Снова польско-японское знамя
Над разверзшейся хлябью Москвы,
Снова время смеется над с нами
И в тумане шаманят волхвы.

Между пафосом, ложью и модой,
Между болью, своей и чужой,
Нам досталось немного свободы -
В самый раз, чтобы сладить с душой.

Чем искать себе тему для жизни,
Отрицая судьбы благодать,
Лучше в день необъявленной тризны
Из заветной заначки достать

Все наследство от Духа Святого -
Состраданье, прощенье, любовь -
Заложить и пропить его снова
В честь святых, палачей и волхвов.

____________________________________________________
ГРААЛЬ

..еще один безумный день исчез
в  пространстве отрицанья и проклятья,
где все заражено непоправимым,
откуда можно только отступать...
   Но, отступая, можно оглянуться:
холмы, шоссе, белесые березы, -
все как и много зим тому назад,
как будто вещи соблюдают клятвы...
  И на экране внутреннего мира
внезапно возникает ряд картин -
квартал домов, которых нет давно,
какой-то лес, какая-то аллея,
где что-то стало ясно навсегда.
Когда же это было? Я не помню.
О сколько память держит мелочей!
Они заполнить могут бесконечность,
жизнь вечную. За тем и подбирались,
наверное. Но отчего всегда
не радость обретения былого,
а чувство неотъемлемой утраты
приходит за моментом возвращенья?
   Как будто все же что-то позабыто.
Да, что-то потерялось навсегда,
мелькнув вне поля зренья, пониманья,
принятия в расчет. И вот оно-то
и есть недостающее звено,
тот центр непостижимой симметрии,
откуда виден план и смысл сюжета -
разлук, соитий, следствий и исходов,
назойливой мозаики страстей,
неповторений, клятв...
                            Хватило бы строки,
идеограммы, или просто слова...
Пусть невозможно объяснить - хотя бы
от слепоты очистить покаянье...

   Но время завершает поворот.
Прекрасный вид, увы, исчез из вида,
и можно вновь забыть об откровеньи,
гася в бездумье отблеск бытия...

____________________________________________________
ВЕЩИ
                                  (еще раз памяти Бродского)

       Меня интересуют вещи.

Испорченные, неподаренные вещи.
Вещи без ценников, штампов и этикеток.
Вещи, внутри которых живет время.

Вещи, которых нет еще, или уже не будет.
Вещи, в которые переселились чужие души.
Вещи, ждущие изученья и состраданья.

Вещи, забытые в камерах храненья,
И вещи, выставленные на аукционах -
Простые и составные, красивые и не очень.

Антиквариат и вещи без биографий -
Брак, ширпотреб, эталоны, формы и заготовки -
Прозрачные и разноцветные, штампованные и литые.

Удобные вещи и вещи, рождающие проблемы.
Разные вещи: так называемые предметы,
И вещи, что ведомы лишь богам, героям и идиотам.

       Потому что всю свою жизнь я разрушаю вещи.
Разные вещи - игрушки, мечты, святыни.
Вещи без ярлыков, имен, вещи без оправданий,

Злобные вещи, и те, что меня любили -
Вещи, среди которых приходится пребывать.
Вещи, одной из которых стать придется и мне однажды.

Ибо все, что можно создать, становится жертвой,
И нет жертв безропотнее и упрямее, чем вещи.
Я хочу понять, каково это - быть таким.

Я смотрю в безликие лица вещей вокруг,
И в ответ раздается презрительное молчанье.

____________________________________________________
КРОМВЕЛЬ

Лицо протектора напряжено.
Дела прошедших лет сжигают душу,
Да и вокруг давно один огонь.
Как развращает власть. Почти как слабость.
Чарльз проиграл, и, значит, был виновен.
Манчестер, Ферфакс просто слабовольны,
Господь, того гляди, отвергнет их.
Парламент неудачен безобразно.
Нельзя идти у них на поводу
И малодушье называть свободой.
И важно ль, что подумает о нем
Его народ в грядущие столетья?
Народу тоже свойственно стареть
И обретать не мудрость, но забвенье.
Один Господь - твердыня и оплот.
Достойные же - лишь его орудье.
Орудиям свобода не нужна.

Но Кромвель знал один английский способ
Сравнять свой внутренний и внешний долг,
Совокупить победу и свободу...
И, отдавая им, железнобоким,
Еще один неистовый приказ,
Он понимал - лишь край иных богов
Заплатит неразменною валютой,

Единственной угодною Творцу.

____________________________________________________
КРЫСОЛОВ

Город заполнен сном, пустынны фаланги улиц,
Лишь по окраине нищей кто-то бредет, ссутулясь.
Вечную битву прервало обетованье мира,
Но и сейчас прохожий выглядит дезертиром.
Кто же тот путник, что движется сквозь трущобы,
Что не приемлет он в мире своих подобий?
Флейта, сума и плащ -  все его достоянье.
И терпеливый посох, мерящий расстоянье.
У городской стены часовой потребует слова,
И, получив ответ, исчезнет во мраке снова.
Cтранник посмотрит в небо за городской стеною.
Он, наконец, один. Он не хотел иного.
И он уходит прочь, безмолвно и монотонно.
Флейта молчит, он не переступил закона,
Выбрав иной финал, навсегда покидая город -
Все его лабиринты, норы и коридоры,
Где в тупиках толпятся, сутуля узкие спины,
Эльфы и гоблины, гвельфы и гибеллины.

____________________________________________________
ЛИ БО И СМЕРТЬ

Жил-да-был один китаец по прозванью Мастер Бо.
Для него наполнен рифмой иероглиф был любой,
Он дружил с вином и лютней, почитал и инь, и ян,
Для беседы с облаками восходил на Хуаншань,

Он умел любовь и жалость в звуках слова отразить,
Из мечты и сна сплетая мысли шелковую нить,
Он воспел покой и древность, сумрак ночи и рассвет,
А еще в вещах обычных видел то, чего в них нет.

Но однажды в час полночный в гости Смерть к нему пришла,
И сказала: "Время вышло, закругляй свои дела,
Круг замкнулся, вечность близко, дао вдаль тебя зовет,
Возвратиться к духам предков наступил и твой черед."

Только "Я в тебя не верю!" - отвечал ей смелый Ли -
"Ты не властна надо мною, братом неба и земли,
И реальна ты не больше, чем Луна вон в той реке!"
(Так сказал он ей стихами на китайском языке!)

- Что ж, проверить нереальность той Луны ты можешь сам
Раз не веришь ты, мечтатель, своим собственным глазам -
Зачерпни воды рукою и бери Луну с собой,
Ведь и сам ты - отраженье настоящего Ли Бо!

И тогда Ли Бо поспешно в реку быструю полез
(Он, конечно, этой ночью, как обычно, был нетрезв),
Но, нагнувшись, покачнулся, и упал он вниз лицом,
И, теченьем унесенный, скрылся в сумраке ночном.

С той поры никто не видел больше славного Ли Бо,
Для которого волшебным иероглиф был любой,
Кто воспел любовь и древность, почитал и инь, и ян,
И, к несчастию, нередко напивался сильно пьян.

____________________________________________________

Одни за смертной дверью
надеются найти
ответ на суеверья
что встретились в пути;

другие, их немного,
хотят лишь отдохнуть,
поскольку ждали долго,
а время не вернуть;

а третьим в исступленьи
открылось: смерть - не  сон,
там нет успокоенья,
а там один огонь.

____________________________________________________

     Следует быть благодарным осени за обманы,
Ибо в них заключается скрытая справедливость.
Вот и сейчас она тайно вершит свой суд,
согревая небо холодным пламенем красных листьев.
     И усталый поэт может вновь воскресить свой мир,
принимая за страсть - истерику, агонию - за оргазм.
Ведь иначе откуда ему взять смирение и покой,
чтобы радостно встретить первые спазмы заморозков?

____________________________________________________

Снова зима, узнаю все ее намеки,
запахи, жесты, интриги, недоговоры -
повадки старой кокетки, что хочет казаться юной.
   Видимо, нужно любить ее - выбор сделан
(хоть и не мной, но кем-то, с кем я согласен).

Мир почиет на лаврах былой свободы,
заслужив забвенье страстей и ярости в белом пепле.
Все, что могло и желало, достигло жестокой славы -
даже листья смогли расцвести перед самой смертью.
  Теперь эти падшие листья заносит снегом.

Зимняя жизнь диктует свои законы,
Она точна и подробна, как Достоевский.
Маленькие артефакты чужого горя
обрастают внезапным значеньем и перспективой.
  Обернись, безликая беженка, мусульманка!
Здесь не важно, что обещал нам пророк пустынь,
 этот мир не рассчитан на оправданье.

____________________________________________________
MEMORABLE FANCY

   Когда-то день рождался из небес
и заполнял небытие собою,
не оставляя места для утрат.
Меня будил тяжелый смутный гул
одновременных мировых событий,
и диктор сообщал мне свой прогноз,
которому не удавалось сбыться.
   Я принимал убогий компромисс,
но делал вид, что зол и независим
(почти всегда успешно). Проникая
в однообразный нудный кавардак
загадок без счастливого ответа,
я был там счастлив. Трудно объяснить.
Был счастлив синевой небесных стран,
весенним расширением Вселенной,
слиянием мгновений в консонанс...
   Реальность подтверждала свой прогресс:
испорченные вещи обновлялись,
не обезвреженный забвеньем враг
мстил слабой светлой магией прощанья,
и я шел наугад и никуда,
уподобляясь псевдодиогену.
   Не находя ни смысла, ни морали,
дневная жизнь заканчивала круг,
и ритм переходил в сплетенье тел,
служившее напрасным утешеньем:
иная плоть становится гранитом,
любовь же превратима лишь в любовь.
_______________________________________________________________________