АБУЛКАСЫМ ФИРДАУСИ

home  

СОДЕРЖАНИЕ

(перевод В. Державина)

РУСТАМ И СУХРАБ

Теперь я о Сухрабе и Рустаме Вам расскажу правдивыми устами. Когда палящий вихрь пески взметет И плод незрелый на землю собьет, – Он прав или не прав в своем деянье? Зло иль добро – его именованье? Ты правый суд зовешь, но где же он? Что – беззаконье, если смерть – закон? Что разум твой о тайне смерти знает? Познанья путь завеса преграждает. Стремится мысль к вратам заветным тем… Но дверь не открывалась ни пред кем. Не ведает живущий, что найдет он Там, где покой навеки обретет он. Но здесь – дыханье смертного конца Не отличает старца от юнца.

Здесь место отправленья в путь далекий Влачимых смертью на аркане рока. И это есть закон. Твой вопль и крик К чему, когда закон тебя настиг? Будь юношей, будь старцем седовласым – Со всеми равен ты пред смертным часом. Но если в сердце правды свет горит. Тебя в молчанье мудрость озарит. И если здесь верпа твоя дорога, Нет тайны для тебя в деяньях бога. Счастлив, кто людям доброе несет, Чье имя славой доброй процветет! Здесь расскажу я про отца и сына, Как в битву два вступили исполина. Рассказ о них, омытый влагой глаз, Печалью сердце наполняет в нас.

Нападение Сухраба на Белый Замок

На рубеже Ирана возведен Был замок. “Белым замком” звался он. Хаджир – начальник стражи, славный воин – Был храбр, силен, водить войска достоин. И от Ирана был поставлен там Правителем премудрый Гуждахам. Имел он дочь. И не было ей равной, – Всем хороша, но зла и своенравна. Когда Сухраб пришел, нарушив мир, Его увидел со стены Хаджир. На быстром скакуне – любимце брани – С копьем Хаджир явился на майдане*. Блистая в снаряженье боевом, К войскам Турана* он воззвал, как гром: “У вас найдется ль воин искушенный, В единоборстве конном закаленный? Эй, кто у вас могуч, неустрашим? Пусть выйдет, я хочу сразиться с ним!” Один, другой и третий сбиты были, Перед Хаджиром устоять не в силе. Когда Хаджира увидал в бою, Сухраб решил изведать мощь свою. Он как стрела помчался грозовая, Над полем вихри пыли подымая. И весело Хаджиру крикнул он: “Один ты вышел, гневом распален? На что надеешься? Куда стремишься? Или драконьей пасти не боишься? И кто ты, предстоящий мне в бою, Скажи, чтоб смерть оплакивать твою?” И отвечал ему Хаджир: “Довольно! Сам здесь падешь ты жертвою невольной. Себе я равных в битве не встречал, Лев от меня уходит, как шакал.

Знай – я Хаджир. О юноша незрелый, Я отсеку главу твою от тела И Кей-Кавусу в дар ее пошлю. Я труп твой под копыта повалю”. Сухраб в ответ Хаджиру рассмеялся И за копье свое стальное взялся. И сшиблись, и в поднявшейся пыли Едва друг друга различить могли Как молния, летящая по тучам, Летел Сухраб на скакуне могучем. Хаджир ударил, но огромный щит Сухраба все же не был им пробит. Тут на врага Сухраб занес десницу, Копьем его ударил в поясницу. Упал Хаджир, как будто бы с седла Его внезапно буря сорвала; Упал, как глыба горного обвала Так, что душа его затрепетала. Сошел Сухраб, коленом придавил Хаджиру грудь, кинжал свой обнажил Хаджир, увидя – льву попал он в когти, Молил пощады, опершись на локти. Могучий пощадил его Сухраб, И в плен был взят Хаджир им, словно раб. Связал он побежденного арканом, Велел ему предстать перед Хуманом*. Хуман все видел. Был он потрясен Тем, что Хаджир так быстро побежден. Со стен за поединком наблюдали. И в крепости вопили и рыдали, Что пал с коня и в плен попал Хаджир – Воитель, славой наполнявший мир.

Поединок Сухраба с Гурдафарид

Дочь Гуждахамова Гурдафарид, Увидев, что Хаджир бесславно сбит, От горя в исступленье застонала И яростью и гневом запылала. Хоть юной девушкой была она, Как витязя, влекла ее война. Грозна в бою, чужда душою мира, Увидя поражение Хаджира, Она такой вдруг ощутила стыд, Что потемнели лепестки ланит. Воительница медлить не хотела, Кольчугу, налокотники надела И, косы уложивши над челом, Их под булатный спрятала шелом Как грозный всадник, дева красовалась На скакуне; как вихрь, она помчалась, И пыль над степью облаком взвила, И так к войскам Турана воззвала: “Кто в верховом бою у вас искусен? Кто вождь у вас? Смелей выходит пусть он! Пусть доведется испытать киту Моих ударов мощь и быстроту!” Смотри: никто из воинов Турана Не вышел с ней на бой в простор майдана Ее Сухраб увидел издали, Как в облаке, летящую в пыли. Сказал он: “Вот еще онагр* несется!... В петлю мою сейчас он попадется!” Кольчугу он и чинский шлем* надел, Навстречу ей, как ветер, полетел. Гурдафарид свой лук тугой схватила И молнией стрелу в него пустила. Когда стрелу пускала в высоту, Она орла сбивала на лету. Хоть стрелы вихрем с тетивы летели, Они задеть Сухраба не сумели, Их отражал Сухраба щит стальной Позорным он почел подобный бой, Сказал он: "Хватит! Кровь должна пролиться!” И на врага помчался, словно птица. Увидев – жаждой битвы он горит.– Оставила свой лук Гурдафарид И поскакала, по полю петляя, Копьем своим Сухрабу угрожая. Великим гневом возгорел Сухраб, Бой сразу кончить захотел Сухраб. Он мчался, издавая львиный рык, И, как Азаргушасп*, ее настиг, Копьем ударил в стягивавший туго Кушак, разорвалась ее кольчуга, – И словно бы чоуганом – не копьем, Как мяч, ее он вскинул над седлом Гурдафарид рукой в седло вцепилась, Другой рукой за меч свой ухватилась. И разрубила пополам копье, И плотно села на седло свое, И вихрем улетела в туче праха. Ловка была она, не знала страха. Сухраб за нею вслед погнал коня; Он гневом омрачил сиянье дня. Вот он настиг. И за ее спиною Привстал и шлем сорвал с нее рукою. Взметнулись косы, по ветру виясь, От шлема тяжкого освободясь. И понял витязь, полон изумленья, Что с женщиною вышел он в сраженье. Сказал: “Подобных девушек Иран Сегодня шлет на боевой майдан!… Их витязи, когда коней пускают, Над степью пыль до облак подымают. Но коль в Иране девы таковы, То каковы у них мужчины-львы?” Тут он аркан свой черный вслед метнул ей И стан петлею туго захлестнул ей. Сказал ей: “Луноликая, смирись И не пытайся от меня спастись! Хоть много дичи мне ловить случалось, Такая лань впервые мне попалась!” Увидев, что беда ей предстоит, Открыла вдруг лицо Гурдафарид И молвила: “Не надо многих слов, Ты – лев могучий среди храбрецов! Подумай: с той и с этой стороны На бой наш взгляды войск обращены... Теперь с лицом открытым я предстала, И разнотолков, знай, пойдет немало, Что, мол, Сухраб до неба напылил – В единоборство с женщиной вступил.

Копьем тяжелым с девушкою бился Перед мужами – и не устыдился! Я не хочу, чтобы из-за меня Шла о Сухрабе славном болтовня. Мир заключим, чтоб завязать язык их... Ведь мудрость, знаешь сам, удел великих. Теперь мой замок и мои войска – Твои! Как клятва, речь моя крепка. И крепость и сокровища Хаджира – Твои. Зачем нам битва после мира?” Сухраб, на лик прекрасный брося взгляд, В цвету весны увидел райский сад. Ее красой душа его пленилась, И в сердце, как в ларце, печаль укрылась. Ответил он: “Тебя я отпущу, Но помни: я обмана не прощу Не уповай на стены крепостные, Они не выше неба, не стальные. С землей сровняю эти стены я, И нет против меня у вас копья” Гурдафарид вперед – крылатым лётом – Коня послала к крепостным воротам. Сухраб за нею рысью ехал вслед, Он верил, что ему преграды нет. Тут крепости ворота заскрипели И пропустить Гурдафарид успели. И вновь захлопнулись и заперлись. У осажденных слез ручьи лились. В подавленных сердцах кипело горе, Тонуло все в постигшем их позоре. К Гурдафарид, со всею свитой, сам Седобородый вышел Гуждахам, Сказал: “О с благородным сердцем львица, О дочь моя! Тобой Иран гордится! Страдали мы, неравный видя бой, Но не бесславен был поступок твой. Ты выхода искала в честной битве, Но враг силен. Внял бог моей молитве, – В обмане ты спасенье обрела И невредима от врага ушла”. Гурдафарид в ответ лишь засмеялась И на стене высокой показалась. Увидела Сухраба за стеной И молвила: “Что ждешь ты, витязь мой? Иль ожидать напрасно – твой обычай? Увы, навек расстался ты с добычей!” Сказал Сухраб: “О пери, пред тобой Клянусь луной, и солнцем, и судьбой, – Разрушу крепость! Выхода иного Не вижу я. Тебя возьму я снова. Как ты раскаешься в своих словах, Когда в моих окажешься руках! Как сожалеть ты будешь, что сначала Ты не исполнила, что обещала!” Гурдафарид ответила, смеясь: “Я сожалею, о мой юный князь! Неужто, витязь мой, не знал ты ране, Что тюрки брать не могут жен в Иране? Что ж, значит, я тебе не суждена! Но не печалься, то судьбы вина... Но сам ты не из тюркского народа, В тебе видна иранская порода. С такою мощью, с красотой твоей Ты был бы выше всех богатырей. Но ведь когда узнает шах Ирана, Что юный лев повел войска Турана – Подымется Рустам из Сеистана, Не устоишь ты против Тахамтана!* Беда тебе! Из войска твоего В живых он не оставит никого. Мне жаль, что этот стан и эти плечи Поникнут и падут во прахе сечи. Повиновался б лучше ты судьбе, Вернулся бы скорей в Туран к себе. А ты на мощь свою лишь уповаешь, Как глупый бык, бока свои терзаешь!” Сухраб, внимая, от стыда сгорал. Что замок трудно взять, он это знал. Невдалеке от крепости стояло Село и над собой беды не знало. Сухраб пошел и разорил село, По локоть руки окунул во зло. Сказал потом: “Ночь наступает, поздно... Пора нам отдохнуть от сечи грозной. А завтра здесь неслыханная быль Свершится. Мы развеем стены в пыль”. И, повернув коня, погнал безмолвно, Вернулся в стан, печалью смутной полный.

Сухраб расспрашивает Хаджира о предводителях Иранского войска

Как только солнце щит свой золотой Приподняло над горною грядой, Сухраб – в величье мощи, в блеске власти Сел на коня-любимца темной масти. Индийским препоясанный мечом, Блистая царским шлемом над челом, С арканом на луке седла крутого. Он выехал – нахмуренный сурово – На некий холм, чтобы издалека Все осмотреть иранские войска. Он привести велел к себе Хаджира, Сказал ему: “Среди явлений мира Стреле не подобает кривизна, Кривая, – в цель не попадет она. Во всем всегда правдивым будь со мною, И милостивым буду я с тобою. Что б ни спросил я – правду говори, Не изворачивайся, не хитри. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * Хаджир ему сказал: “На все правдиво Отвечу, что ни спросит царь счастливый, Все расскажу я, что известно мне; Душою чужд я лжи и кривизне. Я жил и говорил всегда правдиво, Поверь, что нет во мне и мысли лживой. Душа достойных правдою сильна, Мне ненавистны ложь и кривизна”. Сказал Сухраб: “Средь вражеского стана Ты мне укажешь витязей Ирана, – Богатырей могучих и вельмож – Гударза, Туса, Гива назовешь. Покажешь мне Бахрама и Рустама, Что ни спрошу, – на все ответишь прямо, Но знай – за ложь сурова будет месть. Утратишь все – и голову и честь! Чей там шатер стоит, парчой блистая, Полами холм высокий осеняя? Сто боевых слонов пред ним. Смотри – Синеет бирюзовый трон внутри. Над ним сверкает желтое, как пламя, Серпом луны украшенное знамя. Чья эта ставка, что простерлась вширь Так царственно? Кто этот богатырь? Хаджир ответил: “Это шах великий, Богатырей, слонов и войск владыка”. Спросил Сухраб: “Там, справа, на крыле, Толпится много войска в пыльной мгле, Слоны ревут... Чей это там просторный Средь гущи войск шатер раскинут черный? Палаток белых ряд вокруг него, Слоны и львы стоят вокруг него. Над ним – слоном украшенное знамя, Гонцы блестят расшитыми плащами. На их конях попоны в серебре, Кто отдыхает в черном том шатре?” Хаджир ответил: “Со слоном на стяге, Тус — предводитель войска, муж отваги. Он родич падишаха, духом горд, В бою, как слон, неустрашим и тверд”. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * Сухраб спросил: “А чей там тешит взор Из шелка изумрудного шатер? Как трон, у входа золотое ложе, Пред ним стоят иранские вельможи. Звезда Кавы* над тем шатром горит. На троне в блеске царственном сидит Могучий витязь. Средь мужей Ирана Ни у кого нет плеч таких и стана. Сидит – а выше на голову он Стоящих, чьей толпой он окружен. Конь перед ним едва ему по плечи, Где ж конь такому витязю для сечи? Я думаю, он на стезе войны Неудержимей яростной волны. Вокруг его шатра стоят слоны Индийские, на бой снаряжены. Я думаю, среди всего Ирана Нет для него копья и нет аркана. На знамени его – дракон и льва Из золота литая голова. Его я слышу голос, словно гром, Кто этот воин? Расскажи о нем!”

И вся душа Сухрабова хотела Услышать: “То Рустам – железнотелый!..” Но иначе судил коварный мир, – Трусливо правду утаил Хаджир. Он думал: “Если все скажу я прямо, Лев этот юный истребит Рустама. Я скрою правду. Может быть, тогда Иран минует страшная беда...” Сказал Хаджир: “Приехал к нам из Чина Посол, предстал к престолу властелина”. “А как зовут его?” – Сухраб спросил, Хаджир в ответ: “Я имя позабыл”. Сухраб, чело нахмуривши сурово: “Как звать его?” – спросил Хаджира снова. Хаджир ответил: “О владыка львов, О покровитель тигров и слонов! Когда предстал он падишаха взору, Я в Белый замок уезжал в ту пору. Посла я видел, имя же его До слуха не достигло моего” Сухрабу сердце сжала скорбь тисками, Хотел он слово слышать о Рустаме. И хоть отец в сиянии венца Сидел пред ним – он не узнал отца. Он жаждал слов: “Рустам перед тобою!” Иное было суждено судьбою. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * “Ты не правдив со мной, – Сухраб сказал, – Ведь ты Рустама мне не указал. С войсками все иранские владыки Здесь на виду, а где ж Рустам великий? Как может в тайне оставаться тот, Кого Иран защитником зовет? Ведь если шах Ирана скажет слово И тучей встанет воинство Хосрова*, Но даст он знака в бой вступить войскам, Пока не встанет впереди Рустам!” И вновь открыл Хаджир уста ответа: “Рустам могучий здесь, конечно, где-то. Или в Забуле, у себя в горах, Теперь ведь время пировать в садах”. Сказал Сухраб: “А поведет их кто же? Нет, это на Рустама не похоже. Подумай сам: все вышли воевать, А вождь Рустам уехал пировать?” * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * Хаджир ему ответил: “Если сам Захочет боя исполин Рустам, Противоборца ищет он такого, Что ломит палицей хребет слоновый. Ты видел бы, каков он — Тахамтан, – Его драконью шею, плечи, стан. Ты видел бы, как демоны и дивы Бегут, когда идет Рустам счастливый. Он палицей скалу рассыплет в прах, Он на войска один наводит страх. Кто ни искал с Рустамом поединка, Растоптан был могучим, как былинка. А пыль из-под копыт его коня, Как туча, заслоняет солнце дня. Ведь он владеет силой ста могучих, Велик он, как утес, чье темя в тучах. Когда душой он в битве разъярен, Бегут пред ним и тигр, и лев, и слон. Гора не устоит пред ним. Пустыня – У ног его покорная рабыня. От Рума по Китайский океан Прославлен в мире воин Тахамтан О юный шах, я искренен с тобой, – С Рустамом грозным ты не рвись на бой”. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * Смолк, отвернулся от него угрюмо, И загрустил Сухраб, объятый думой. Хаджир подумал: “Если я скажу Всю правду и Рустама покажу Туранцу юному с могучей выей, Тогда он соберет войска большие. И в бой погонит своего коня – Он навсегда затмит нам солнце дня. Могучий телом, яростный, упрямый – Боюсь, что уничтожит он Рустама”.

Второй бой Рустама с Сухрабом

Лишь, грифу ночи разорвавши горло, Над миром солнце крылья распростерло, Встал с ложа сна могучий Тахамтан, Надел кольчугу, тигровый кафтан. И, кушаком железным осененный, Сел на коня, как на спину дракона. Сухраб сидел беспечно за столом С красавицами, с музыкой, с вином. Сказал Хуману: “Этот лев Ирана, Что выйдет в бой со мною утром рано, Он равен ростом мне. Как я – силен, В бою, как я, не знает страха он. Так станом, шеей схожи меж собой мы, Как будто в форме вылиты одной мы. Внушил приязнь он сердцу моему. И я вражды не чувствую к нему. Все признаки, что мать мне называла, Я вижу в нем. Душа моя вспылала, – Поистине – он, как Рустам, на вид. Уж не отец ли мой мне предстоит? Томлюсь я тяжкой мукой и не знаю – Не на отца ли руку подымаю? Как буду жить я? Как перед творцом Предстану с черным от греха лицом? Нет, и под страхом смертного конца Не подыму я руку на отца! Иль светлый дух навек во мне затмится, И мир весь от Сухраба отвратится. Злодеем буду в мире наречен, На вечные мученья обречен. Душа в бою становится суровей, Но зло, а не добро в пролитье крови”. И отвечал Хуман: “За жизнь свою Рустама прежде я встречал в бою. Ты слышал ли, как пахлаван Ирана Твердыню сокрушил Мазандерана?* А этот старый муж? Хоть с Рахшем схож* Могучий конь его – не Рахш он все ж”. Весь мир уснул. Свалила всех усталость, Лишь стража на стенах перекликалась. Сухраб-завоеватель той порой Встал с трона, удалился на покой. Когда же солнце встало над землей, Он поднялся от сна на новый бой. Кольчугою стальной облек он плечи, Надел доспехи, взял оружье сечи. Витал он мыслью в поле боевом, И сердце радостью кипело в нем. И прискакал он в степь, щитом сверкая, Своей тяжелой палицей играя. Рустам был там. Как ночь, он мрачен был Сухраб его с улыбкою спросил: “Как отдыхал ты ночью, лев могучий? Что ты угрюм, как сумрачная туча? Скажи мне правду, витязь, каково Теперь желанье сердца твоего? Отбросим прочь мечи свои и стрелы И спешимся, мой ратоборец смелый. Здесь за беседой посидим вдвоем, С лица и сердца смоем хмурь вином. Потом пойдем к иранскому владыке И перед ним дадим обет великий. Кто б на тебя ни вышел – мы на бой Пойдем и вместе победим с тобой. К тебе мое невольно сердце склонно, Кто ты такой, я думаю смущенно, – Из рода славных ты богатырей? О родословной расскажи своей.

Кто ты? – вопрос я многим задавал, Но здесь тебя никто мне не назвал. Но если вышел ты со мной на бой, Ты имя мне теперь свое открой. Не ты ли сын богатыря Дастана, Рустам великий из Забулистана?” “О славы ищущий!— сказал Рустам. – Такие речи не пристали нам. Вчера мы разошлись и дали слово, Что рано утром бой начнем мы снова Зачем напрасно время нам тянуть? Не тщись меня ты лестью обмануть. Ты молод – я зато седоголовый Я опоясался на бой суровый. Так выходи. И будет пусть конец Такой, какой предначертал творец”. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * И вот бойцы, уже не тратя слов. Сошли с железнотелых скакунов. И пешие – на бой в открытом поле – Сошлись они, полны душевной боли. Как львы, схватились яростно. И вновь По их телам струились пот и кровь. И вот Сухраб, как слон от крови пьяный, Всей мощью рук взялся за Тахамтана. Он за кушак схватил его, рванул, Сказал бы ты, что гору он свернул Как лютый зверь, он на Рустама прянул, И вскинул вверх его, и наземь грянул Свалил он льва среди богатырей И сел на грудь всей тяжестью своей, К земле Рустама грузно придавивши, Как лев, самца-онагра закогтивший. Поверг спиной Рустама в прах земли, И было все лицо его в пыли... И вырвал из ножен кинжал блестящий, И уж занес его рукой разящей. Рустам сказал: “Послушай! Тайна есть, – Ее открыть велят мне долг и честь. О покоритель львов, о тигр Турана, Искусен ты в метании аркана. Искусством ты и силой наделен, Но древний есть у нас один закон. И от него нельзя нам отступиться, Иначе светоч мира омрачится. Вот слушай: “Кто благодаря судьбе Врага повалит на землю в борьбе, То есть такой закон для мужа чести, – Не должен, и во имя правой мести, Его булатом смертным он разить, Хоть и сумел на землю повалить. И только за исход второго боя Венчается он славою героя. И если дважды одолеет он, То может убивать. Таков закон”. Чтобы спастись от смерти неминучей, Прибег к коварству Тахамтан могучий. Хотел он из драконьих лап уйти И голову от гибели спасти. Сухраб свирепый, с богатырским телом Был еще отрок с разумом незрелым. Доверчиво он внял его словам – Он думал, что не может лгать Рустам. Хоть о таком обычае старинном Он не слыхал, поверил он сединам И, по величью сердца своего, Рустама поднял, отпустил его. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Смерть Сухраба от руки Рустама

Сойти с коней им время наступило, Беда над головами их парила И в рукопашной вновь они сошись, За пояса всей силою взялись. Сказал бы ты, что волей небосвода Сухраб был связан, – мощный воевода Рустам, стыдом за прошлое горя, За плечи ухватил богатыря, Согнул хребет ему со страшной силой Судьба звезду Сухрабову затмила. Рустам его на землю повалил, Но знал, что удержать не хватит сил. Мгновенно он кинжал свой обнажил И сыну в левый бок его вонзил И, тяжко тот вздохнув, перевернулся, От зла и от добра он отвернулся Сказал: “Я виноват в своей судьбе, Ключ времени я отдал сам тебе А ты – старик согбенный . И не дива, Что ты убил меня так торопливо Еще играют сверстники мои, А я – на ложе смерти здесь – в крови Мать от отца дала мне талисман, Что ей Рустам оставил, Тахамтан. Искал я долго своего отца, – Умру, не увидав его лица Отца мне видеть не дано судьбою. Любовь к нему я унесу с собою. О, жаль, что жизнь так рано прожита, Что не исполнилась моя мечта! А ты, хоть скройся рыбой в глубь морскую, Иль темной тенью спрячься в тьму ночную, Иль поднимись на небо, как звезда, Знай, на земле ты проклят навсегда. Нигде тебе от мести не укрыться, Весть об убийстве по земле промчится. Ведь кто-нибудь, узнав, что я убит, Поедет и Рустаму сообщит, Что страшное случилось злодеянье, И ты за все получишь воздаянье!”

Когда Рустам услышал речь его, Сознанье омрачилось у него. Весь мир померк. Утративши надежду, Он бился оземь, рвал свою одежду. Потом упал – без памяти, без сил. Очнулся и, вопя, в слезах спросил: “Скажи, какой ты носишь знак Рустама? О, пусть покроет вечный мрак Рустама! Пусть истребится он! Я – тот Рустам, Пусть плачет надо мной Дастани Сам”*. Кипела кровь его, ревел, рыдал он, И волосы свои седые рвал он. Когда таким Рустама увидал Сухраб – на миг сознанье потерял. Сказал потом: “Когда ты впрямь отец мой, Что ж злобно так ускорил ты конец мой? “Кто ты?” – я речь с тобою заводил, Но я любви в тебе не пробудил. Теперь иди кольчугу расстегни мне. Отец, на тело светлое взгляни мне. Здесь, у плеча, – печать и талисман, Что матерью моею был мне дан. Когда войной пошел я на Иран И загремел походный барабан, Мать вслед за мной к воротам поспешила И этот талисман твой мне вручила. “Носи, сказала, втайне! Лишь потом Открой его, как встретишься с отцом” Рустам свой знак на сыне увидал И на себе кольчугу разодрал. Сказал: “О сын, моей рукой убитый, О храбрый лев мой, всюду знаменитый!” Увы! – Рустам, стеная, говорил, Рвал волосы и кровь, не слезы, лил. Сказал Сухраб: “Крепись! Пускай ужасна Моя судьба, что слезы лить напрасно? Зачем ты убиваешь сам себя, Что в этом для меня и для тебя? Перевернулась бытия страница, И, верно, было так должно случиться!.. ” * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Плач Рустама над Сухрабом

Рустам свои ланиты в кровь терзал, Бил в грудь себя, седые кудри рвал. Он, спешась, прахом темя осыпал, Согнулся, будто вдвое старше стал. Все знатные – в смятенье и в печали – Вокруг него вопили и рыдали: “О юноша, о сын богатыря, Не знавший мира, светлый, как заря! Подобных не рождали времена, Не озаряли солнце и луна”. Сказал Рустам: “О, грозная судьбина! На склоне лет своих убил я сына... Как дома мне предстать с моей бедой Перед отцом, пред матерью седой? Пусть мне они отрубят обе руки! Умру, уйду от нестерпимой муки... Я витязя великого убил. Увы, не знал я, что он сын мне был. Был Нариман и древний муж Нейрам, Был воин Заль, и был могучий Сам; Их слава наполняла круг вселенной. Я сам был воин мира неизменный. Но все мы – все ничтожны перед ним, Перед Сухрабом дорогим моим! Что я отвечу матери его? Как я пошлю ей весть? Через кого? Как объясню, что без вины убил я, Что сам, увы, не ведал, что творил я? Кто из отцов когда-либо свершил Подобное? Свой мир я сокрушил!” И принесли покров золототканый, Покрыли юношу парчой багряной. Мужи Рустама на гору пошли, И сделали табут*, и принесли. Сложили труп на ложе гробовое И понесли, рыдая, с поля боя. Шел впереди несчастный Тахамтан. В смятенье был, вопил забульский стан. Богатыри рыдали пред кострами. С посыпанными прахом головами. Трон золотой взложили на костер. И вновь Рустам над степью вопль простер: “Такого всадника на ратном поле Ни мир, ни звезды не увидят боле! Увы, твой свет и мощь твоя ушли! Увы, твой светлый дух от нас вдали! Увы, покинул ты предел земли, А души наши скорбью изошли!” Он кровь из глаз, не слезы, проливал, И вновь свои одежды разрывал. И сели все богатыри Ирана Вокруг рыдающего Тахамтана.

Утешить словом всяк его хотел, Рустам же мукой страшною горел. Свод гневный сонмы жребиев вращает, Глупца от мудреца не отличает. Всем равно во вселенной смерть грозит, И шаха и раба она разит. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * И встал Рустам, в поход свой поднял стан, За гробом войско шло в Забулистан. Вельможи перед гробом шли, стеная, Без шлемов, темя прахом посыпая. О тяжком горе услыхал Дастан, И весь навстречу вышел Сеистан. Поехали за дальние заставы, – Встречали поезд горя, а не славы. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * В разодранной одежде, в горе лютом, Шел Тахамтан пешком перед табутом. Шло войско, развязавши пояса, От воплей их охрипли голоса. Их лица от ударов посинели, Одежд их клочья на плечах висели. Великий стон и плач поднялись тут, Как был поставлен на землю табут. Смертельной мукой Тахамтан томился. Рыдая, перед Залем он склонился. Покров золототканый с гроба снял И так отцу, рыдая, он сказал: “Взгляни, кто предстоит в табуте нам! Ведь это — будто новый всадник Сам!” Настала мука горькая Дастану, Рыдая, жаловался он Йездану: “За что мне послан этот страшный час? Зачем, о дети, пережил я вас? Столь юный витязь пал. Войскам на диво, Он был могуч... Померк венец счастливый. Кто был прекрасней, доблестней его? Кто благородней сердцем? Никого!” И долго о Сухрабе вопрошал он, Каков он был; и кровь с ресниц ронял он. * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * И он воздвиг гробницу из порфира, Чтобы стояла до скончанья мира. Устроил, сердце повергая в мрак, Из дерева алоэ – саркофаг. Забили гроб гвоздями золотыми, Над миром пронеслось Сухраба имя… И много дней над гробом сына там Не ведал утешения Рустам. Но наконец явилась неба милость, Мук безысходных море умирилось. Узнав, что в горе стонет Тахамтан, Весь плакал и скорбел о нем Иран.

home  

СОДЕРЖАНИЕ

© 2000-2001 Jamshed Dodkhoyev
You may use any part presented herein for non-commercial purposes only, on the condition of giving full credit to the author and to this home page, including a hyperlink, if you wish to use these material over the Internet.