|
НАВИГАЦИЯ
К Заглавию
СОЦРЕАЛИЗМ
1957. Уроки Немецкого
ДРУГИЕ БЕРЕГА
Моя камера в Журнале Самиздат Мошкова
Моя камера в Litsovete
|
УРОКИ НЕМЕЦКОГО
"Нет" - сказали мы фашистам,
Не допустит наш народ,
Чтобы русский хлеб душистый
Назывался словом "брод".
. . . . Сергей Михалков
.
Вот не люблю я немецкий язык. Даже звук его лающий не люблю. Гёте я люблю только по-русски. И музыку немецкую очень люблю, даже Вагнера, но без слов, на оперы их в Америке никогда не хожу - поют тут всегда на языке оригинала. И в Германию не тянет туристом. Когда в Институте надо было выбирать второй язык, я взял французский.
.
Нелюбовь эта сродни нелюбви моей к тушеной капусте и солянке из неё; как-то в еще в детсадовском детстве, мама, торопясь утром на работу, попыталась силком накормить меня этим блюдом, да так, что меня вырвало прямо в тарелку, и с тех пор, самый его запах вызывает у меня рвотный рефлекс.
.
Мама преподавала немецкий язык в школе, до середины 60-х, когда русский народ наконец осознал историческую неизбежность английского, и изучение немецкого в России почти сошло на нет, впервые со времён Петра Великого. Всё детство мама пыталась учить меня немецкому, а я сопротивлялся как мог; в памяти моей застряли только дер тыш, ди шуле, киндер, ну и само собой, фюрер, яволь, хенде хох, и Гитлер капут.
Послевоенные фильмы, пресса и эстрада были полны карикатурными немцами (их называли фрицами), лопотавшими какую-то смешную немецкую лабуду (типа "я есть Антоша Иванович фон Пупкин", или "матка, бистро - яйки, курку, млеко, зельц и шнапс"), неизменно заканчивающуюся их быстрым капутом. Помню знаменитую эстрадную парочку - флегматичного украинца Тарапуньку и живчика-русского Штепселя с номером о телефонизации какого-то колхоза трофейными немецкими аппаратами "у деревни Дунькино лучше Телефунькина". Немецкие словечки из фильмов - аб гемахт, штандартенфюрер, герр оберст, майн фюрер, партизанен, зольдатен, аусвайс, и тому подобное были на слуху. Было много немецких трофейных цацок - медалек, монеток, ножей, пряжек, пуговиц.
.
Любимой игрой моих сверстников была война, летом мы копали в лесу саперными лопатками блиндажи - "штабы", укрепляли их досками, и сидя в этих норах обсуждали при свече, что мы - дети станем делать, когда придут фрицы. Перед нами были образы любимых пионеров-героев и Олега Кошевого с его "Молодой Гвардией". Мы планировали пускать под откос поезда (бегали на железную дорогу и учились откручивать гайки, переводить ручные тогда стрелки, зля машинистов, машущих нам кулаками из кабин свирепо гудящих паровозов).
Другой вариант - убивать фрицев метанием ножей. Мы часами упражнялись в ножемётном искусстве, втыкая в разграфленную на сектора землю перочинные ножики, заточенные отвертки, напильники, извели несколько деревьев в соседнем лесу и портили деревянные заборы. Метание ножа скрашивало длинную дорогу в школу и обратно вдоль деревянных глухих палисадов. Неточность приводила к необходимости лезть за ножом через забор во двор, где могла быть злая собака. Старшие ребята и отцы учили нас приёмам ножевого единоборства, и видать неплохо, много позже, в школе карате в Америке, мои "испанские удары" не мог отразить никто.
Я был по-детски беззаветно влюблён в Зою Космодемьянскую - хрупкую 10-и классницу, фотографию которой, босой, с гордо поднятой головой, в окружении тепло одетых гадов-фрицев, идушей по снегу к виселице, я держал в своем столе, как новое поколение держит голую красотку типа Бриттни Спиэрс.
Теперь могу не стыдясь, сознаться - я плакал наедине от того, что не могу ей помочь, даже сейчас, воспоминания об этом мне тяжелы. К нам в школу на встречу с пионерами приезжала Зоина мама, и когда я подошел к ней близко после митинга, не решаясь заговорить, она по моим глазам поняла мои чувства, назвала сынком, сама притянула к себе и поцеловала в голову. Я при этом испытал огромное облегчение, как будто она простила мой грех бездействия.
На всех заборах, дверях и подъездах красовалась рисованая нами-детьми меловая свастика. Почему мы это делали, не знаю, наверное, чтобы напомнить самим себе о том, что враг рядом, хотя и невиден, или затаился. Слово фашист было серьёзным оскорблением, за которое можно было запросто схлопотать по морде. Мне непонятно возникновение в России скинхедов и фашистов. Какая среда их породила? У нас во дворе они бы не выжили и часа. Не было у нас семьи, не потерявшей близких от немцев, все наши знакомые мужчины поколений моих отца и деда сами воевали и навидались немецких художеств, освобождая Россию и Европу. Ещё больше было вдов, хранивших похоронки своих мужей. Вокруг было много инвалидов войны, и не было семьи, не потерявшей в войне многих.
Поэтому отношение ко всему немецкому было резко отрицательным. Помню, как-то посадили меня 6-летнего во дворе охранять наши настенные ковры, которые весной выносили на улицу и вешали на солнце прожаривать. Чтобы не скучать, я читал сказки Гофмана в тонком бумажном переплёте, и тут подъехал ко мне наш безногий, вечно пьяный сосед - дядя Коля, на своей низенькой роликовой тележке, которую он катил прямыми руками, упираясь в землю деревянными колодками оковаными понизу гвоздями, называвшимися утюгами. Дядя Коля любил, когда я ему вслух читал мои первые книжки, собственные дети его не баловали чтением, мать их постоянно гоняла по-делам, и спросил, что я такое читаю. Я тоже любил его компанию, он увлекался и рассказывал мне много про свои военные приключения. Услышав фамилию Гофман, он насторожился и резко спросил: "Фриц?". Я тогда не знал, кто такой Гофман, и посмотрел на титул, а там стояло: "пер. с немецкого". Узнав, что автор немец, дядя Коля вдруг вырвал у меня книжку, и захлёбываясь пьяными слезами с пеной у рта принялся рвать её в клочки руками и зубами, хрипло вопя: "Не для того я кровь молодую лил и ног лишался, чтобы эти гады нам тут опять мозги засирали! Видели мы их сраную культуру в гробах!".
.
И я его хорошо понимал, как и моя мама, которая выбежала на его крики и быстро привела его в чувство, сказав: "Николай Иваныч, книга была библиотечная, и Вам теперь придётся платить штраф". Дядя Коля враз затих, захрипел, страшно закатил глаза белками наружу и опрокинулся навзничь, задрав вверх истёртый коричневый кожаный водонепроницаемый мешок до груди, который он носил, как огромную галошу поверх одежды, чтобы легче было чистить грязь, прикатив домой. Он всегда так делал, когда попадал в затруднительное положение и хорошо знал, что около дома ничё, можно, обязательно занесут. Мы с мамой затащили дяди Колино короткое, но тяжелое, мокрое и пахучее тело в подъезд, и я позвонил 3 раза его жене, которая была вечно занята - работа, трое детей и муж инвалид. Открыв дверь, она положила на ступеньки гладкую доску и принялась с маминой помощью спиной вперёд за руки втаскивать по ней бесчувственное тело мужа, громко причитая: "Горе ты моё, безногое, и кто же это тебя опять напоил, пусть у иродов у энтих у самих ноги отымутся!" и ещё что-то в этом же роде. Но я не мог дальше слушать, надо было бежать во двор - охранять ковры!
Таких инвалидов, как дядя Коля, было очень много после войны, они жили на позорную нищенскую пенсию и одинокие из них, чтобы выжить, просили милостыню на базарах и в электричках. До сих пор помню одного такого профессионала и его зачин: "Мамаш и папаш! Братишки и сестрёнки! Подай скока можеш по мере силёнки!" - сипло орал он, вкатившись в вагон на тележке. Затем, под гармошку, на которой стояла шапка для подаяния, он, закрыв глаза и страстно мотая головой, распевал: "Я был батальённый разве-едчик, а ён - писари-ишка штабной, я был за Расею отве-етчик, а ён спал с моею жаной". Он катился вдоль вагона и слушал звук падающей в шапку мелочи. Если звука не было, он останавливался, открывал свои глаза и с болью и упрёком молча смотрел в глаза сидящих на лавочке жмотов. Не подать ему было западло!
Был слух, что ко Всемирному Фестивалю Молодежи в Москве в 1957 году одиноких инвалидов попрошаек собрали и вывезли из Москвы и пригородов куда-то на Север, в интернат.
.
В школе, куда ходили все ребята с нашего двора преподавался только один иностранный язык - немецкий, начиная с 5-го класса, поэтому все старшие ребята были учениками моей мамы. Я получил несколько заслуживающих упоминания уроков немецкого. Как-то подошел ко мне - первоклашке (начинавшему изучать мат) огромный 7-и классник и юношеским баском приказал: "Сбегай домой, спроси у матери - что такое пиздекляус, а то завтра контрольная, а я не знаю". Я почуял подвох, и спросил его: "А чево ты сам не спросишь? В словарь поди - глянь, там все слова. Мне неохота домой идти, могут загнать уроки делать". А он продолжает клянчить: "Сходи, да сходи, в словаре именно этого и нет", и другие большие ребята все его поддержали, и подтвердили, что и в их словарях такого слова нет. Я продолжал отпираться, и тогда они убедили моих сверстников исключить меня из игры - высшая мера наказания за неоказание помощи товарищам в беде. Я не выдержал такого сильного давления коллектива и нехотя поплёлся домой, чувствуя сердцем, что не надо-бы мне этого делать. Мама как раз мыла себе голову, и я проорал через дверь ванной на всю коммуналку: "Мам, что такое пиздекляус?". Она не разобрала и переспросила, ну, я ещё разок громче повторил. А тут и соседка-вдова из кухни вышла в коридор на мои крики, с дуршлагом в руке, и давай молча глазеть на меня, и мотать с осуждением головой. Похоже, мама наконец услышала и поняла мой крик, дверь из ванной резко распахнулась, ударив меня, и из облака пара появилась грозная мама с головой обмотанной полотенцем, ни говоря ни слова, она за руку втянула меня в нашу комнату, закрыла дверь и дала мне звонкую пощечину. Я от обиды горько заплакал. Мама сразу поняла, что переборщила, приласкала, расспросила и простила меня, навсегда запретив передавать любые просьбы от своих учеников.
По радио постоянно гоняли военные песни, в нашем поселке на столбах весели черные тарелки громкоговорителей, которые включались в 8 утра заводским гудком, и до вечера транслировали центральное радио. Мама любила напевать эти песни, до сих пор помню "Если завтра война, если завтра поход", "Если ранили друга" и другие.
.
Был у мамы очень плохой ученик-десятиклассник, которому она даже поставила двойку за полугодие, он принялся ей угрожать так, что папе пришлось некоторое время встречать её после школы. Вот как-то зимним вечером сижу я у окна, делаю уроки, передо мной на подоконнике стоит огромная чешская хрустальная ваза - подарок полученый родителями на свадьбу. Вдруг раздается звон битого стекла и в комнату с улицы врывается шум и холодный пар, я подбегаю к окну и вижу за забором на улице группу людей, кидающих что-то в наши окна, на шум из кухни в комнату вбегает папа, видит хулиганов и не одеваясь бросается за ними в погоню. Он ловит одного из них и заломив ему руку, приводит его к нам домой, тот пахнет водкой и тихо поскуливает, потому что папа по дороге применил к нему болевой приём. Меня посылают к соседу генералу, у которого был телефон, вызвать милицию, а папа тем временем, не выпуская вывернутой руки, сам допрашивает пленника. Выясняется, ребята напились и проклинали этот "сраный фашистский", ну и решили "показать этой фашистке Краснодон".
Для тех, кто не знает, Краснодон - это город, где комсомольцы-партизаны подожгли зимой казарму полную фрицев и "немцы прыгали в кальсонах со второго этажа", как пелось в популярной песне. Взяли они металлических шариков из подшипника диаметром сантиметра два и стали кидать из-за забора в наши окна. К счастью, по-пьяни попали они только раз, шарик пробив двойную раму, попал в хрустальную вазу, которая, по словам мамы, "спасла мне жизнь". Родители так привязались к этой треснутой вазе, что даже привезли её с собой в Америку, как талисман.
.
После этой истории, мама решила сменить специальность, и начать преподавать английский вместо немецкого, на это у нее ушло два года заочной учебы. Но оказалось, что она поступила правильно, вскоре в большинстве школ страны немецкий заменили английским, "по многочисленным просьбам трудящихся".
.
Как-то мы с мамой, весной 1957 года поехали в Москву, войдя в вагон метро, я увидел старика, спящего сидя, согнувшись, лицом в лежавшие на коленях ладони. Перед ним на полу валялась редкая в то время, иностранная газета. Я поднял газету и положил её старику за спину, чтобы народ её не затоптал. В тот же момент он проснулся, выпрямился и сказал мне с улыбкой "Данке шён", я кивнул ему и сел на лавку напротив. Он, улыбаясь, продолжал говорить мне что-то ласковое по-немецки, жестами приглашая подойти. Я уже знал из школы, что "советскому человеку незачем общаться с иностранцами", тем более с немцами, и остался сидеть на своём месте, но мама ему ответила по-немецки, он очень оживился и заговорил громче, народ стал на них подозрительно озираться и прислушиваться. Мне почему-то вдруг стало неловко и стыдно за маму, которая продолжала улыбаясь разговаривать с немцем, как ни в чём ни бывало. Скоро мы встали выходить, он увязался за нами, но шел очень медленно и неуверенно, и мама сказала ему, что мы спешим, тогда он порылся в карманах и дал мне какой-то огромный немецкий значок. Потом мама сказала, что это был старый немецкий коммунист, отсидевший весь фашизм в концлагере, впервые попавший в Советский рай - золотую мечту его молодости, и по-детски радующийся всему увиденному.
Я спросил у мамы, почему она стала разговаривать с иностранцем в вагоне. Меня в школе уже научили, что эти иностранцы - все шпионы. Мы в классе читали рассказ, про то, как поговорив с иностранцем, наш инженер нечаянно выдал ему важную тайну. И ещё в клубе нашего военного городка висит плакат "Не болтай!". Мама ответила, что во-первых, она разговаривала с коммунистом, во-вторых, советские люди всегда помогают иностранным коммунистам, особенно, когда те в гостях у нашего Правительства, потому что иностранные коммунисты помогают нам, когда на нас нападают фашисты. В-третьих, ни о каких тайнах разговора не было, да и быть не могло, потому, что мама никаких тайн не знает, она учительница. Я спросил: "А вдруг немец наврал и никакой он не коммунист?". Тогда мама сказала, что хотя вряд ли бы к нам послали такого старого шпиона, но лучше всё-таки об этой встрече никому не рассказывать. Потом она напомнила мне, что Москва готовится ко Всемирному Фестивалю Молодёжи и Студентов и всех учителей, знающих иностранные языки собрали и объяснили, как разговаривать с иностранцами. Им там сказали, что встретив иностранного студeнта, с ним можно обменяться значками. Даже таксистам в Москве надо теперь выучить несколько иностранных слов.
Узнав, что значки подаренные иностранцами разрешены, я с радостью нацепил этот огромный эмалированный зеленоватый немецкий значок с солнышком, тогда всё иностранное было очень модно, и гордо показал его своим корешам во дворе, за что меня сразу назвали фашистом. Один предложил мне перевесить его на жопу, чтобы дырки было не видать, другой сказал, что одно дело значок Союзников, даже у его папы была Американская медаль, а тут - немецкое, тьфу! Я попытался возразить, что мне дал значок коммунист из дружественной Германии, но кто-то сказал, что его папа сам служил в лётном составе на территории у этих "друзей", и они как были фашисты, так и остались и русских ненавидят. Его папе и другим летчикам в пиво чего-то подсыпали. И по окнам их военного городка ночью палили. Я вспомнил, что у нас и самих в семье был точно такой же случай, папиной двоюродной сестре, тете Вере прострелили руку через окно в Германии. Снял я этот значок, да и выбросил.
.
У нас во дворе жила необычная семья - Бурмистровы, их мама была немая. Отец их был огромного роста, постоянно пил и бил свою жену и троих пацанов смертным боем. Телесные наказания были распространены в то время, отцы били детей, но так как бил тот, не бил никто. Я видел, как трое соседей, один из которых был ГБшный летчик - отец моего приятеля Сидора, в форме, с пистолетом в руке ломились в его квартиру, чтобы прекратить нечеловеческий вой избиваемой им немой жены. Сам я не видел, но слышал рассказ очевидца, о том, как он взял своего сына-первоклассника Витю за ноги и ударил головой об стену, после чего тот попал в больницу.
Лицо Бурмистрова-отца я запомнил на всю жизнь потому, что видел однажды как он утопил котят в бочке для дождевой воды. Такие бочки стояли под водосточными трубами всех наших домов на случай пожара и женщины набирали оттуда воду для мытья головы - она была мягче, чем водопроводная. Так вот Бурмистров вынес этих котят в шапке среди бела дня, когда во дворе было полно детворы, пошуровав в шапке рукой, он заставил их пищать, а затем стал топить неспеша, вынимая их за хвост по-одному, со счастливым, пьяным лицом. Мы подошли поближе на шум, и я остолбенел от страха, когда увидел, что он делает. Я уже знал на что он способен и мне пришла в голову мысль, что кончив котят, он может утопить и нас, и я отошел подальше. Увидев детей, Бурмистров спросил: "Кто хочет утопить котяру?". Под его тяжелым взглядом один мальчик вызвался - Витя, его сын. Дальше я смотреть не стал и убежал домой.
Такая вот была семейка. Три его сына были очень похожи на отца внешне - высокие, черноволосые, смуглые, как цыгане, сильные и крепкие драчуны. Младший - Витя оказался со мной в одном классе. Мальчик он был странный, мог на уроке начать сам с собой говорить, или внезапно, без причины, засмеяться. Как-то мы вдвоем только вышли из школы, и Витя подобрал строительную скобу. Это, если кто не знает, такой металлический прут сечением около сантиметра, сантиметров 25 длиной, согнутый в форме квадратной скобки, с остро заточеными концами. Используется такая скоба для крепления бревен при постройке деревянных домов. Идёт Витя и скобой помахивает, тут я замечаю, что у меня развязался шнурок на ботинке, наклоняюсь его завязать и получаю острием этой скобы в лицо. Витя промахнулся на пару миллиметров мимо моего правого глаза, скоба пробила мне переносицу навылет, образовались 2 новые дырочки - большая справа, и маленькая слева. Больно не было и крови тоже почти не было, нос стал смешно свистеть, если заткнуть ноздри. Я очень удивился Витиному поступку и спросил его, поднимаясь после завязывания шнурка: "Ты чево - сдурел? Ты хоть понимаешь, что мог мне глаз выбить?". Витя повёл себя странно, он бросил свой портфель, схватил скобу двумя руками, и сделав злобное лицо, отступил на шаг, занёся её над головой, видимо ожидая моего нападения. Но мне в тот момент даже не пришло в голову на него напасть, я был уверен, что он ударил меня нечаянно. Я опять удивлённо спросил его: "Ты чего?".
.
И тогда он вдруг бросил скобу и лицо его исказилось, наверное, ему представился ужас содеяного и ожидающего его неминуемого наказания. Плача, он подбежал ко мне, обнял, и заговорил ласково и нежно, как никакой нормальный мальчик неспособен говорить с другим мальчиком: "Миленький мой, дорогой Серёженька, пожалуйста, не ходи домой, давай вместе убежим из дома, будем жить в стогу, пока твой нос не заживет, а потом скажем что мы просто прогуляли". Мне стало его жалко, и я предложил: "Давай я никому не расскажу, что это ты сделал, скажу я сам нечаянно?". Но было уже поздно, какая-то учительница видела нас из окна школы и уже бежала без пальто на улицу, крича Вите: "Брось его, гад!" - ей показалось, что Витя не обнимает меня, а душит. Витя, увидев её, не поднимая своего портфеля, сбежал и пропадал где-то с неделю, нашла его милиция далеко от Москвы. Мама и бабушка, увидев мой дырявый нос очень испугались, и хотя мне совсем не было больно, заставили померять температуру и уложили зачем-то в кровать на весь вечер. Родители сообщили в милицию, справедливо считая Витю социально опасным. Когда я рассказал пришедшему к нам участковому, что Витя меня приглашал пожить в стогу, он переглянулся с моей мамой, вздохнул и сказал: "Молодец, что не пошел, ты бы домой не вернулся", а мама ничего не сказала и побледнела.
.
Милиция начала рутинное расследование, в результате которого вдруг выяснилось, что Витин папа подделал документы, и скрывался от правосудия, потому что во время гитлеровской оккупации служил полицаем на Украине. Его арестовали и дали ему 15 лет лагеря. Всем стало ясно, почему он так пил и бил своих смертным боем - все они оказались в конечном итоге жертвами немцев. Сидоров отец потом сказал нам: "Мало этому гаду дали, надо было мне его убить, видел я как эти полицаи на Украине лютовали при Гитлере". Из ведомственного дома их семью тоже выселили, по слухам - в какой-то барак, за 101-й километр. Странно, зачем этого полицая потянуло с Украины в Подмосковье?
.
Последнюю точку, навсегда запечатавшую моё отношение к Германии и немцам поставил такой эпизод. Я учился в десятом классе школы. Приятель дал мне "на ночь" прочитать изданную в Израиле, и потому запрещенную в Совке книгу на русском языке о "Деле Эйхмана" с иллюстрациями.
Прочтя её, я чуть не сошёл с ума, масштаб и причины зла, описанного в той книге, были и остались мне умонепостигаемы. Нечеловеческие детали индустрии террора - эксперименты над детьми, пытки беременных, раскаленный металл во влагалище, холодный подсчет экономэффекта от урожая волос... И фотографии, от которых стыла кровь в жилах!
.
Статистика убийств была чудовищной - 50 миллионов трупов, половина - из России, почти по половине целых народов - еврейского и цыганского были целенаправлено убиты всего за 5 - 10 лет до моего рождения. Много позже, когда моя дочь, учившаяся в пятом классе, спросила меня об этом количестве, я привел ей такую иллюстрацию. В её школе было около 500 человек, если бы каждый час днём и ночью убивали столько людей, сколько училось в этой школе, то понадобилось бы 11 лет чтобы убить 50 миллионов.
Меня как молнией ударило, все что я знал, читал и слышал до этой книги вдруг собралось воедино, и я прозрел. Я конечно знал, что фрицы - гады, но не мог и предположить такой степени. Официальная Советская пропаганда глухо упоминала о "фашистских зверствах в отношении мирного населения", но без статистики. Я знал из рассказов переживших войну, что немцы брали заложников из местных, но не мог себе представить количества жертв. Знал я и о ненависти фашистов к евреям, но не знал о масштабе и планировании геноцида. Не знал я тогда и о Сталинских злодеяниях и выселении им 14 народов в Сибирь.
До этой книги я был наивно уверен, что зло можно исправить, просто дав в морду, изолировав, или казнив немногих "преступников или душевно больных людей", т.е. "проблема зла" была для меня локальна, мир казался логичным и рациональным. Из той книги следовало, что беспредельное зло могут творить "нормальные, здоровые люди", "цивилизованная, культурная нация", врачи, судьи, учителя, зконодатели, правительство, армия. Вдруг выяснилось, что нету гарантии ото зла ни в уровне культуры, ни в социальном строе - наш родной Сталин оказался таким же убийцей, как и их Гитлер (я уже прочел соженицинского "Ивана Денисовича"). Хотя я не мог и предположить тогда масштабов нашего отечественного ГУЛАГА, но интуитивно уже догадывался, что "нет счастья на земле". Поэтому даже сам ГУЛАГ впоследствии не вызвал у меня такого потрясения, урок немецкого подготовил почву. Режимы оказались близнецами, что хорошо видно по идентичности языка образов, на котором они обращались к своим массам.
.
Я бросил школу на месяц, знания потеряли для меня всю притягательную силу, надо было решить вопрос "о смысле жизни".
Момент же был как всегда - "самый неподходящий". Я заканчивал спецшколу "с математическим уклоном". 1966 год был очень напряженный, среднюю школу заканчивали сразу 2 выпуска - 10-й и 11-й классы. Правительство прекратило Хрущевский эксперимент "связи школы с жизнью" и закрыло 11-е классы. Конкурс в институт был соответственно в два раза выше. Непоступление в Институт означало призыв в Армию, куда я совсем не хотел идти, ненавидя армейскую муштру. К счастью, родители меня поняли и дали время для размышления. Я порвал все связи с друзьями, которым моя реакция казалась "неадекватной и эмоциональной", я же не мог понять их, и уходил на целые дни в лес один и думал.
В голову приходили разные идеи, от злобных - стать химиком, изобрести яд и отравить "большой немецкий город", до эскапистских - ухода от цивилизации и житья где-нибудь "в горах". Как-то я зашел днём в церковь совсем не в поисках ответа, а просто от тоски, молодой батюшка подошёл ко мне, разговорил и понял моё состояние. Он дал мне с собой Библию - почитать, даже не спросив, где я живу. Меня удивило и сердечно тронуло его доверие, такого доверия мне не оказывали ни в школе, ни в библиотеке, причём Библий в те годы в библиотеках вообще не было. Дома у нас тоже не было Библии, родители мои и родители папы, жившие с нами вместе, были атеистами.
Я впервые, жадно прочёл всю Библию от корки до корки, в 2 дня и началось моё медленное, 5-летнее обретение веры в Бога, кризис был преодолён и душевный мир возвратился ко мне, я понял свою ошибку - нельзя было возлагать мою веру на слабые человеческие плечи, и я возложил своё упование на Бога.
.
Решив главную проблему: стоит ли мне жить вообще, я принялся обдумывать другие вопросы. Как жить? Почему миллионы шли на смерть и расстрел безропотно, как бараны? Когда отец привел мне пример: "Представь себе, что у тебя на руках годовалый ребенок, и тебя ведут на расстрел, ты до конца не веришь, что дитя тоже убьют, и идёшь тихо, чтобы его спасти", я растерялся. Возникли вопросы - стоит ли вообще заводить семью и детей? Несу ли я ответственность за то, что привожу своих детей в мир, который не одобряю сам? Я изводил родителей и их гостей такими вопросцами, многие очень обижались. Действительно, вопрос: "А что Вы лично сделали для прекращения культа личности?" был очень обиден и болезнен поколению моего отца. Двоемыслие воспитывало и их и нас "непримиримыми бойцами" с одной стороны но духовными рабами системы, с другой. Моему поколению было значительно легче, за такие разговоры уже не сажали. Я думал о подходе Толстого-Ганди-Кинга "непротивлении злу насилием". Эксперимент Гитлера развенчал эту теорию в моих глазах, я убежден, что насилие - единственное средство против зла, если непротивление не работает.
В конце концов я выработал для себя простой моральный кодекс, которому следую и по сей день:
1. Никогда не рисковать жизнью другого человека, если он невиновен
2. С "гадами" - никакого мира, и все средства хороши. Незачем быть честным со лгунами.
3. Моя жизнь не имеет никакой ценности, если это жизнь раба, поэтому нехера её и жалеть, если дело пахнет рабством.
Поведут в колонне, прыгай на охрану или убеги.
4. Закон уважать только до пределов моральной нормы. Законы тиранов мне не указ.
5. В случае неочевидности решения, поступать принципиально.
.
В заключение - об американских немцах - единственных немцах, с которыми мне довелось лично общаться; в России в моем окружении немцев не оказалось. Приехав в Америку, я узнал, что к немцам возводит свой род около половины белых американцев, больше даже чем к англичанам или любой другой этнической группе. В Мичигане я познакомился с местными немцами и узнал много интересного об их истории в США. Первая большая волна немцев осела в Пеннсильвании в конце 1700-х годов; Британская армия в Америке состояла в основном из немцев, которых дёшево продавали в рекруты их собственные мелкие князьки. Поднявшие революцию американцы нашли способ перетянуть этих немцев на свою сторону, щедро нарезая им огромные куски плодородной индейской земли - немыслимое сокровище в перенаселенной Германии. Эти немцы сели на землю и до середины 20 века жили компактными общинами; дома они говорили по-немецки. Слух об их привольном житье дошёл до Германии и с тех пор любая европейская заварушка привлекала в Штаты огромные массы немцев. В Мичигане есть целые немецкие городки, например, Фрэнкенмут (что означает "Франконская Сила"). В этом городке находится самая большая в мире фабрика ёлочных игрушек и их музей, есть масса немецких уютных ресторанчиков, пивных, сувенирных лавочек. Большинство американских немцев - католики. Глвным немецким бизнесом в Америке стало пивоварение, а самой славной фирмой - Анхайзер-Буш.
Дик Вилхелм, мой бывший начальник, ставший приятелем, рассказал мне много интересного о своей жизни. Дик родился в семье пивовара до Мировой Войны, и помнил время, когда Гитлер стал популярен среди части немецкой общины в США. Тут открыто работал филиал нацистской партии, во Франкенмуте (и даже в "еврейском" Нью-Йорке) в конце 1930-х проводились факельные шествия нацистов в униформе со свастикой, пугавшие негров, евреев, католиков и либералов. Поскольку католическая церковь не поощряла нацизм, большинство местных немцев относились к этим экстремистам отрицательно. Со вступлением Америки в войну против Гитлера ситуация резко обострилась, правительство США приняло решительные меры против возможных пятых колонн.
.
Например, все японцы были незаконно интернированы в концлагеря, многие, даже невзирая на их американское гражданство. Немцев интернировать было практически невозможно, как ввиду их численности, так и в силу их интеграции в американский эстеблишмент (даже Эйзенхауэр был немцем). Однако, социальное давление среды болезненно ощущалось американской немецкой общиной. Появились антинемецкие фильмы, книги, пропагандистские плакаты, немцев стали высмеивать за акцент, навешивать обидные клички.
.
Дик с горечью рассказывал мне, как его дразнили в школе "кислой капустой", кайзером, отдавали шутовские салюты, рисовали свастику на парте, на машине, на двери дома, и т.п. Немецкие семьи всерьёз опасались массовых погромов, которых не допустило Правительство. Такое давление вызвало у местной немецкой общины кризис самоидентификации. Закрылись все немецкие газеты (в Детройте их было 5), немецкие школы, а немецкое спортивное общество "Сила через радость" было запрещено, как рассадник нацизма. Немецкие дети перестали разговаривать на немецком не только на людях, но и в семьях. Дик не научился читать по немецки и даже не мог поддерживать разговор, хотя его родители владели этим языком в совершенстве. Всё это очень напомнило мне аналогичное давление среды на нацменьшинства в России во вполне мирное время. В результате, пережившая два века и Первую Мировую Войну, большая, культурно обособленная немецкая община в Штатах растворилась за короткие 5 лет Второй Мировой.
.
После окончания Мировой Войны все подобные инциденты немедленно прекратились, а многие американские солдаты вывезли себе жен из Германии, не заботясь о том, что об этом могут подумать дома. Но общенациональная немецкая община в Штатах так и не восстановилась, информация о злодеяниях нацистов привела к тому, что быть немцем тут стало некомфортабельно надолго. Дик рассказал случай, как американская девушка французского происхождения отказала ему в свидании, узнав, что он - этнический немец. По словам Дика, он считал себя прежде всего американцем (перед его домом стоял флагшток на котором гордо веял Американский Флаг), затем католиком, и только в третью очередь немцем.
.
В семье Дика мне довелось познакомиться с интересной немкой, тётей его жены - католической монахиней Эльзой. Сестра Эльза родилась и провела детство в гитлеровской Германии, пережила бомбардировку Дрездена, где погибла её семья. Американцы, в отличие от русских, не любят "кухонных разговоров", когда собеседники вываливают на стол всё из закоулков души. Для этого у американцев есть исповеди и психотерапия. Однако с Эльзой у меня получилась такая "кухонная беседа", я обожаю слушать воспоминания пожилых людей, а Эльзе было интересно посмотреть на русского иммигранта. Поэтому нас посадили рядом, а после обеда мы вышли на патио полюбоваться тихим озерным закатом и поговорили "по-душам". Эльза шокировала меня, рассказав со спокойной печалью, отрешенно, как не о себе, что её - 14 летнюю сироту, изнасиловал русский солдат. В русской культуре не принято делиться с посторонними такими деталями биографии, но в Америке это не табу. Я выразил ей сожаление и вежливо замолчал, тогда Эльза сказала, что русские изнасиловали практически всех нестарых немецких женщин в своей оккупационной зоне. Мне было трудно в такое поверить, но возразить я не мог, как такое опровергнуть, я не знаю. Никаких таких рассказов я до той поры не слышал от бывших солдат, думаю, что многие бы бахвалились, хотя …может быть и нет, разница в возрасте. Потом Эльза спросила, что я думаю, о знаменитом Дрезденском пожаре и злодеяниях Союзников? Я ответил, что по-моему, немцы не получили от победивших союзников и доли того ада, который сами они принесли на оккупированные территории. Эльза не согласилась и сказала, что дело тут в недостаточной моей информированности о Германии и чрезмерной информации о Холокосте, распространяемой еврейской пропагандой. Я считаю себя хорошо информированным и спросил, знакома ли она со статистикой потерь Германии и России, она к моему удивлению назвала цифры, близкие к моим - 7 и 25 миллионов, но добавила, что у нас погибло столько народу из-за неумения сталинского командования. Я спросил - знает ли она, сколько народу погибло у нас в немецком тылу, она сказала, что читала книгу в которой утверждалось, что Сталин свалил на Гитлера всю свою статистику террора. Я сослался на учебники Истории и на рассказы своих родных и знакомых, лично освобождавших Россию и Германию от Гитлера. Она возразила, что военным байкам не всегда нужно верить, а учебники написаны победителями. Я привел в пример тёщу, захваченнную немецкой оккупацией в Полтаве 13 летней девочкой и видевшую там и еврейские погромы и убийства партизан и пленных. Эльза спросила, а видела ли тёща сама, как немцы расстреливали евреев в ямах, я был вынужден ответить, что нет, и она понимающе саркастически улыбнулась. Когда я рассказал ей о том, что тёща видела сама - пайки для фолксдойчей, голодомор для остальных, сознательное лишение русских и украинцев национальной культуры, закрытие школ, Университета, аресты украинской интеллигенции, Эльза сказала, что за эти крайности она тоже осуждает Гитлера. Так мы ни до чего и не договорились, хотя и расстались вежливо. Я понял, что в глубине души немцы считают себя жертвами, а не виновниками войны, и с этим ничего нельзя поделать.
.
Другой мой американский знакомый, сын кадрового военного, воевавшего в Европе, рассказал такую немецкую байку. Его отец оформил бар в подвале своего дома в стиле "Вторая Мировая" - там висели флаги всех стран-участниц, включая и фашистский, со свастикой. Будучи ребенком в далекие 1950-е, мой знакомый как-то пригласил к себе домой мальчика из соседской украинской семьи, родители которого были вывезены фашистами на работу в Германию и позже попали в Штаты. Когда этот соседский ребенок увидел фашистское знамя, он заплакал и выбежал из дома, ничего не сказав хозяевам. Позже его родители объяснили, что домашние рассказы об ужасах фашизма произвели на этого мальчика такое впечатление, что он подумал, что попал в подвал Гестапо. Интересно, что став взрослым, этот мальчик сам стал американским нацистом. Для меня это - психологический парадокс.
.
Знакомство с Диком и его семьёй смягчило моё подозрительное отношение к немцам, но только к американским, лично не замешаным в злодеяния фашистов, немецкий же язык я попрежнему не люблю.
Почитайте мою гостевую книгу
Сделайте запись в моей гостевой книге
Email: sergeyv4@hotmail.com
|
