Эту статью мы взяли из журнала “Свободное слово Карпатской Руси” (№ 19-20, 21-22, 23-24, за 1960 год).

О Смале-Стоцком имеются следующие данные в “Украинской Всеобщей Енциклопедии” (Українська Загальна Енциклопедiя”, на стр.  131-ой, том III):

“Смаль-Стоцький, Степан, украинский лингвист, политический, общественный, культурный и экономический “дiяч” (деятель) в Буковине.  Родился в 1859-ом году, профессор университета в Черновцах (1884-1918) и украинского университета в Праге, член ВУАН (Вiльна Українська Академiя Наук), НТШ (Наукове Товариство Шевченка), долголетний национальный вождь буковинских украинцев, основавший почти все украинские общества, просветительные и экономические в Черновцах, член буковинского сойма и австрийского парламента, вице-маршал краевого комитета Буковины (1904-13), посол ЗУНР (Западно-украинской Народной Республики) в Праге (1919); враг (!) так называемого прарусского языка; он выводит украинский язык из праславянского. (Немецкая научная грамматика украинского языка в сотрудничестве с профессором Гартнером; школьные пособия, украинская грамматика, и т.д.).”

“Национальное движение чрезвычайно усилилось с появлением в Буковине д-ра Ст.  Смаля-Стоцкого в качестве профессора черновского университета.  С его личностью связано все политическое, экономическое и культурное буковинское украинское движение до самой мировой войны.”

Согласно Украинской Энциклопедии Смаль-Стоцкий родился в 1859-м году и сделался профессором университета в Черновцах в 1884-м году, когда ему было всего 25 лет.  К этому необходимо добавить следующее: будучи сыном сельского дьячка и не имея никаких средств, он воспитывался во Львове на средства Ставропигии, живя в русской (не украинской) бурсе, и был русских убеждений.  Это мне известно от моего отца, который в то время был членом правления Ставропигии и лично знал студента Смаля-Стоцкого.  Смаль метил в учители гимназии, но каким-то чудом выскочил в профессора университета, не имея для этого никаких данных, не написав ни одного научного труда.  Указанные выше в Украинской Энциклопедии книги вышли гораздо позже.  “Руска граматика” в 1897-м году, а “Grammatik der ruthenischen (ukrainischen) Sprache” в 1913-м году, при чем обе эти книги были написаны не самим Смалем.  На заглавном листе указаны два автора: Смаль-Стоцкий и немец Гартнер (Theodor Gartner), профессор ... романских языков.  “Руска граматика” маленькая, мизерная книжечка; только немецкая “Gramatik der ruthenischen (ukrainischen) Sprache”, напечатанная на средства австрийского министерства “Fur Kultus und Unterricht”, может претендовать на научное значение.

Появилась она в Вене в 1913-м году, то есть почти тридцать лет после того, как Смаль был произведен в профессора.  Все это очень странно.  Возникает прежде всего вопрос: на каком основании Смаль был назначен профессором?  На этот вопрос дал исчерпывающий ответ б. член буковинского сойма Тыминский, который часто бывал в нашем доме в Черновцах.  Тыминский был воспитан в противо-русском духе, сделался Jungruthen-ом (“младорусином”) и поэтому считался благонадежным и попал в члены местного сойма.

Кроме того он удостоился еще и особого доверия австрийских властей и был своим человеком в “черном кабинете” губернатора, где он переводил русские письма, перехваченные на почте, и всякого рода русские бумаги и газетные статьи.  В черном кабинете хранились всевозможные документы, имеющие отношение к русскому вопросу; между прочим также и документ, касающийся производства пана Смаль-Стоцкого в профессора “руского” языка в черновском университете.  Тыминский снял с него копию.

Со временем Тыминский пришел к убеждению, что сепаратисты не правы, что сепаратизм и ненависть к “москалям” насаждаются австрийскими властями.  Работа в “черном кабинете” показала ему наглядно, что местные сепаратисты просто агенты австрийских властей, исполняющие их волю за теплые местечки, за деньги и страха ради иудейска.  Располагая достаточными средствами, чтобы покупать книги, Тыминский начал изучать историю и в конечном итоге превратился в сознательного русского человека. Обо всем этом он говорил открыто всем.  Само собою разумеется, он лишился доверия властей и места в буковинском сойме, в члены которого можно было быть “избранным” только с согласия правительства.  Мне помнится, с какой злобой он говорил о том, как ему, гимназисту без гроша, пришлось читать только то, что ему давали читать, и как он потом прозрел.  Самостийников он не называл иначе, как “свиньями”, продавшими свою душу.  Особенное впечатление произвел на него “реверс” Смаля-Стоцкого, оригинал которого он видел в “черном кабинете”, он показывал нам копию этого реверса. Я до сих пор помню наизусть его содержание:

“Im Falle meiner Ernennung zum Professor der ruthenischen Sprache an der Czernowitzer Universitaet verplichte ich mich den wissenschaftlichen Standpunkt zu vertreten, dass die ruthenische Sprache eine selbstaendige Sprache und kein Dialekt der russischen Sprache ist”.

“В случае назначения меня профессором рутенского языка в черновском университете, я обязываюсь защищать научную точку зрения, что рутенский язык самостоятельный язык, а не наречие русского языка”.

Австрийское правительство, конечно, знало, что Смаль-Стоцкий – неуч, и поэтому, назначая его профессором “руской мовы”, ему было приказано самому ничего не писать.  Ему дали в менторы настоящего профессора университета, настоящего филолога, в лице немца Теодора Гартнера, профессора романских языков. Тайну эту разоблачил тот же Тыминский.  Этим объясняется странное обстоятельство, что “ученый украинский лингвист” в течении десятилетий ничего не написал, и что когда, наконец, появилась его украинская грамматика на немецком языке, на заглавном листе красовалось имя немецкого профессора рядом с именем ученого Смаля.  Кстати, на заглавном листе имя Смаля-Стоцкого украшено дворянским титулом “Edler von”, что в русском переводе значит “Благородный из”.  Неизвестно, за какие заслуги он получил этот титул, но догадаться не трудно.

Наша семья жила в Черновцах несколько лет на той же улице, на которой жил Смаль-Стоцкий, на Landhaus Gasse (“Соймовой улице”), где было здание буковинского сойма.  Дом, в котором он жил, находился наискось от нашего дома, и я часто встречал его на улице.  Я его знал в лицо, но никогда с ним не разговаривал.  Но моего отца он иногда останавливал при встрече, чтоб обменяться несколькими словами, пока в один прекрасный день мой отец не сказал ему, что он о нем думает, назвав его продажной душой и попросил его больше не подходить к нему на улице.  Смаль растерялся и проговорил: “Пане дохторе, то вже занадто!” (это уже слишком).  Непосредственным поводом к этому разрыву было следующее происшествие, вполне освещающее характер и твердость украинских убеждений этого главы и основоположника украинского движения в Буковине.

В Буковине, как и в Галичине, полагалось, чтобы в пасхальный понедельник мужчины посещали знакомые дома, даже такие, в которых они в другое время редко бывали.  Всюду был накрыт пасхальный стол и с утра до вечера приходили знакомые.  В пасхальный понедельник заглядывал к нам и русский консул Доливо-Добровольский.  Здесь я должен отметить, что описываемый мною случай произошел за несколько лет до первой мировой войны.  Время было тревожное.  Австрия готовилась к войне.  В Черновцах было общеизвестно, что офицерам было приказано заглядывать ежедневно по вечерам в казармы и разговаривать с солдатами “частным образом, так, между прочим” о необходимости войны с Россией.  В 1910-м году в один и тот же день полицейские комиссары нагрянули на все русские организации и общества, закрыли их и конфисковали все их имущество.  В Черновцах запахло войной, а русская граница находилась всего лишь в двадцати верстах.  Вот тут-то пан Смаль-Стоцкий и решил застраховать себя на случай победы России в надвигающейся войне.

Для этой цели он избрал пасхальный понедельник.  Он зашел перед полуднем к русскому консулу
Доливо-Добровольскому и поздравил его с праздником.  При этом он так, между прочим, сказал Добровольскому, что он отнюдь не украинский сепаратист, но что он под видом самостийничества “спасает русское дело, пока не придет Россия”, и т.д.  В тот же день после обеда был у нас консул Добровольский и рассказал нам, что ему сказал Смаль-Стоцкий.  Несколько дней спустя Стоцкий, встретив моего отца на улице, остановил его и начал что-то говорить на ту же тему, что мы, мол, все русские, стремимся к одной цели, но идем к ней разными путями, и тому подобное.  Мой отец не выдержал, назвал его продажной душой и еще раз попросил его не подходить к нему больше на улице.

За несколько лет до первой мировой войны буковинским губернатором был назначен граф фон Меран, родственник австрийского императора Франца Иосифа.  Он был сын эрцгерцога, который женился не на аристократке и поэтому его сын официально уже не считался эрцгерцогом, но получил титул графа фон Меран.  Человек он был молодой, с характером. Благодаря своим родственным связям, он мог себе позволить то, чего другой губернатор не посмел бы сделать.  Свой самостоятельный образ мышления он показал сразу же после своего назначения, взяв себе в секретари протестанта д-ра Мебиуса.

Протестантов в Австрии было чрезвычайно мало и они были в загоне, хотя их и не преследовали открыто.
До этого Мебиус был комиссаром при уездном начальнике в Васьковцах. Там мой отец был несколько лет адвокатом, и я у него проходил свой стаж в качестве “Advokaturskandidat”-а (кандидата в адвокаты).
С д-ром Мебиусом я познакомился в местном клубе, куда ежедневно приходили члены немногочисленной местной интеллигенции: два адвоката, судьи уездного суда и чиновники уездной администрации.  С Мебиусом мы были одних лет и мы с ним быстро подружились.  Мы вместе обедали в одном частном доме  –  (ресторанов в Васьковцах не было) – а летом мы с ним ходили купаться в реке Черемош.  Само собою разумеется, мы часто говорили о политике, о “руссофилах” и “юнгрутенах”, и я не скрывал от него моих убеждений.  Мебиус был уроженец западной Австрии и, как таковой, владел не только немецким литературным языком, но и австрийско-баварским наречием, как и я.  Поэтому ему было не трудно понять, в чем состоит “рутенский” вопрос.  Он начал учиться местному русскому наречию и убедился из личного опыта в том, что местные крестьяне, с которыми ему постоянно приходилось сталкиваться, как комиссару при уездном начальстве, называют и считают себя русскими.

Когда граф Меран взял его к себе в секретари, Мебиус переселился в губернский город, в Черновцы.  Я уже раньше переселился туда, и наша дружба продолжалась.  Я там женился на моей первой жене.  Мебиус часто бывал у нас и от него я узнал о многом, что происходило за кулисами в губернаторском доме.

Так как за мной постоянно следила полиция, то графу Мерану, конечно, донесли, что д-р Мебиус мой друг, и что он бывает в моем доме.  Но от этого Мебиус не пострадал. Напротив, граф Меран заинтересовался “рутенским” вопросом и расспрашивал своего секретаря о нем. Впоследствии, ознакомившись с данными о Смаль-Стоцком и о других украинских “дiячах”, имеющимися в губернаторских архивах, он относился с отвращением к этим патентованным австрийским патристам.  Свое отвращение к ним он показал открыто, когда по случаю нового года члены буковинского сойма вкупе с другими высокопоставленными лицами, явились к нему с поздравлениями и выражениями своих верноподданнических чувств.  Граф Меран здоровался со всеми за руку, но украинским “дiячам” во главе со Смаль-Стоцким и Васильком он демонстративно руки не подал.  Это публичное осрамление украинских вождей было в течение многих дней главной темой разговоров в местных кофейнях.

Как мне впоследствии рассказывал д-р Мебиус, Смаль-Стоцкий и Василько пожаловались в Вене, и австрийское правительство потребовало объяснений от своего губернатора. Граф Меран не стесняясь ответил, что ему противно подавать руку людям такого низкого морального уровня, и что он им руки подать не может.  При этом он воспользовался случаем, чтобы высказать также и свое мнение о том, что вся австрийская политика в отношении “рутенов” ошибочна.  Ответ из Вены был прост и ясен: военное министерство настаивает на этой политике, считая ее государственной необходимостью.  Венское правительство предложило графу Мерану во имя “высших государственных интересов” подчиниться и публично больше не оскорблять украинских “дiячей”.
Во имя патриотического долга граф Меран подчинился и больше украинских “дiячей” публично не оскорблял.  Но в скором времени они сами ударили публично лицом в грязь так, что всем стало ясно, кто они такие.  Вот как это случилось.

Среди клиентов моего отца был один армянин помещик, по фамилии Богосьевич. У него было имение в Русском Банилове, по соседству с Васьковцами, где у моего отца была адвокатская контора.  Я был знаком с Богосьевичем, а также с некоторыми из его многочисленных дочерей, хорошенькими армяночками.  Если мне не изменяет память, их было восемь.  Дочерей надо было выдавать замуж и надо было им дать приданое. Итак, Богосьевич решил продать свое имение.  Он просил нас помочь ему найти покупателя.  Хотел он получить за свое имение 450.000 корон.  Но кому мы не говорили об этом, все отмахивались смеясь и говорили, что его имение столько не стоит.

Вскоре после этого умерла тетка Василька и оставила ему небольшое имение в Становцах, серетского уезда.  Цена этому имению была никак не больше 350.000 корон.  Василько был видный украинский “дiяч”, член австрийского парламента и буковинского сойма.

Вслед за этим я узнал, что “Селянска Каса”, главой которой был Смаль-Стоцкий, купила имение Богосьевича за 850.000 корон и имение, доставшесся по наследству пану фон Василько, за 700.000 корон.  Для меня было ясно, что украинские “дiячи” проворовались, и я об этом написал в русской печати.  Все самостийные газеты, включая и орган социал-демократов “Борба” набросились на меня, обвиняя меня в том, что я – государственный изменник, что я клевещу на Смаля-Стоцкого, потому что он австрийский патриот и т.п.

“Селянска Каса” – был союз кредитных кооперативов, которые имелись во многих русских селах в Буковине.  Каждый такой кооператив состоял из нескольких десятков или нескольких сот членов, которые по уставу ручались всем своим имуществом за все долги Селянской Касы.  Это давало им возможность получать займы в Селянской Касе, которая финансировалась Центральным Банком Чешских Сберегательных Касс в Праге.  Ко времени разыгравшегося скандала чешский банк уже дал взаймы Селянской Касе свыше десяти миллионов австрийских корон (т.  е.  больше двух миллионов долларов).  У нас, русских (с двумя “с”), тогда были кредитные кассы, которые были более кредитоспособны, чем “руские” (через одно “с”), но нас австрийское правительство не любило, и поэтому братья чехи нашим кассам денег не давали. Такова была политика чешских банков также в Триесте, где они поддерживали итальянцев, но не словенцев.  У меня по этому поводу был разговор с паном Патеком, директором чешского Центрального Банка, причем я ему указал на то, что в наших кассах членами являются более зажиточные крестьяне, в то время как самостийная Селянска Каса принимала в члены кого угодно, и что поэтому наши кассы были более кредитоспособны.  Мой разговор с паном Патеком не привел ни к чему, и нашим кассам пришлось и дальше брать деньги под большие проценты в маленьких еврейских банках.

В разгар поднятой против меня травли я как-то зашел по делу в краевой суд в Черновцах и там, в корридоре, встретил приехавшего из Праги пана Патка, директора Банка Чешских Сберегательных Касс.  Пан Патек подошел ко мне и, не здороваясь, и с трудом подавляя свою злобу, сказал: “Что вы делаете?  Вы ведь попадети в тюрьму!” – “За что?” спросил я – “За клевету! Ведь все то, что вы говорите и пишете про Селянску Касу, неправда!” На это я ему ответил: “Я с нетерпением жду, чтобы меня Смаль-Стоцкий и его сообщники привлекли к суду за клевету.  Но они этого не делают, ибо они боятся суда.  Вы бы лучше прислали из Праги ревизоров, чтобы они проверили дела Селянской Касы.  Я в тюрьму не попаду, но ваш банк понесет большие убытки!” Патек как-то растерянно посмотрел на меня и, не простившись, ушел.

Через несколько дней приехали из Праги ревизоры.  Об этом было объявлено в газетах.  После двух месяцев работы они объявили результат: украдено от четырех до шести миллионов корон.  И об этом сообщила во всеуслышание как местная, буковинская, так и чешская и венская печать.  Не взирая на все ходатайства влиятельных друзей пана Василька (он был “на ты” с некоторыми членами габсбургской династии) – правительство отказалось возместить убытки из секретных фондов.  Сумма была слишком велика, да и было уже слишком поздно, ибо все знали о происшедшем.  Если бы правительство все же решилось покрыть украденное из казенных средств, это не спасло бы репутацию проворовавшихся патентованных австрийских патриотов и подорвало бы престиж правительства.
Итак, было решено пожертвовать Смалем-Стоцким, который возглавлял Селянскую Кассу и которого поэтому нельзя было обойти.  Дело было передано в уголовный суд, который ознакомившись с фактами, обратился в парламент и потребовал выдачи Смаля-Стоцкого. Парламент это требование удовлетворил.  Сообщая об этом деле, венская печать отметила, что то, в чем обвинялся Смаль-Стоцкий, является самым крупным мошенничеством в австрийской истории за последние пятьдесят лет.

Следствие затянулось, так как дело было чрезвычайно сложное.  Покупка имений Богосьевича и Василька составляла только небольшую часть мошенничеств, проделанных Стоцким и его сообщниками.  Началась мировая война.  Недели две спустя, город Черновцы был занят русской армией.  Смаль бежал с австрийскими войсками.  Это его спасло от неминуемой тюрьмы.

О Васильке имеются следующие данные в Украинской Всеобщей Энциклопедии (Українська Загальна Енцикльопедiя) том III, стр.  475:

“Василько, Микола, украинский политик и дипломат (1868-1924), член буковинского сойма и венского парламента.  В последние десятилетия перед мировой войной он сильно влиял на общественную и политическую жизнь буковинской Украины.  1918-1924 дипломатический представитель ЗУНР (Западно-Украинской Народной Республики) в Австрии, а потом УНР (Украинской Народной Республики) в Швейцарии и Германии”.

Как сведения о Смале Стоцком, так и сведения о Васильке страдают одним и тем же недостатком.  То, что сказано – верно, но главное недосказано, так что получается совершенно ложное представление не только о том, что собой представлял Микола Василько, но и обо всем украинском движении в Буковине.

Прежде всего необходимо отметить факт, что Микола Василько ни по своему происхождению, ни по своему воспитанию не имел ничего общего ни с русскими, ни с “украинцами”. Отец его был богатый румынский помещик, а мать – румынская армянка.

В Буковине все помещики были румыны.  Это были потомки константинопольских греков ^[*], которых турецкое правительство назначало за взятки на разные доходные места в Молдавии.  Когда в конце восемнадцатого столетия Австрия отняла от тогда еще турецкой Молдавии ее северную часть, Буковину, то эти уже вполне орумынившиеся греки были признаны австрийским правительством местной аристократией и наделены титулом “фон” или даже произведены в бароны.  Так Николай Василько именовался официально Николаус фон Вассилко, а его двоюродный брат пользовался титулом барона.

[*] В Молдавии эти греки были известны под именем Фанариотов, так как они происходили из Фанара, части тогда уже Константинополя, в которой жили греки.

Родители Василька умерли рано, когда он был еще малолетним.  Когда ему исполнилось 24 года, ему досталось миллионное наследство.  Но он все прогулял без остатка в течение нескольких лет со своими высокопоставленными товарищами, тратя огромные деньги на женщин.  Женолюбием или, вернее, женоманией он страдал до конца своих дней.  На женщин он тратил все, что он впоследствии зарабатывал на украинской политике.

Прокутив все наследство, он решил сделаться профессиональным политиком.  Для этого у него были данные из за его связей в высочайших сферах в Вене.  Сперва он предложил свои услуги своим же румынам.  Но они его предложения не приняли, у них было достаточно своих дворян со связями в Вене.  К тому же, зная хорошо Василька, они ему не доверяли.

Получив отказ от румын, Василько обратился к русским.  Очень может быть, что он взял пример с графа Шептицкого, который из польского графа и каваллерийского офицера превратился в русского епископа.  По примеру Шептицкого он “почувствовал в своих жилах русскую кровь и вернулся к своему народу”.  Так же, следуя примеру Шептицкого, он сперва примкнул к “старо-русской” партии, ибо в то время в Буковине, как раньше и в соседней Галичине, самостiйники составляли незначительное меньшинство.  К тому же самостiйники были галичане, “зайды”, т.е. пришлые, к которым местное русское население относилось с недоверием, считая самостiйничество польской интригой, как это признает упомянутая Украинская Энциклопедия.  В то время среди всего буковинского духовенства был только один самостiйник, некто Козарищук.  Его родной брат, тоже священник, считал себя румыном.

Объявив себя русским, Василько прибрал к себе некоего Крушинского, русского галичанина, который издавал в Черновцах еженедельную русскую газету “Буковинские Ведомости”.  В его сопровождении он обошел всех более или менее влиятельных интеллигентов в Черновцах и православных священников провинции. Приближались выборы в австрийский парламент, и он выставил свою кандидатуру.  Ему только что исполнилось тридцать лет, так что по закону он уже мог быть избранным в пардамент.  Выбрал он себе чисто-русский избирательный округ (Выжница-Путилов).

Обходя русских интеллигентов в Черновцах, Василько нанес визит и нам.  Мой отец, только недавно приехавший из ссылки, из далекого Инсбрука, тогда политикой не занимался, но он пользовался авторитетом в русских кругах, как бывший член австрийского парламента и зять А.  И.  Добрянского.  Василько явился к нам в сопровождении Крушинского.  Я хорошо помню его первый визит.  Это был смазливый, элегантный молодой господин с изящными манерами, говорящий прекрасно по-немецки.  Говорил он о своем желании послужить “своему русскому народу” в Буковине, у которого “так мало своих интеллигентных сил”.  Не преминул он упомянуть и моего деда, Добрянского, который де должен служить примером для каждого русского политика, и т.д.  Мой отец отнесся скептически к личности новоявленного русского вождя.  По его мнению, это был “новый Шептицкий”.  Это было верно до некоторой степени.  Тактика у них была одна и та же.  Оба они притворялись сперва русскими, а потом “украинцами”.  Но побуждения и цели были разные. Шептицкий преследовал религиозно-политические цели.  В интересах Польши и Рима он желал превратить русских галичан в настоящих римокатоликов и оторвать их от русского народа, переделав их в “украинцев”.  У Василька же единственной целью были деньги.

Если мне память не изменяет, то в выжницко-путиловском избирательном округе, в котором Василько выставил свою кандидатуру, не было другого кандидата.  Так как Василько выступал под видом “алтрутена”, то есть приверженца национально-культурного единства всех ветвей русского народа, то с русской стороны против него не выдвинули другого кандидата.  А “юнгрутенам”-самостiйникам очевидно австрийское правительство приказало не мешать Миколе, планы которого были несомненно заранее одобрены в Вене в высочайших сферах.
Итак Василько был избран в парламент в округе, в котором его никто не знал и с жителями которого он даже не мог поговорить, не зная русского языка.  Из любопытства я поехал на одно из его предвыборных собраний.  Это было в местечке Путилове, на гуцульской верховине. Началось с того что Василько с трудом произнес (затверженную) фразу приветствия на русском языке.  Затем впереди него стал неизвестный мне человек – (кажется учитель местной школы) – и произнес от его имени заранее приготовленную речь.  В том же избирательном округе Василько был затем избран в буковинский сойм.  Впоследствии он переизбирался несколько раз на всех парламентских и соймовых выборах вплоть до первой мировой войны.

Будучи уже членом парламента Василько приступил к осуществлению своих финансовых планов.  Он предложил свои услуги Доливо-Добровольскому, русскому консулу в Черновцах, обещая работать в пользу России с тем, чтобы русское правительство выдавало ему ежегодно 50.000 – я уже не помню – австрийских ли крон или русских рублей.  Консул его предложения не принял.

Невзирая на это Василько все же оставался еще некоторое время “алтрутеном”, русским (с двумя “с”) и лишь постепенно превратился в “руского” (через одно “с”), то есть в самостiйника.  Но странным образом он не рвал окончательно своих связей с русскими, хотя они считались государственными изменниками.  Так, например, он ежегодно без приглашения приходил на бал общества русских студентов черновского университета даже тогда, когда я был председателем этого общества.  Он покупал свой билет при входе и демонстративно клал на стол сто крон.

Как сказано правильно в Украинской Энциклопедии, Василько вдвоем со Смалем-Стоцким составляли “дуумвират”, который руководил украинской политикой в Буковине.

Василько жил постоянно в Вене.  В Черновпы он приезжал только на заседания сойма или по своим личным делам.  Денег, которые он получал как член буковинского сойма и австрийского парламента, ему не хватало на его великосветскую жизнь в Вене.  Но у него были значительные побочные доходы благодаря его связям в венских высоких сферах, которые давали ему возможность устраивать богатым комерсантам всякого рода протекции у власть имущих.  Главным источником доходов для него был “Греко-восточный Церковный Фонд”, которым бесконтрольно управляло министерство земледелия в Вене.  Этот фонд был образован из огромных имений буковинской православной церкви, состоявших преимущественно из лесов.  Министерство земледелия ежегодно продавало большие количества леса частным лесопильным заводам.  Ни для кого не было секретом, что легче всего было добиться выгодной сделки с министерством через Василька, которому лесопромышленники платили по одной кроне за каждый купленный им кубический метр.  При сделке в сто тысяч кубических метров это составляло кругленькую сумму в сто тысяч крон.

Скандальную историю с Селянской Касой, которая угрожала полным разорением тысячам русских крестьян, ее членам, я вкратце описал в прошлом номере “Свободного Слова”.  В этот скандал был замешан и Василько, который продал имение, доставшееся ему после смерти тетки, Селянской Касе за 700.000 крон, хотя оно стоило никак не больше половины этой суммы. За эту сделку и за другие мошенничества подобного рода Смаль-Стоцкий, возглавлявший Селянску Касу, попал под суд.  Василька к суду не привлекли, как имевшего высокопоставленных друзей и покровителей в Вене.  Дело это кончилось ничем, ибо вскоре началась первая мировая война. Русские войска заняли Черновцы через две недели, а потом и вся Австро-Венгрия рухнула.

Об этом грязном деле писали все газеты.  Венский парламент выдал Смаля Стоцкого.  Но это не помешало ни Смалю Стоцкому, ни Васильку быть после первой мировой войны “дипломатическими представителями” сперва “Западно-Украинской”, а затем “Украинской Народной Республики” в Праге, Вене, Берлине и в Швейцарии.
Весьма любопытно, как Украинская Энциклопедия представила дело Селянской Касы.  Промолчать об этой нашумевшей истории было очевидно невозможно.

Так, видите ли, по словам украинской Энциклопедии, к тому времени украинское движение в Буковине настолько окрепло, что австрийское правительство его испугалось.  Поэтому, дабы подорвать его, оно устроило банкротство Селянской Касы, запретив ее заправилам эксплуатацию лесов в имениях, купленных ими для Селянской Касы.  Дабы окончательно скомпрометировать украинское движение, согласно той же Украинской Энциклопедии, австрийское правительство впутало в это грязное дело “почти всю украинскую интеллигенцию в Буковине”! ..
Невольно возникает вопрос: Каким образом Василько так сильно влиял на украинское движение в Буковине и в каком направлении?

Ответ на это прост. Направления у Василька не было никакого.  Он только старался раздобыть побольше денег. Пользуясь своими личными связями в высоких сферах, он шантажировал Вену “русской опасностью”.  (Как я упомянул уже в прошлом номере в статье о Васильке, он воспитывался в Терезиануме, закрытом учебном заведении, в котором воспитывались сыновья высшей аристократии, также и эрцгерцоги, с которыми он был на ты).  Политика для него была только авантюрой, средством для легкой наживы.  Во время первой мировой войны он выдвигал своего приятеля эрцгерцога Вилгельма в будущие короли Украйны, о чем только так, между прочим, упоминает и Украинская Энциклопедия в статье “Україна, iсторiя” (том III).  Эрцгерцог Вильгельм попался на удочку.  Он даже щеголял в вышитой “украинской” рубашке и был известен под именем “Василь Вышиваный”.  Но эта авантюра окончилась для него печально; он умер в советском концентрационном лагере.

Итак, украинским движением в Буковине заправляли самовластно Стоцкий и Василько.  По словам Украинской Энциклопедии, их самовластием не были довольны некоторые более молодые “украинцы”.  Энциклопедия называет три фамилии: Беспалко, возглавлявший укр.  соц.  дем. партию, Бигарий и Галип – радикальную.  Бигарий и Беспалко были моими товарищами по гимназии. Беспалко был сын дворника в одном банке на Панской улице в Черновцах.  Он был чрезвычайно тупоумен и был исключен из гимназии за неуспеваемость.  Не помогла Беспалко его религиозность или, вернее, суеверие.  Он обмакивал свои тетради в священной воде в униатской церкви. Впоследствии Беспалко издавал в Черновцах газетку “Борба”, в которой защищал Смаля Стоцкого и уверял своих читателей, что Геровский ложно обвиняет Стоцкого в обворовывании Селянской Кассы только потому, что Стоцкий является истинным австрийским патриотом, в то время как сам Геровский государственный изменник.  Во время первой мировой войны украинский социал демократ Беспалко состоял на службе у немцев в Германии.  Там он работал по немецкой указке в лагерях военнопленных малороссов в Раштате, в западной Германии, где из них воспитывал янычар, врагов своего отечества – самостийников.  О раштатском лагере самостийники издали целую книгу, в которой описана и роль пана Беспалка.

Наполеон Бигарий – основатель “радикальной” украинской партии, тоже мой товарищ по гимназии, был сыном чистокровного мадьяра, унтер-офицера в мадьярском гусарском полку, не говорившего ни слова по-русски.  Только мать его была русская женщина без образования.  Я ее знал.  Она никак не могла примириться с тем, что по настоянию мужа, ее сыну дали “поганое” имя Наполеон.  Сынок особенными способностями в гимназии не отличался.  Он мечтал сделаться атлетом и дома постоянно упражнялся с гирями.  Ничто другое его не интересовало.  Во время первой мировой войны он плавал на немецком броненосце “Гебен” в Черном море в роли русского переводчика.

Ни Беспалко, ни Бигарий в гимназии не были “украинцами”.  Это слово тогда в Буковине было просто неизвестно.  Оба они считали себя русскими, такими же как и все другие гимназисты.  В то время во всей черновской гимназии были только два самостийника, оба галичанина, Бачинский и Ярошинский, в моем же классе не было ни одного.  Как Беспалко, так и Бигарий примкнули впоследствии к самостийникам – хлеба ради насущного.  В Украинской Энциклопедии сказано: Наполеон Бигарий будучи недоволен “дуумвиратом” Стоцкого и Василька, основал “радикальную” украинскую партию. Прочитав это, мне невольно вспомнилось, как после первой мировой войны, в Вене, в начале 20-х годов, я повстречал Наполеона Бигария и Миколу Василька. На Кертнерштрассе, неподалеку от меня остановился автомобиль; из него выпрыгнул Наполеон Бигарий и, рабски наклонившись, держал открытой дверь из которой выходил ясновельможный пан Василько.  Затем он стремглав, как мальчишка, подбежал к дому, открыл входную дверь и держал ее, наклонив голову, пока в нее не вошел Василько.  Трудно описать все подхалимство, выявленное Наполеоном по отношению к ясновельможному пану Миколе.
Галипов было два брата.  Я их знал обоих.  Один из них был старше меня, а другой моложе.  Никакой особенной политической роли они не играли, но зато они выделялись своей наружностью.  Смуглые лица, черные как смоль глаза и волосы указывали на то, что они были потомками турок или татар.  И фамилия “Галип” была у них бусурманская.

Вот имена людей, которых “Загальна Українська Енцикльопедiя” упоминает, как основоположников украинского движения в Буковине перед первой мировой войной: Смаль Стоцкий, Василько, Беспалко, Бигарий, Галип... Ароматный букет.

Украинская Энциклопедия признает что украинский сепаратизм был импортирован в Буковину галичанами, и что местное русское население считало его “польской интригой”.  До прихода галицких самостийников все местные организации были русские: “Русская Беседа”, основанная в 1869-м году, и политическая организация “Русская Рада”, основанная в 1870-м году.  Это признает и Украинская Энциклопедия, которая указывает, между прочим, на то, что “идеалы этой группы лежали в далеком прошлом, в Галицко-Волынской державе XII-XIII веков”.  Язык, на котором писались издания “Русской Беседы”, как-то “Месяцеслов”, “Буковинская Зоря”, был, по выражению Укр.  Энциклопедии, не украинским, а “язычием”.  Русскому литературному языку в те времена в Буковине негде было учиться, и поэтому все печаталось на местном русском наречии с примесью слов церковно-славянских и русских литературных, насколько они были известны пишущим.  О каком либо “украинском” языке никто и не думал, и сам этот термин был совершенно неизвестен.  Все буковинцы считали себя сознательно русскими, точно такими же, как и русские в России.  Украинская Энциклопедия всемилостивейше им прощает этот грех, полагая что они “старались спасти свою народность такой, какой они ее понимали”.

Итак вожди украинского “руху”, Смаль-Стоцкий и Василько, составлявшие “дуумвират”, который диктаторски руководил этим движением, были безхарактерными и преступными типами, слепо служившими австрийскому правительству ради карьеры и наживы, без каких либо “украинских” убеждений.  А все остальные самостийные “дiячи”, попавшие по милости австрийских властей в венский парламент или в буковинский сойм, были мелюзгой, ничего из себя не представлявшей.

Зная их, я предполагал что после войны (первой мировой), я их всех приглашу на интимный разговор и предложу им, чтобы они по плану Смаля Стоцкого, изложенному им в свое время Доливо-Добровольскому, русскому консулу в Черновцах, заявили, что они под видом украинского сепаратизма спасли русское дело, ожидая прихода России.  Зная всю их подноготную, я был убежден, что все они охотно сделают такое заявление.  Я это хотел сделать в интересах России не взирая на то, что благодаря этим господам, арестован и попал под суд за государственную измену и не был повешен только потому, что мне удалось бежать из черновской тюрьмы перед самым началом первой мировой войны.  Я вернулся в Черновцы с русской армией и был старшим чиновником особых поручений при черновском губернаторе Д.  М.  Евреинове.  С моим мнением считались, и мой план был одобрен.  Но война кончилась не так, как мы все предполагали и как надеялось все русское население Буковины.
Касательно “украинских” убеждений вождей украинского “руху” в Буковине, не будет лишним упомянуть разговор, который у меня был с одним буковинским крестьянином за несколько лет до войны.  Это был Левицкий, староста общины Чорторыя, в трех верстах от Васьковцов, где у моего отца была адвокатская контора.  Левицкий был нашим клиентом.  Я его хорошо знал, и часто с ним встречался.  На последних выборах он попал по решению дуумвирата, т.е.  Василька и Стоцкого, в буковинский сойм.  Левицкий был импозантной наружности, хороший сельский оратор, известный во всей околице.  В своем живописном национальном костюме он являлся прекрасным статистом для “дуумвирата”. Левицкий был убежденный русский и презирал самостийников.  Когда я спросил его, как он решился принять предложение быть в сойме в одной компании с самостийниками, он разсмеялся и сказал:

“Та-ж то все кумедия.  Коли прийдет Россия, то всi тотi паны будут лизати ноги русскому цареви”.

Д-р А. Геровский

Всем известно, что русское население Буковины исстари считало себя русским и не имело никакого понятия о том, что существует какая то украинская нация и что они должны превратиться в “украинцев” и больше не называть ни себя, ни своего языка русскими.  Когда, в конце прошлого столетия, пришлые галичане начали пропагандироватъ в Буковине идею сепаратизма, они в начале, в течение нескольких десятилетий, не смели называть ни себя, ни свой новый “литературный” язык украинским, но называли себя и свой язык руским (через одно “с”).  Все русские буковинцы сочли это польской интригой.  В этом сознается даже “Українська Енцикльопедiя”.  Во главе этой пропаганды стояли два “украинских великана”: профессор черновского университета Стефан Смаль-Стоцкий, человек без какой либо научной квалификации, получивший место профессора на основании письменного обязательства, хранившегося в архиве черновского австрийского губернатора, что он обязуется в случае своего назначения профессором “рутенского” языка, пропагандировать “научную точку зрения”, что рутенский язык – самостоятельный язык, а не наречие русского языка.  Только через несколько лет после своего назначения он написал при помощи профессора романских языков, Гартнера, мизерную грамматику, заглавие которой было “Руска грамматика”.  Впоследствии, незадолго до первой мировой войны, он попал под суд за растрату нескольких миллионов крон, которую он совершил, будучи председателем “Селянской Касы”.  Только мировая война спасла его от тюрьмы.  Иным украинским “великаном” в Буковине был Николай фон Вассилко, отец которого был румын, а мать румынская армянка.  Николай фон Вассилко не знал ни слова ни по русски, ни по “украински”, но это не помешало ему сделаться вождем буковинской Украины и быть “избранным” в австрийский парламент и буковинский сойм в чисто русском путиловском округе.  Вассилко воспитывался в Терезиануме вместе с австрийскими аристократами и членами габсбургской династии.  Благодаря этому у него были большие связи.  К тому же он был сын богатых родителей.  Имение его отца оценивалось в несколько миллионов крон.  Он был единственный сын, родители его умерли рано.  Когда ему стукнуло двадцать четыре года, он унаследовал имение отца и прокутил его в течение нескольких лет в Вене вместе со своими высокопоставленными приятелями.  Оставшись без гроша, он решил заняться политикой.  Сперва он предложил услугу своим румынам, но они, зная Вассилка, их не приняли.  Затем он предложил свои услуги русскому консулу в Черновцах, обещая за плату в пятьдесят тысяч не то крон, не то рублей, работать в пользу России.  Но и там он получил отказ.  В конце концов он решил превратиться в украинца и в конечном итоге он вместе со Смаль-Стоцким составил “дуумвират”, который, по словам украинской энциклопедии, руководил всем украинским движением в Буковине. Как выяснило судебное следствие, Вассилко был тоже причастен к растрате миллионов “Селянской Кассы”.  В это дело были замешаны, по словам украинской энциклопедии, тоже “почти все украинские интеллигенты в Буковине”. (Українська Енцикльопедiя” том III стр.  678).
 

В дуумвирате решающее значение имел фон Ваасилко вследствие своих связей в высочайших сферах Вены.  Что Стоцкий был весьма недоволен своей второстепенной ролью в “дуумвирате”, было общеизвестной тайной.  Но он волей-неволей должен был подчиняться.

Итак, как в Галичине, так и в Буковине, во главе украинского движения не были “украинцы”.  В Галичине главой был поляк, граф Шептыцкий, а в Буковине – румын фон Вассилко.

Как же случилось, что накануне первой мировой войны уже было много интеллигентов и полуинтеллигентов самостийников, хотя их родители все еще называли себя русскими.  Вот как это произошло.

В последних десятилетиях прошлого столетия буковинская русская “интеллигенция” состояла главным образом из православных священников.  Униатов в Буковине было очень мало и то только по городам.  Но и униаты в то время считали себя русскими.  В главном городе, Черновцах, униатская церковь всеми называлась просто русской церковью, а улица, на которой эта церковь находилась, даже официально называлась по немецки Руссише Гассе (официальный язык в Буковине был немецкий).  На всех углах этой улицы были надписи на трех языках: Руссише Гассе, Руска улица, Страда Русяска.  А на фасаде городского дома красовались три огромных мраморных доски, в ознаменование двадцатипятилетия, сорокалетия и пятидесятилетия царствования Франца Иосифа. Надписи на таблицах были составлены на немецком, румынском и русском языках.  На первых двух таблицах русский текст был составлен на чистом литературном русском языке.  Франц Иосиф на них величался “Его Императорское Величество”. Только на третьей таблице (1898-го года) текст был составлен на украинской мове, и Франц Иосиф из Императорского Величества превратился в “Найяснiйшого Пана”.

Я попал в конце прошлого столетия из Инсбрука в Черновцы.  Гимназия там была немецкая, так же как и в Инсбруке.  Когда в первый день занятий классный наставник читал список учеников, я жадно прислушивался к их фамилиям.

Значительно больше половины учеников были евреи с немецкими фамилиями, говорившие между собою на еврейском жаргоне. Было несколько сыновей немецких колонистов и чиновников, два поляка, а остальные были румыны и русские.  По фамилиям не всегда можно было угадать национальность ученика.  Оказалось, что Григорович, Литвинюк и Волчинский были румыны, а Тотоеску, Тевтул и Падура – русские.  Но были русские и с русскими фамилиями в моем классе: Василович, Григорий, Клим, Залозецкий.  Кроме меня, в гимназии были еще мои два брата, старший Роман и младший Георгий.  И у них были среди их товарищей русские.  Большинство из них были сыновья крестьян.  Было несколько сыновей русских священников и очень мало сыновей русских интеллигентов-мирян.  В моем классе кроме меня, только Залозецкий был сын русского интеллигента, врача.  С нашими русскими товарищами мы быстро подружились и они часто к нам заходили.  Мои родители были очень гостеприимны, и наш дом был всегда открыт для них.  Когда они заходили к нам, во время обеда или во время ужина, они всегда обедали или ужинали с нами, а в остальное время на стол всегда ставился большой самовар и было вдоволь белого хлеба, масла, сыра и другой еды. Делалось это у нас безо всякой предвзятой мысли. После чисто немецкого Инсбрука, где во всем городе, да и во всем крае не было кроме нашей семьи ни одного русского человека, нам было всем приятно проводить время с русскими.  Но не так на это смотрели австрийские власти.  Когда после трех лет нас исключили из гимназии и не только из черновской гимназии, но согласно решению министерства народного просвещения в Вене, из всех среднеучебных заведений Буковины и Галичины, то есть, из тех австрийских провинций, в которых имелось русское население, то в своем постановлении австрийское правительство не постеснялось поставить нам в вину то обстоятельство, что в нашем доме “всегда кипел большой самовар” и что мы кормили наших товарищей очевидно с целью их обработки в “Руссофильском” духе.  Другое преступление, которое было поставлено нам в вину, было то, что после смерти православного Русского законоучителя Ивановича, по городу были расклеены, по тогдашнему обычаю, посмертные объявления от имени его учеников, которые были составлены на русском литературном языке.  Кроме того, мы обвинялись в том, что русские ученики, посещавшие уроки русского языка, которые давались для них два раза в неделю, отказывались писать “фонетикой”, только что введенной, и настаивали на старом правописании.  В этом императорско-королевское министерство народного просвещения тоже увидело что то вроде государственной измены.

Мы были принуждены продолжать наше образование частным образом и затем держать ежегодно экзамены в других гимназиях.  Но продолжали мы жить в Черновцах, и наше знакомство с бывшими товарищами не прекращалось.

Как я уже упомянул, большинство русских учеников черновской гимназии были сыновья крестьян.  Крестьяне эти были чрезвычайно бедны.  Их дети, наши товарищи, жили в подвалах или полуподвалах, которые никогда не отапливались, хотя зимы в Буковине были чрезвычайно суровые и долгие.  Снег иногда лежал, не тая, около шести месяцев, причем температура понижалась нередко до 30 градусов ниже нуля, по Цельсию.  Денег у них не было никаких. Еду им привозили родители не чаще, чем два раза в неделю, а обыкновенно только один раз, и эта еда состояла из холодной мамалыги (кукурузной каши), кислого молока и вареного картофеля.  Согреть эту еду было негде.  Ее всегда ели холодной.

Обрабатывать этих крестьянских сыновей в “руссофильском духе” было нечего.  Все они не только были русские и называли себя русскими, но они все прекрасно сознавали, что это значит.  Русская граница была тут же, под боком, от города Черновцов всего только в двадцати километрах, т.е. в 12-ти американских милях.  Почти в каждом селе были люди, которые побывали в России на работах или сплавляли лес по Пруту в Россию.  О них упоминает даже Максим Горький в одном из своих рассказов. Поэтому все буковинские крестьяне знали, на каком языке говорят в России, не только простонародие, но и представители власти, пограничные стражники и другие государственные служащие, с которым им приходилось встречаться. Язык этот они, конечно, не называли литературным русским языком, ибо они слова “литературный” не знали, но они считали литературный русский язык настоящим русским языком, выражая эту мысль словами “там говорят твердо по-русски”.

Во всей восьмиклассной гимназии в Черновцах среди русских учеников было только двое, считавших себя не такими русскими как “москали”.  Это были два галичанина: Бачинский и Ярошинский.  Бачинский был известен своими доносами на своих русских товарищей, и его все избегали.  Ярошинский был сыном народного учителя, который почему-то переселился из Галичины в Буковину и продолжал учительствовать там.  Когда я попал в черновскую гимназию, Ярошинский был уже в восьмом классе и скоро исчез с горизонта.  Но не лишним будет отметить здесь факт, что когда за несколько лет до этого правительство решило упразднить в школах старое общерусское правописание и заменить его фонетическим, то оно встретило единодушное сопротивление со стороны всех учителей начальных школ.  Правительство устроило что-то в роде плебисцита учителей, который дал совершенно неожиданный результат для их начальства.  За “фонетику” высказались только два учителя, оба “зайды”, т.е. пришлые галичане.  Один из них был Ярошинский. Не взирая на это, было приказано ввести фонетику. Но название языка было оставлено русским (через одно “с”).  Однако лет двадцать спустя уже почти все народные учителя были самостийники, как и значительная часть интеллигенции новых поколений.  Среди православных священников в конце прошлого столетия был только один единственный самостийник, по фамилии Козарищук.

Итак, среди православных священников все, кроме одного, считали себя русскими, и были сознательными русскими людьми. Лес через двадцать, среди новой генерации духовенства уже было немало самостийников. Случилось это очень просто.  Были учреждены на казенный счет “бурсы”, т.е. бесплатные общежития для гимназистов, в которых их воспитывали в самостийно-украинском духе.  Затем было приказано православному митрополиту представлять ежегодно список кандидатов, желающих поступить на богословский факультет, губернатору, который вычеркивал всех неблагонадежных, то есть, не желающих отречься от своего русского имени и превратиться в самостийных украинцев.  Студенты богословского факультета жили в общежитии в здании митрополии, на всем готовом.  Все это делалось за счет православной церкви, которая в Буковине была чрезвычайно богата и не нуждалась и не получала от правительства никаких пособий в то время, как все римокатолическое духовенство, а также и униатское оплачивалось из казенных фондов. Имущество православной церкви состояло из богатейших земельных угодий, но ими управляло австрийское министерство земледелия, которое получало в свои руки все доходы с этих земель и выдавало православной церкви ежегодно столько, сколько по его усмотрению было необходимо для покрытия нужд церкви.  Таким образом в начале этого столетия доступ в православное духовенство был закрыт для русских.

Русскую мирскую интеллигенцию австрийское правительство постепенно превращало в самостийную украинскую через посредство “бурс”, бесплатных общежитий для гимназистов, в которых их воспитывали в самостийно-украинском духе и в ненависти ко всему русскому.  В этих общежитиях были сотни гимназистов, в то время как в русских общежитиях, которые содержались на частные средства, были только десятки.  При этом русские общежития были, конечно, гораздо беднее казенных.

Тоже самое происходило и в учительской семинарии с той только разницей, что там русскому ученику делать было нечего, ибо все знали, что русский, не желающий отречься от своей русскости, по окончании семинарии ни в коем случае не получит места учителя.

При всем этом необходимо иметь в виду, как мы уже упомянули, что подавляющее большинство учеников как гимназии, так и учительской семинарии были сыновья крестьян, которым вне общежития приходилось вести полуголодное существование.  Казенное общежитие представлялось им настоящим раем.  Мне часто приходилось разговаривать с родителями этих бурсаков, воспитываемых в украинском духе. Не раз мне жаловался тот или другой отец, что его сын, возвращаясь летом домой на каникулы, называет его, отца дураком за то, что тот считает себя русским.  “Подумайте только, что сделали из моего сына в бурсе”, сетовал отец.  “Он меня, своего отца, называет дураком и уверяет меня, что мы не русские, а какие-то украинцы”.  И когда я спрашивал такого отца, почему он все же посылает своего сына в эту бурсу, он мне отвечал: “Потому, что он там не голодает и не живет в холодном подвале, и еще потому, что он оттуда выйдет в люди и будет паном”.  И при этом такой отец утешал себя мыслью что когда его сын выростет, он поумнеет, и что вся эта “украинская дурь” вылетит у него из головы.  Такие случаи, конечно, бывали, но очень редко ибо, окончив гимназию, а затем и университет, надо было подумать о дальнейшей карьере, а всякая карьера зависела в той или иной степени от всемогущего императорско-королевского правительства, которое “москвофилам” не только не давало ходу, но и сажало их в тюрьму за государственную измену.

Австрийское правительство не довольствовалось тем, что оно воспитывало в своих бурсах сотни и тысячи самостийников. Восьмого мая, 1910 года, буковинский губернатор в один и тот же день закрыл все русские общества и организации: русскую бурсу для мальчиков, русскую бурсу для девушек, общество русских студентов “Карпат” и общество русских женщин, которое содержало школу кройки и шитья.  При этом правительство конфисковало все имущество организаций, в том числе и библиотеку общества русских студентов.  А гимназистов и гимназисток полиция выбросила из общежитий на улицу, не заботясь о том, куда они денутся.
Не будет лишним отметить, что точно так же поступил в Карпатской Руси в 1939-м году украинский монсиньор Волошин, назначенный чехами по приказу Гитлера карпаторусским диктатором.  Воцарившись, он сразу же издал приказ о закрытии всех русских политических организаций, культурных учреждений, студенческих организаций, спортивных обществ, русского скаута и т.д.

Таким образом русская Буковина была украинизирована насильственно аппаратом, во главе которого стоял румын – Николай фон Вассилко.

Заслуживает внимания и то, что в соседней Галицкой Руси во главе украинского движения стоял поляк, граф Шептыцкий, который в течение своего сорокалетнего владычества в роли униатского митрополита во Львове сделал больше для украинизации Галицкой Руси, чем все остальные украинские “дiячи”, вместе взятые.

И. И. Тёрох

От редакции: Ниже помещаем статью покойного И.И. Тереха  –  крупного общественного деятеля Галицкой (Червонной) Руси, известного русского мифолога, – в которой автор четко и ясно рассказывает нам о той страшной кровавой бешенной борьбе Ватикана, немцев и поляков против русских людей Галичины во имя создания искуственного антинародного украинизма и антихристианской унии.

Статья была написана И.И. Терехом вскоре после присоединения к Советскому Союзу Галичины и других западнорусских земель, находившхся под польской оккупацией.  Вот почему у автора статьи могла сохраниться капелька надежды на то, что советы примут во внимание (уважат) историю Галицкой Руси и не будут насильственным образом продолжать подлое дело украинизации.

Но коммунисты своей антирусской политикой в Галичине, в Буковине и на Закарпатской Руси, которая была присоединена к СССР непосредственно после второй мировой войны, лишний раз демонстрируют свой антинародный характер.

Теперь стало еще труднее, еще опаснее бороться за русское единство, чем это было во времена Австрии или Польши.  Но русский народ Червонной Руси не сдается: приспособившись к советским условиям, он ведет и дальше борьбу за народную общерусскую правду.

Весь трагизм галицких “украинцев” состоит в том, что они хотят присоединить “Великую Украину”, 35 мил., к маленькой “Западной Украине”, (так они стали называть после первой мировой войны Галичину) – 4 миллиона, т.е., выражаясь образно, хотят пришить кожух к гузику (пуговице), а не гузик к кожуху.  Да и эти четыре миллиона галичан нужно разделить надвое.  Более или менее половина из них, т.е. те, которых полякам и немцам не удалось перевести в украинство, считают себя издревле русскими, не украинцами, и к этому термину, как чужому и навязанному насильно, они относятся с омерзением.  Они всегда стремились к объединению не с “Украиной”, а с Россией, как с Русью, с которой они жили одной государственной и культурной жизнью до неволи.  Из других двух миллионов галичан, называющих себя термином, насильно внедряемым немцами, поляками и Ватиканом, нужно отнять порядочный миллион несознательных и малосознательных “украинцев”, не фанатиков, которые, если им так скажут, будут называть себя опять рускими или Русинами. Остается всего около полмиллиона “завзятущих” галичан, которые стремятся привить свое украинство (то есть нанависть к России и всему русскому) 35-ти миллионам русских людей Южной России и с помощью этой ненависти создать новый народ, литературный язык и государство.

Здесь будет уместно изложить вкратце историю украинизации поляками, а затем немцами Галицкой (Червонной) Руси, о которой “украинцы” умалчивают, а мир о ней почти не знает.

После раздела старой Польши в 1772 г и присоединения Галичины к Австрии и после неудавшихся польских восстаний в России в 1830 и 1863 г.г.  и Австрии (в 1848 г.) с целью восстановления польского государства, польская шляхта Галичины, состоявшая из владельцев крупных латифундий, заявила свое верноподданничество Францу Иосифу (пресловутое: “Пржи тобе стоимы и стаць хцемы!”) и в награду получила полную власть над всей Галичиной, русской ее частью ^[*].  Получив такую власть, поляки и их иезуитское духовенство продолжали, как и в старой Польше, полонизировать и окатоличивать коренное русское население края. По их внушению, австрийские власти неоднократно пытались уничтожить слово “русский”, которым с незапамятных времен называло себя население Галичины, придумывая для него разные другие названия.

[*] Получивши при первом разделе Польши ту часть Речи Посполитой, которая впоследствии была известна под названием “Галиция”, австрийское правительство создало из нее отдельно провинцию под названием “Королевство Галицкое и Владимирское” (Koenigreih Galizien und Lodomerien).  Две трети этой територии были заселены коренным русским населением.

Дух национального сепаратизма и ненависти к России поляки постоянно поддерживали среди русского населения Галичины, особенно среди ее интеллигенции, лаская и наделяя теплыми местечками тех из них, которые согласны были ненавидеть “москалей”, и преследуя тех, кто ратовал за Русь и православие (наделавший шум в 80-ых годах процесс против Ольги Грабарь и свящ.  И. Наумовича) ^[*].  В 70-ых годах поляки начали прививать чувство национального сепаратизма и галицко-русскому сельскому населению – крестьянству, учредив для него во Львове с помощью вышеупомянутой т.н. интелигенции, общество “Просвита”, которое стало издавать популярные книжечки злобно сепаратистического-руссофобского содержания.

[*] После покушения на жизнь А. Добрянского в Ужгороде, организованного мадьярами, он переселился со своей дочерью Ольгой Грабарь во Львов, где тогда проживала другая дочь его – Алексия Геровская.  К нему во Львов начали приезжать русские галичане, в особенности униатские священники, из которых многие впоследствие переписывались с ним.  Ольга Грабарь исполняла роль секретарши при своем отце, и большинство писем было написано ее рукою. Пишущих машинок в то время еще не было.  Когда один из священников – о.  Наумович открыто перешел со своим приходом в православие и отрекся от папы, то австрийское правительство объявило это государственной изменой.  Добрянского, его дочь Ольгу Грабарь и о. Наумовича посадили во Львове в тюрьму, в которой они просидели шесть месяцев. Суд присяжных оправдал их, но Добрянского сослали после этого сначала в Вену, а затем в далекий Тироль (город Инсбрук).

В 1890 году два галицко-русских депутата галицкого сейма – Ю.  Романчук и А.  Вахнянин – объявили с сеймовой трибуны, “от имени” представляемого ими населения Галичины, что народ, населяющий ее – не русский, а особый, украинский.  Поляки и немцы не раз уже и раньше пытались найти среди русских депутатов людей, которые провозгласили бы галичан особым, отдельным от русского, народом, но не находили никого, кто решился бы на такую очевидную бессмыслицу, на измену горячо в Галичине любимой Руси.  Романчук и Вахнянин были преподавателями русской (с одним “с”) гимназии во Львове.  В молодости они были горячими русскими патриотами. Вахнянин, будучи композитором, писал пламенную музыку к патриотическим русским боевым песням (“Ура! На бой, орлы, за нашу Русь святую”!)

До конца 19-го ст.  термины “украинец, украинский” были употребляемы только кучкой украинствующих галицко-русских интеллигентов.  Народ не имел о них никакого понятия, зная лишь тысячелетние названия – Русь, русский, русин, землю свою называл русской и язык свой – русским. Официально слово “русский” писалось с одним “с”, для того чтобы отличить его от правильного начертания с двумя “с”, употребляемого в России. Нового правописания (без букв – “ять”, ы, ъ) в галицко-русском наречии до этого времени не было. Все журналы, газеты и книги, даже украинствующих, печатались “по-русски” (галицким наречием), старым правописанием.  На ряде кафедр львовского университета преподавание велось на руском языке, гимназии назывались “рускими”, в них преподавали руску историю и руский язык, читали рускую литературу.

С 1890 года, после декларации Романчука и Вахнянина, все это исчезает, как бы по мановению волшебной палочки.  Вводится в школах, судах и во всех ведомствах новое правописание.  Издания украинствующих переходят на новое правописание, старые “руские” школьные учебники изымаются, и вместо них вводятся книги с новым правописанием. В учебнике литературы на первом месте помещается в искаженном переводе на галицко-русское наречие монография М. Костомарова: “Две русские народности”, где слова Малороссия, Южная Русь заменяются термином “Украина” и где подчеркивается, что “москали” похитили у малороссов имя “Русь”, что с тех пор они остались как бы без имени, и им пришлось искать другое название.  По всей Галичине распространяется литература об угнетении украинцев москалями.  Оргия насаждения украинства и ненависти к России разыгрывается во всю.

Россия, строго хранящая принципы невмешательства в дела других государств, ни словом не реагировала в Вене на польсконемецкие проделки, открыто направленные против русского народа.  Галичина стала Пьемонтом украинства. Возглавлять этот Пьемонт приглашается из Киева Михаил Грушевский.  Для него во Львовском университете учреждают кафедру “украинской истории” и поручают ему составить историю “Украины” и никогда не существовавшего и не существующего “украинского народа”.  В награду и благодарность за это каиново дело Грушевский получает “от народа” виллу-дом и именуется “батьком” и “гетманом”. Со стороны украинствующих начинают сыпаться клевета и доносы на русских галичан, за что доносчики получают от правительства теплые места и щедро снабжаются австрийскими кронами и немецкими марками.  Тех, кто остаются русскими и не переходят в украинство, обвиняют в том, что они получают “царские рубли”.  Ко всем передовым русским людям приставляются сыщики, но им ни разу не удается перехватить эти рубли для вещественного доказательства.
Население Галичины на собраниях и в печати протестует против нового названия и нового правописания.  Посылаются записки и делегации с протестами к краевому и центральному правительствам, но ничего не помогает: народ, мол, устами своих представителей в сейме потребовал этого.

Насаждение украинства по деревням идет туго, и оно почти не принимается.  Народ держится крепко своего тысячелетнего названия.  В русские села посылаются исключительно учителя украинофилы, а учителей с русскими убеждениями оставляют без мест.

Надобно заметить следующее: когда поляки увидели, что немцы хватились за их изобретение “украинский” и насаждают его для своих целей, они пошли против этого термина и не допускали его оффициально ни в школах, ни в ведомствах, и держались этого даже в новой Польше, употребляя название “руский” или “русинский”.
Русское униатское духовенство (священики были с университетским образованием) было чрезвычайно любимо и уважаемо народом, так как оно всегда возглавляло борьбу за Русь и русскую веру, и за улучшение его материального положения, было его вождем, помощником, учителем и утешителем во всех скорбях и страданиях в тяжелой неволе.  Ватикан и поляки решают уничтожить это духовенство.  Для этой цели возглавляют они русскую униатскую церковь поляком – графом Шептыцким, возвысив его в сан митрополита.  Мечтая стать униатским патриархом “Великой Украины от Кавказа до Карпат” после разгрома России и перевода всех русских людей Южной Руси в унию, Шептыцкий относился с нерадивостью к миссии, для которой наметили его поляки, в планы которых вовсе не входило создание Украины под Габсбургами или Гогенцолернами, а исключительно ополячение русского населения для будущей Польши.  Он отдался со всей пылкостью молодости (ему было всего 35 лет, когда его сделали митрополитом) служению Австрии, Германии и Ватикану для осуществления плана разгрома России и мечты о патриаршестве.  Тщеславный и честолюбивый, Шептыцкий служил им, нужно признать, всею душою. Несмотря на свой высокий сан, он, переодетый в штатское с подложным паспортом не раз пробирался в Россию, где с украинствующими помещиками и интеллигентами подготовлял вторжение Австро-Венгрии и Германии на “Украину”, о чем он лично докладывал Францу-Иосифу, как его тайный советник по “украинским делам”, а секретно от него сообщал о сем и германским властям, как это было обнаружено в 1915 г.  во время обыска русской разведкой его палаты во Львове, где между другими компрометирующими документами была найдена и копия его записки Вильгельму П-му о прогрессе “украинского движения в России”.  Мечтательный и жадный к титулам и власти, граф пытаясь прибавить к будущему титулу патриарха титул кардинала, часто ездил в Рим, где он услаждал слух Ватикана своими росказнями о недалеком разгроме схизматической России и о присоединении к св.  Престолу под скипетром Его Апостольского Величества Императора Франца-Иосифа 35 миллионов “украинских овечек”.  Но польские шлягуны-магнаты и польские иезуиты, имевшие влияние в Ватикане, мстя Шептицкому за ослушание, не допустили возвышения его в кардиналы.  После создания новой Польши и присоединения к ней Галичины, Шептицкий, надеясь на Гитлера, не переставал мечтать о патриаршестве и ратовал, как и прежде, за разгром России.  Но по велению карающего рока, все его идеи, идеалы, мечты и грезы потерпели полное и страшное крушение.

С появлением Красной Армии в восточной Галичине, он, разбитый параличем, 75-тилетний старик лишился сразу всех титулов, и настоящих и будущих, и терпит великие страсти уже на сем белом свете в наказание за свои тяжкие прегрешения против Руси.  В русской истории его имя будет стоять рядом с именем Поция, Терлецкого, Кунцевича и Мазепы.

Возвращаясь к насаждению украинства в Галичине, нужно отметить, что с назначением Шептыцкого главой униатской церкви прием в духовные семинарии юношей русских убеждений прекращается.  Из этих семинарий выходят священниками заядлые политиканы-фанатики, которых народ назвал “попиками”.  С церковного амвона они, делая свое каиново дело, внушают народу новую украинскую идею, всячески стараются снискать для нее сторонников и сеют вражду в деревне.  Народ противится, просит епископов сместить их, бойкотирует богослужения, но епископы молчат, депутаций не принимают, а на прошения не отвечают.  Учитель и “попик” мало-помалу делают свое дело: часть молодежи переходит на их сторону, и в деревне вспыхивает открытая вражда и доходит до схваток, иногда кровопролитных.  В одних и тех же семьях одни дети остаются русскими, другие считают себя “украинцами”. Смута и вражда проникают не только в деревню, но и в отдельные хаты.  Малосознательных жителей деревни “попики” постепенно прибирают к своим рукам.  Начинается вражда и борьба между соседними деревнями: одни другим разбивают народные собрания и торжества, уничтожают народное имущество (народные дома, памятники – среди них памятник Пушкину в деревне Заболотовцы).  Массовые кровопролитные схватки и убийства учащаются.  Церковные и светские власти на стороне воинствующих попиков.  Русские деревни не находят нигде помощи.  Чтобы избавиться от “попиков”, многие из униатства возвращаются в православие и призывают православных священников.  Австрийские законы предоставляли полную свободу вероисповедания, о перемене его следовало только заявить административным властям.  Но православные богослужения разгоняются жандармами, православные священники арестовываются и им предъявляется обвинение в государственной измене.  Клевета о “царских рублях” не сходит со столбцов украинофильской печати.  Русских галичан обвиняют в “ретроградстве” и т.п., тогда, как сами клеветники украинофилы, пользуясь щедрой государственной помощью, отличались звериным национализмом и готовились посадить на престол Украины судившегося после войны за обман во Франции – пресловутого Габсбурга “Василя Вышиваного”.

Россия и дальше молчит: Дескать, не ее дело вмешиваться во внутрение дела другого государства.  Галицко-русские интеллигенты, чтобы удержать фронт в этой неравной борьбе, чтобы содержать свою преследуемую конфискациями прессу и свои общества, облагают себя податью во сто корон и свыше ежемесячно и собирают среди крестьянства средства с помощью так называемой лавины-подати.

Против украинской пропаганды решительнее всех реагировала галицко-русская студенческая молодежь.  Она выступила против украинской “Новой Эры” открытым движением – “Новым курсом”. Галицко-русские народные и политические деятели опасаясь усиления террора, вели все время консервативную, осторожную и примирительную политику с поляками и с австрийскими властями. Чтоб не дразнить ни одних, ни других, они придерживались в правописании официального термина “руский” (с одним “с”) и всячески пытались замаскировать свои настоящие русские чувства, говоря молодежи: “будьте русскими в сердцах, но никому об этом не говорите, а то нас сотрут с лица земли.  Россия никогда не заступалась за Галичину и никогда не заступится. Если мы будем открыто кричать о национальном единстве русского народа, Русь в Галичине погибнет навеки”.  Хотя вся интелигенция знала русский литературный язык, выписывая из России книги, журналы и газеты, но по вышеуказаной причине не употребляла его в разговоре. Разговорным языком у нее было местное наречие.  По этой же причине и книги и газеты издавались ею на странном языке – “язычии”, как его в насмешку называли, т.е. на галицко-русском наречии с примесью русских литературных и церковнославянских слов, чтобы таким образом угодить и Руси и не дразнить чистым литературным языком властей.  Словом, ставили свечу и Богу и черту огарок.  Молодежь, особенно университетская, не раз протестовала против этих “заячьих” русских чувств своих отцов и пыталась открыто говорить о национальном и культурном единстве всех русских племен, но отцы всегда как-то успевали подавлять эти рвущиеся наружу стремления детей.  Молодежь раньше изучала русский литературный язык в своих студенческих обществах без боязни, открыто, и тайно организовала уроки этого языка для гимназистов в “бурсах” (общежитиях) и издавала свои газетки и журналы на чистом литературном языке.  После “Новой Эры” в ответ на украинизацию деревни, студенты стали учить литературному языку и крестьян.  На сельских торжествах парни и девушки декламировали стихотворения не только своих галицких поэтов, но и Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Майкова и др.  По деревням ставили памятники Пушкину.  Член Государственной думы, граф В.А. Бобринский, возвращаясь со Славянского Съезда в Праге через Галичину с галицкими делегатами этого съезда, на котором он с ними познакомился, и присутствуя на одном из таких крестьянских торжеств в деревне, расплакалсл, говоря: “Я не знал, что за границей России существует настоящая святая Русь, живущая в неописуемом угнетении, тут же, под боком своей сестры Великой России.  Я – Колумб, я открыл Америку”.

Но когда с “Новой Эрой” оргия насаждения украинства немцами, поляками и Ватиканом разбушевалаеь во всю, русская галицкая молодежь не выдержала и взбунтовалась против замаскированной политики своих стариков: Дети пошли против своих отцов.  Этот бунт известен в истории Галицкой Руси под названием “Нового Курса”, а зачинщики и сторонники его под кличкой “новокурсников”.  “Новый Курс” был следствием украинофильской “Новой Эры” и явился для нее разрушительным тараном.  Студенты бросились в народ: созывали веча и открыто стали на них провозглашать национальное и культурное единство с Россией.  Русское крестьянство стало сразу на их сторону, и через некоторое время примкнули к ним две третьих галицко-русской интеллигенции и отцов.  Употребляемый до тех пор сине-желтый галицко-русский флаг был заменен носившимся раньше под полой трехцветным бело-сине-красным, а главным предметом всех народных собраний и торжеств по городам и деревням было национальное и культурное единство с Россией.  Также были учреждены для проповедывания “новокурсных” идей ежедневная газета (“Прикарпатская Русь”) на литературном языке и популярный еженедельник (“Голос Народа”) для крестьянства на галицко-русском наречии против издаваемых отцовских – ежедневной газеты на “язычии” “Галичанина” и еженедельника для народа (“Русского Слова”); последние вскоре зачахли и прекратили свое существование.  В течение года “Новый Курс” поглотил почти всю галицко-русскую интеллигенцию и крестьянство и воцарился повсеместно.  Литературный язык употреблялся теперь не только в печати, но и открыто сделался разговорным языком галицко-русской интеллигенции.

Возвратившийся в Россию, гр.  В.А. Бобринский поднял шум о положении дел в Галичине.  У русских властей он не имел успеха, а либеральная и левая пресса тоже не поддержала его только потому, что он был в Думе правый, и как бы по указке, единодушно отнеслась к делу враждебно, считая русских галичан “националистами, ретроградами”, а украинофилов “либералами, прогрессистами” (!). Не находя нигде поддержки, граф Бобринский организовал с помощью разбирающихся в Галицких делах русских людей в С.-Петербурге и Киеве “Галицко-русские общества”, которые начали собирать средства на помощь Прикарпатской Руси.  Это были первые (и не царские) рубли, которые Галичина стала получать от своих братьев в России.  Но средства эти были скудны, и все они шли на помощь по содержанию гимназических общежитий (бурс), в которые принимались талантливые мальчики бедных крестьян на полное содержание.

“Новый Курс” захватил австрийские власти врасплох.  Согласно австрийской конституции, они не могли прямо и открыто выступать против него, да и это не возможно было сделать из-за многочисленности “государственных изменников”.  Раньше, когда обнаруживались такие “преступления” у нескольких лиц, их судили, сажали в тюрьму.  Теперь же все свершилось вдруг, и нужно было иметь дело с сотнями тысяч “изменников”, государственную измену которых невозможно было доказать.  Но власти не дремали и выжидали случая, чтобы было за что зацепиться и подготовляли целый ряд процессов о “шпионстве”, из коих первый начался в 1913 году накануне мировой войны. Между тем, они преследовали проявление русского духа намеченными заранее мерами.  Чтобы оказать помощь “попикам” и учителям украинофилам власти решают ударить по крестьянскому карману. Они обильно снабжают кооперативы украинофилов деньгами, которые через посредство райфайзенских касс даются взаймы по деревням только своим приверженцам.  Крестьяне, не желающие назвать себя украинцами, займов не получают.  В отчаянии деятели русских галичан бросаются за помощью к чехам, и по ходатайству Крамаржа и Клофача (Масарик был врагом русских вообще и в парламенте всегда поддерживал украинофилов) получают в Живностенском Банке кредиты для своих кооперативов ^[*].  Выборы в сейм и парламент сопровождаются террором, насилиями и убийством жандармами русских крестьян. Украинофилы пользуются на выборах и моральной и финансовой поддержкой власти.  Имя избранного громадным большинством галицко-русского депутата при подсчете голосов просто вычеркивается и избранным объявляется кандидат украинофил, получивший менее половины голосов. Борьба русских с украинофилами усиливается из года в год и продолжается под страшным террором вплоть до мировой войны, – войны немецкого мира со славянством, к которой Германия и Австро-Венгрия готовились десятки лет, в связи с чем ими и насаждался украинский сепаратизм и ненависть к России среди искони русского населения в Галичине.  Россия очнулась и открыла глаза на происходящее в Червонной Руси только накануне войны, когда во Львове начался нашумевший на всю Европу чудовищный процесс о “государственной измене” и “шпионстве” против двух галицко-русских интеллигентов (Бендасюка и Колдры) и двух православных священников (Сандовича и Гудимы).  На этот процесс нежданно явились пять депутатов государственной Думы всех оттенков (среди них и настоящий “украинец” – депутат Макогон) и они, войдя в зал, публично, во время заседания суда, поклонились до земли сидящим на скамьях подсудимых, со словами: “Целуем ваши вериги!” Подсудимые были оправданы присяжными заседателями, несмотря на то, что председательствующий судья в своей напутственной речи заседателям, очевидно по указанию свыше, не скрывал надежды на то, что будет вынесен обвинительный приговор.

[*] Самый большой чешский банк – “Центральный Банк Чешских Сберегательных Касс” – давал многомиллионные займы только “украинским” кооперативам.

За арестованных и избиваемых русских священников добровольно заступаются епископы католики: польский и армянский, а униатские епископы во главе с Шептыцким, несмотря на просьбы жен и детей, отказывают в защите своим русским галицким священникам.  Этого нужно было ожидать: они же их предали на убиение.
Арестованых вывозят вглубь Австрии в концентрационные лагеря, где несчастные мученики тысячами гибнут от голода и тифа.  Самые передовые деятели после процесса о государственной измене в Вене, приговариваются к смертной казни и только заступничество испанского короля Альфонса спасает их от виселицы.  В отместку за свои неудачи на русском фронте, улепетывающие австрийские войска убивают и вешают по деревням тысячи русских галицких крестьян.  Австрийские солдаты носят в ранцах готовые петли и где попало: на деревьях, в хатах, в сараях, – вешают всех крестьян, на кого доносят украинофилы, за то, что они считают себя русскими.
Галицкая Русь превратилась в исполинскую страшную Голгофу, поросла тысячами виселиц, на которых мученически погибали русские люди только за то, что они не хотели переменить свое тысячелетнее название.
Эти зверства и мучения с иллюстрациями, документами и точными описаниями увековечены основанным после войны Талергофским Комитетом во Львове, издавшим их в нескольких томах.

Такова краткая история происков Ватикана, поляков и немцев в насаждении ими украинства на Карпатах среди издревле русского населения Червонной Руси.

Украинское движение в Галичине под руководством Германии продолжалось и после первой мировой войны.  В это время появился для нее новый термин – Западная (Захiдня) Украина, в которой была организована тайная военная организация (УВО), превратившаяся впоследствии в организацию украинских националистов (ОУН).
Борьба по городам и деревням между русскими и самостийниками, несмотря на ужасные притеснения Польшей одних и других, продолжалась, как и раньше, но уже без крика о рублях.  Возвратившиеся из австрийских концентрационных лагерей русские интеллигенты и крестьяне бесстрашно отстаивали свое русское имя и Русь.
Уважат ли Советы историю Галичины и, памятуя, что ее имя не Украина, а Русь, не будут ли мешать, как это делали поляки, немцы и Ватикан, оставшемуся в ней страстотерпцу русскому населению жить своей русской жизнью, или же поощряя и дальше искусственно созданный сепаратизм, утвердят за ней неестественное, неисторическое и подложное новое имя и доконают русских галичан для вящей радости разъединителей русского народа и всего славянства, – покажет недалекое будущее.

1945 год