения евреев к европейским национальным культурам, проникновения их государственно-национальными традициями окружающих их народов, является то, что лишь весьма незначительныя части еврейскаго народа, находившияся в благоприятных для этого условиях, - уже вполне прониклись традициями того культурнаго мира, с которым их сроднила история. В громадном же большинстве случаев еврей, растерявший свою еврейскую культуру, но не приставший и к другой, в культурном отношении оказался "Иваном, не помнящим родства", каким то пустым местом, которое можеть быть заполнено любым культурным содержанием: марисизмом, нитцшеанством, учением Фрейда и т.д., - вообще всякой новинкой интеллектуальной моды [*].

[*] С.О.: Следует подчеркнуть, что революционерами, как правило, становились именно полуприобщенные к местной культуре евреи, а не "неприобщенные" к ней.

[*] С.О.: Это несколько наивное и не очень самокритичное представление, однако в данный момент мы не намерены уклоняться в обсуждение затронутой замечанием Левина темы.

К этому присоединяется столь свойственйое евреям рационалистическое мышление, которое так располагает их к усвоению доктрин в роде революционнаго марксизма. Если первородный грех всякой революции заключается в игнорировании истории, непонимании безпрерывности и органичности историческаго процесса, то в большевизме это игнорирование истории достигло размеров столь же огромных, сколь и преступных. В попытке насадить коммунистический строй там, где, как в России и Венгрии, именно в силу основных догматов современных революционных учений для этого строя нельзя было найти никаких исторических, экономических или культурных предпосылок, рационалистический элемент того сложнаго процесса, который называется большевистской революцией, проявился можно сказать с ясностью маниакальнаго мышления. И, конечно, не случайно то, что евреи, так склонные к рационалистическому мышлению, не связанные в своем большинстве никакими традициями с окружающим их миром, часто в этих традициях видевшие не только безполезный, но и вредный для развития человечества хлам, оказались в такой духовной близости к этим революционным идеям. К парадоксам судеб еврейства несомненно принадлежит то, что именно это рационалистическое направление ума, которое явилось одной из причин выдающегося участия евреев в развитии капитализма, вместе с тем предопределило и не менее выдаюшееся участите их в движениях, направленных как раз к борьбе с капитализмом и капиталистическим строем. Если правильно, что ограничения в правах или общественный антисемитизм часто толкают в ряды левых партией даже такие слои еврейства, которые по своему социальному положению отнюдь не заинтересованы в ниспровержении буржуазнаго строя, а, напротив, должны желать его сохранения, то наряду с этим значительную роль в этой "левизне" евреев следуеть приписать именно этому рационалистическому характеру их мышления и отсутствию у них связи с традициями органически развивавшихся культурных народов.  <...> (127-133)
 

(Из статьи Д. Линского:)

Смягчение национальнаго гнета, испытывавшееся в последние годы, незадолго до того, как Россия вступила в трагическую полосу своей истории, создавало в душах всех русских евреев надежду на то, что постепенно самосознание русскаго еврейства пойдет по пути заполнения этого сознания творческим содержанием примирения еврейскаго и русскаго аспектов в синтезе высшаго единства. <...> Сейчас об этом примирении труднее мечтать, чем когда бы то ни было, и потому ум и сердце людей, которым дороги и культура родной России и муки и страдания русскаго и еврейскаго народов, неумолчно бьются над выяснением того, как умалить активно проявляющееся сейчас русско-еврейское отгалкивание. Мы хотели бы в последующем объективно проследить в чем основания того, что для огромнаго большинства русскаго населения идея о преданности русскаго еврея России, как своеобразнаго образования русской национально-культурной стихии, вызывает лишь скептическую (а может быть и презрительную) улыбку, в больших же массах еврейскаго народа расценивается, как ренегатство, как предание интересов русскаго еврейства на поток и разграбление русской черни. <...> (144-5)
 

(Из статьи Д. Пасманика:)

Но, к несчастью, наши "примиренцы" [с большевизмом] проглядели снова: если их послушать, то весь антисемитизм сосредоточен исключительно среди белых, монархистов, эмигрантов. А на самом деле, там, в России, среди правых и левых, среди буржуев и социалистов, в городе и деревне, ширится грозное антисемитское настроение, питаемое исключительно большевизмом, который продолжают отождествлять с еврейством. С этим грозным явлением наши легковесные национал-демократы не считаются, благо они, как и мы, вынуждены были бежать из большевистскаго рая заграницу под защиту буржуазных законов. И тут они твердят: белые и монархисты - погромщики. А по отношению к тому, что происходит там, в России, они предпочитают вести политику страуса. Эту политику мы считаем величайшим преступлением. Наши "примиренцы" могут привести к небывалой еще в истории еврейской катастрофе. Мы не будем приводить здесь свидетельских показаний Кусковой, Маслова, Сорокина и др. Все мы знаем, что  там  творится и каково там отношение к еврейству. <...> (217)

Мы убеждены, что если бы можно было организовать свободный плебисцит среди русскаго еврейства со включением евреев отпавших от России государств, то огромное большинство на вопрос: "что предпочтительнее - нынешнее состояние, или дореволюционное положение?" ответило бы в пользу второй части альтернативы. Мимоходом отметим: теперь уже ясно, что положение евреев в Латвии, Эстонии и Литве буквально трагическое. Вчерашние угнетенные быстро вошли в роль угнетателей, притом крайне плебейских угнетателей, не стыдящихся своей грубой антикультурности. (229)