ГАЗЕЛИ 1 2

РУБАИ

КЫТ'А

* * *

Если я по доброй воле сердце грешнице отдам,
То внимать я но посмею добродетельным речам.
О советчик, страсть к злонравной привела меня к тому,
Что во имя страсти этой я обрек себя на срам.
Но владычица но склонна боль влюбленных утолять,
Или, может, ей неводом путь к тоскующим сердцам.
Быть жестокой к побежденным – вот религия твоя, –
Видно, каменное сердце охраняет дверь в твой храм.
Беспредельна боль, а горе беспредельнее, чем боль,
Как о боли беспредельной я поведаю друзьям?
Сердцу, раненному страстью, не поможет мудрый врач, –
Лишь тавро твое для раны, как целительный бальзам.
Не пронзишь мечом каленым сердце горькое Джами:
Меч, расплавлен вздохом жарким, упадет к твоим ногам.

* * *

Булыжник с улицы твоей, где я упал во прах,
Мне и дороже и милей престола в двух мирах.
Ты выйди, косу распустив, чтоб стала амброй пыль,
В которой я лежу ничком с мольбою на устах.
Жизнь – это нить, ей суждено соединять людей,
Но жаль, что эту нить плетет короткою аллах.
Взгляни, о пери, пусть хоть раз сиянье глаз твоих
Свет истины, и веры свет зажжет в моих глазах.
Я заронил в тебя давно зерно своей любви,
Еще не показался всход, а я ослеп в слезах
Я кровью начертал газель и лентой обвязал,
Я посылаю свиток свой, испытывая страх.
Прочти, что написал Джами, мою прими газель,
Почувствуй боль меж строк ее, печаль в ее строках.

* * *

Из-за чьих я губ-рубинов жемчуг слез из глаз роняю?
Из-за чьих ланит румяных кровью жемчуг наполняю?
Еженощно я стенаю возле твоего порога, –
Хоть бы раз на крышу вышла посмотреть, как я стенаю!
Многие живут, надеясь хоть во сне тебя увидеть, –
Где счастливец тот, что видит наяву тебя, – не знаю!
Кто в мою заглянет душу, тот поймет причину горя,
Хоть тебя не называю, втайне имя сохраняю.
Улица твоя повсюду кровью залита, – так выйди,
Посмотри: но я ли ранен и свой жребий проклинаю!
Края нет моей печали, – так взгляни хоть краем глаза,
Чтоб узнать: печаль откуда? О, взгляни, я заклинаю!
С именем Джами не надо исполнять газель: боюсь я –
Неприятно ей, что это я газели сочиняю!

* * *

Что за дерзкая тюрчанка! Посмотри: она пьяна!
Полонила целый город и домой идет она,
А за ней идут безумцы многотысячной толпой,
И толпа влюбленных грешной красотой ослеплена.
У меня душа из тела к родинке ее летит,
Словно птица, что на воле хочет вкусного зерна.
Мне терпенье незнакомо, но с мученьем я знаком, –
Тяжесть этого знакомства мне надолго ль суждена?
Та свеча, что твердо знает, как страдает мотылек,
Ни за что среди влюбленных загореться не должна!
Жаждет верующий рая, а подруги – верный друг;
Филин грезит о руинах, роза соловью нужна.
Соглядатаи-святоши, что вам надо от Джами?
Только в том вина поэта, что возжаждал он вина!

* * *

Узкой келье я просторность кабака предпочитаю,
Утренней молитве – ругань голяка предпочитаю.
Леденец, в руке зажатый ринда – пьяного гуляки,
Четкам важного, святого старика предпочитаю.
Стража нравственности надо напоить вином отменным:
Опьяненного – всем трезвым – дурака предпочитаю.
На собранье многолюдном о любви шуметь не нужно:
Сень забытого, глухого уголка предпочитаю.
Хорошо сказал безумец: “Ты влюблен? Так стань безумцем”, –
Всем страстям я страсть безумца-смельчака предпочитаю!
К дому твоему отныне как чужак приду я, ибо
Ты сказала: “Я знакомцу чужака предпочитаю!”
Скрыл Джами свои страданья посреди развалин сердца, –
Для страданий пыль такого тайника предпочитаю.

* * *

Твои глаза приносят в мир смятенье.
Склони глаза к поникшему в моленье.
Увы! Твоих бровей туранский лук
Без промаха разит, без сожаленья.
Весь мир тебе сокровища дарит.
Душа живая – все мое даренье.
Я – пес твой. Ты порой бросаешь кость
Мне, как небесное благословенье.
Основа нити истинной любви –
В твоей красе, в любом твоем движенье.
Ты любишь видеть слезы? Я пролью
Потоки слез, как вешних вод кипенье.
Учась у черных кос, обрел Джами
И вещий взгляд, и тонкость разуменья.

* * *

Поглощенный тобой, на других я взираю сурово.
Мысль, мечта о тебе не дороже ли счастья земного?!
Ревность гложет меня… Если б мог я другим запретить
Даже в помыслах тайных к тебе обращать свое слово!
Почему благосклонно соперников слушаешь ты?
Что тебе в их речах?… Пожалела бы тяжко больного!
Я целую твой след, я глотаю дорожную пыль,
Я, который не пил у других и воды родниковой!
Всех других я изгнал из укромных покоев души:
Шаха тайный покой недоступен для взора чужого!
Пусть крылатый удод эти строки доставит... Как жаль,
Что на крыльях его не домчусь я до милого крова!
Как несчастен Джами! О, пойми!… Но безжалостна ты.
Чтоб меня уязвить, ты другим улыбаться готова.

* * *

Я твой раб, продай меня – беглым стану я рабом.
Хоть сто раз меня продашь, приползу сто раз в твой дом.
Соглядатаем меня в раздраженье не зови,
Мне почетнее прослыть стерегущим двери псом.
У меня не хватит сил удержать сердечный пыл,
Хоть, наверно, сотни раз сердце я просил о том.
Душу так мне пламень жжет, что затмился небосвод,
Я, как зеркало, его протираю рукавом.
Но всегда, когда стрелой ты грозишь мне, ангел злой,
Дни твои прошу продлить, не печалюсь об ином.
Заявляю с похвальбой, что я пес покорный твой, –
Уличенный в хвастовстве, замолчу я со стыдом.
Только ты мне не тверди: “Пой, Джами, иль прочь поди!”
Эту песнь сложила страсть в упоении слепом.

* * *

Красавиц верных восхваляют, стремятся к ним со всех сторон,
А я жестоким бессердечьем своих кумиров покорен.
Стремлюсь кровоточащим сердцем я только к тем, чье ремесло –
Надменность, дерзость, нечестивость, – их слово для меня закон.
Я прихожу к каменносердой, я душу приношу ей в дар,
Хотя уверен я, что буду мечом красавицы пронзен.
В ее покой вступает каждый, кто родовит, могуч, богат,
Лишь тот войти в покой не смеет, кто всей душой в нее влюблен
Пронзи меня стрелой: я ранен, но мне твоя стрела – бальзам,
А нож врача мне не поможет, врачом не буду исцелен.
Твоя стрела от ран разлуки навеки вылечит меня, –
О, как прекрасна сталь, что властно исторгнет мой последний стон.
Джами в тоске нашел подкову с копыта твоего коня, –
Да будет раб печатью рабства подковой этой заклеймен!

* * *

Не медли, кравчий, в тягость ожиданье,
Играй, мутриб*, не время для молчанья.
Слух к чангу устремим, к любимой – взор,
Святоши пусть оставят назиданья.
Я счастья и покоя не ищу:
Для тех, кто любит, сладко и страданье.
Любимые пускают стрелы в нас,
Но эта боль для нас – не наказанье.
Жестокость милых – меч, и ты мечом
Касаешься меня, и то благодеянье.
Способность в малом счастье находить, –
Мне свойственно такое дарованье.
Средь тех, кто близок, вряд ли мы найдем
Сочувствие к себе и пониманье.
Свиданья с милой не ищи, Джами,
Пусть сбудется судьбы предначертанье.
* - Мутриб - певец

* * *

Страстно искал я подругу, чтобы расстаться с тоской.
Но не такую, чтоб сердце нежной разбила рукой.
Сердце вручил я кумиру, чтобы покой обрести,
А получилось, что сердце вдруг потеряло покой.
Лишь одного я желаю, – сердцем твоим завладеть.
“Как получить мою душу? – мысли не знаешь другой.
Если меня ты наполнишь горечью, губы твои
Горечь развеют улыбкой, сладостной и дорогой.
Разве помогут мне слезы, если с пути твоего
Пыль набежит и задушит слезы, что льются рекой!
Выйди на луг, чтоб шиповник рядом с тобою поблек,
Пусть позавидует роза прелести юной людской!
Пусть о кудрях твоих речи будут неслышным, не то
Сплетник пронюхает тайну амбры твоей колдовской.
Камни сбивает, уносит бурный поток моих слез, –
К ним в твоем каменном сердце жалости нет никакой
Прах под ногами твоими выгодно купит Джами:
Душу отдаст он – и счастлив будет от сделки такой.

* * *

Когда из глины и воды творец меня лепил,
Я пламенем любви к тебе уже охвачен был.
О, если б мне досталась нить, связующая нас,
Разорванное на куски, я б это сердце сшил!
Хотя и милости твоей я начисто лишен,
Я знаю: чистотой любви тебе я буду мил.
Когда всему живому смерть предначертал творец,
Мне от жестокости твоей он умереть судил.
Не склонен к радости Джами – в тот изначальный час
На горе, крови и слезах мой прах замешан был.

* * *

Все, что в сердце моем наболело, – пойми!
Почему я в слезах то и дело – пойми!
Муки долгой разлуки, терпения боль,
Все, что скрыто в душе моей, – смело пойми!
Прах земной отряхну я… Откуда пыльца
На одежде твоей снежно-белой, – пойми!
Принесет чье-то мертвое тело поток.
Чье оно, это бренное тело, – пойми!
Ищешь красок любви!… Погляди – у Джами
Слезы алы, лицо пожелтело… Пойми!

* * *

Кто расскажет луноликой, той, с которой разлучен,
Что тоскую я, и плачу, и сомненьем удручен?
По тропинкам, где остались легких ног ее следы,
Я всю ночь брожу в печали, позабыв покой и сон.
Что мне пышных роз цветенье? Я безумный соловей, –
Верен я прекрасной розе, той, в которую влюблен.
Розы красные пылают, словно весь цветник в огне
Жжет, тебя напоминая, каждый розовый бутон.
Вижу нежный рот и щеки, стан, что тоньше волоска
И смятенно умолкаю, красноречия лишен.
Загадал я: будем вместе, если сбросишь ты платок,
И, откинув покрывало, ты явилась, будто сон,
Снисходительно промолвив: “Стань, Джами, моим рабом”.
И ликующей звездою озарился небосклон.

* * *

Нарциссы темных глаз твоих так томны, так опьянены
Так для души моей они грозящим бедствием полны.
Ведь, кроме тела и души, меж нами не было преград.
Приди! Разлукою давно преграды эти сметены.
Как две ревнивицы, мои зеницы на тебя глядят –
И, друг от друга утаясь, к тебе всегда обращены.
Что спорить радуге с луной? Пусть арками твоих бровей
Сольется радуга небес с блистающим серпом лупы.
Настанет ночь – глаза твои, как два туранские стрелка,
В тени уснули... Луки их под изголовье им годны.
Непостижимы для ума – твой стан, твой взгляд, твой нежный рот,
Хоть ум в познаньях и достиг неисследимой глубины.
Не спрашивайте у Джами о мире этом, мире том.
Все помыслы его теперь к единственной устремлены.

* * *

Толпа сбегается глядеть на пышный караван луны.
Глядеть не в силах я один; душа и плоть мои больны.
Вокруг нее толпа зевак, выходит на дорогу всяк.
Я робко, издали, бедняк, бросаю взгляд со стороны.
А я – глашатаем, рабом бежал бы пред ее конем,
Где перекрестки целый день толпою праздной стеснены.
Одежду разорвав свою, я одиноко слезы лью;
Так плачут люди, чьи сердца потерей близких сражены.
Не знает яркая свеча, что я не сплю из-за нее.
Что ж не сказали ей о том созвездья вечной вышины?
Пред ней открыта грудь моя, пусть рану в сердце нанесет,
Пусть трижды рану нанесет, пока не бросит меч в ножны.
Нет! Горестная быль Джами не тронула ее души;
Хоть плачут, слыша боль мою, граниты каменной стены.

* * *

Утесы каменные стон мой отзывным стоном потрясет;
От слез моих на глине темной тюльпан багряный расцветет,
Ручьем мои струятся слезы по следу твоего коня,
И не унять мне эти слезы – который день, который год...
Что мне осталось в горькой доле? В груди нетихнущая боль.
И эта боль живое сердце вот-вот на части разорвет.
Ты, душу взявши в долг, сказала: “Я поцелуем заплачу”.
Душа из плена не вернется, и платы срок не настает.
Во сне глубоком целовал я уста и родинку твою...
Не оттого ль и лихорадка мне обметала бледный рот?
Вчера бутон в саду хвалился, что он нежнее губ твоих,
Боюсь – за хвастовство такое сегодня град его побьет.
Смотри: луною двухнедельной взят, как невольник, в плен Джами.
Все, что собрал он за полвека, она, как собственность, берет.

* * *

Говорю: – Ты вернее Христа воскрешаешь устами людей.
Говорит мне в ответ красота: – Стой! Не стоишь ты ласки моей!
Говорю ей: – Душа-соловей из твоих улетит ли тенет?
Говорит: – Знаешь кудри мои?… Есть ли в мире тенета прочней?
Говорю: – Я – вместилище бод. Как свирель, я стенаю, скорбя.
Говорит: – Ты стенаешь иль нет, не доходит твои стон до ушей.
Говорю: – Нестерпимо сечет ливень боли из тучи тоски!
Говорит: – Ну, а травы?… Гляди! Не отрава – струенье дождей!
Говорю: – Мое сердце – в крови. Исцели! Эту цель пристрели!
Говорит: – О блаженстве таком и мечтать, неразумный, не смей!
Говорю: – Если счастья не дашь, так оставь хоть печаль о тебе!
Говорит: – Если правду сказать, мог бы в просьбах ты быть поскромней!
– Сокровенный свой клад, – говорю, – ты б махраму* доверить могла!
– Не махрам ты, Джами, – говорит, – уходи-ка ты прочь поскорей!
* - Махрам - интимный друг

* * *

Своенравна, остроглаза, с гневным, дерзким языком
Та, что на меня ни разу не взглянула и тайком.
Проливаю в граде муки горьких слез кровавый град
С той поры, как я – в разлуке и с надеждой незнаком.
Пламя грудь мою сжигает; если меч меня пронзит,
Для меня водой он станет, освежающим глотком.
Если б глазом беспристрастным стал мой каждый волосок,
Разве на волос бы меньше к милой был бы я влеком?!
Возле дома луноликой я брожу из года в год,
Почему не спросит: “Что с ним, с безутешным бедняком?”
Восхищаться красотою я привык с давнишних пор.
Не поможет мне советчик при обычае таком!
Нет, не вырвешь сердце силой из ее силков, Джами,
Если ты с твоею милой связан каждым волоском!

* * *

На сердце у меня клеймо, и на душе горит ожог,
Я обездолен – ум и честь от грабежа не уберег.
Ты мне сказала, что любим тобою некогда я был,
Но почему же “был”, скажи, – ведь я все тот же, видит бог!
Мне говорят: “Любовь пройдет, на убыль красота идет”,
Но ты прекрасней с каждым днем, и от любви я изнемог.
Я скован звеньями кудрей, безумен я от тех цепей, –
Отныне жить мне суждено в плену сомнений и тревог.
Себя я отдал в плен слезам и так себя измучил сам,
Что слово каждое мое тягчайший исторгает вздох.
Несчастья хочет мне она, моя высокая луна...
Вся жизнь загублена сполна, конец мучителен и плох.
Колдунья, боль моей души, разбой свой дерзкий заверши, –
Напала на Джами в тиши, оборониться он не смог.

* * *

Вот из глаз твоих две слезинки заблестели на розах щек,
Будто брызги дождя упали на тюльпановый лепесток.
Если ты слезу уронила, что же мне сказать о себе,
Если слезы текут безмолвно по щекам моим, как поток.
У тебя действительно слезы, а не только отблеск моих,
Что в глазах твоих я когда-то, словно в зеркале, видеть мог.
Всюду, где на тропинку сада упадала твоя слеза, –
То живая роза раскрылась, то нарцисса влажный цветок.
Словно редкие перлы – слезы, для ушных подвесок твоих
На изогнутые ресницы нанизал ювелир-зрачок.
Изумленный редкостным перлом светлой тайны твоей любви,
Нанизал Джами ожерельем жемчуг слова на нитку строк.

* * *

Моя любовь к тебе – мой храм, но вот беда,
Лежит через пески укоров путь туда.
Где твой высокий дом – там город многолюдный,
А остальные все пустынны города.
Взгляни же на меня, подай мне весть, и буду
Я счастлив даже в день последнего суда.
Ведь если верим мы в великодушье кравчих,
Вино для нас течет, как полая вода.
Смолкает муэдзин, он забывает долг свой,
Когда проходишь ты, чиста и молода.
Что написал Джами, не по тебе тоскуя,
Слезами по тебе он смоет навсегда.

* * *

Сталь закаленную разгрызть зубами,
Путь проложить, гранит скребя ногтями,
Нырнуть вниз головой в очаг горящий,
Жар собирать ресниц своих совками,
Взвалить на спину ста верблюдов ношу,
Восток и Запад вымерить шагами, –
Все это для Джами гораздо легче,
Чем голову склонять пред подлецами.

* * *

Сокровищницу жемчужин в саду раскрывает град.
Короной главу кипариса перловый венчает град.
Порвались ангелов четки, и вот – мрача высоту –
Гремучий, как зерна четок, с небес ниспадает град.
Вчера цветы распустились на персиковых ветвях,
Но в ярости цвет сбивает и ветви ломает град.
Ты скажешь: “Птенцы попугая заполонят луга,
Коль сам попугай небесный, как яйца, бросает град”.
Напрасно высунул ирис язык свой, чтоб розу хвалить.
Ему – в своем гневе ревнивом язык отшибает град.
Ведь перлы рождает море; но ты на потоки взгляни,
Как будто бурное море из перлов рождает град.
Влюбленный – неосторожный, своей мишенью избрав
В саду красавицу розу, – ее убивает град.
Вспузырился пруд под ливнем, как лавка стекольщика он,
В которую, обезумев, камнями швыряет град.
Тюльпан весенний алеет, как раскаленный горн.
Свое серебро для расплава в него подсыпает град.
Две капли упали с неба; и первая – чистый перл,
Вторая – круглая льдинка, что расточает град.
Та первая – слово Джами, а вторая – соперника речь,
Когда в поединке словесном стихов заблистает град.

* * *

Не хочу я пустословьем обеднять родной язык,
Потакать лжецам и трусам в сочиненьях не привык.
В бесполезных поученьях затупить свое перо –
Все равно что бросить в мусор горсть жемчужин дорогих.
В суете и праздномыслье я растратил много лет
И раскаиваться буду до скончанья дней моих.
Лишь с годами постигая смысл сокрытый ремесла,
Тайно слезы проливаю, еле сдерживаю крик,
Лег от Кафа и до Кафа* слов немереный простор,
Поиск верного созвучья вел не раз меня в тупик.
Рифмы, образы и ритмы трудно подчинить себе, –
Как поймать рукою ветер, содрогающий тростник?
И сказал я на рассвете вдохновенью своему:
“Мне мучительно с тобою каждый час и каждый миг.
Я устал гранить и мерить, находить и вновь терять,
Пребывать хочу в молчанье, отвратив от песен лик”.
“О Джами, – раздался голос, – ты хранитель многих тайн,
Ты богатствами владеешь, я раздариваю их”!
* - Каф - по представлению иранцев, кругообразный
горный хребет, окружающий землю

ГАЗЕЛИ 1 2

РУБАИ

КЫТ'А