Я всегда выковыривал и съедал орешки и сладкую корочку до того, как принимался за саму булочку, растягивая удовольствие. У нас в селе таких не продавали, иногда только бабушка их привозила из Москвы с работы, но они уже были холодные и твёрдые, а в Москве - тёплые и мягкие. Запивал я их газировкой из автоматов по 3 копейки, с малиновым сиропом. Я понял, что в Москве не пропадёшь с голоду - возле касс метро валялось много мелочи на гранитном полу, обильно покрытом влажными рыжими опилками. Взрослые не замечали эту мелочь из-за своего роста, а я на Комсомольской сразу набрал себе и на билет в метро и на две калорийки, которых мне хватило на весь день. Я навсегда перестал бояться покидать свой маленький детский мирок, и огромный мир распахнулся передо мною!

Поэтому я и приуныл, но родители объяснили, что перемена эта - к лучшему, у меня, например, будет теперь свой личный стол для уроков, который раньше был папиным. Это был такой миниатюрный, навечно пропахший пряной пудрой, косметический столик богатой дамы, на тонких резных ножках, сделаный, судя по выжженному на донце ящика клейму, в Англии из красного дерева в середине 19 века, со множеством мелких отсеков в выдвижном ящичке, с медными изящными замочками, потайным секретером и овальным венецианским зеркальцем. На крышке столика, под зеркально-матовым слоем лака, золотой краскою была изображена его утонченная пышноволосая хозяйка, томно сидящая перед большим зеркалом, и помыкающая стоящей за её спиной служанкою в чепце с длинными лентами. Как этот столик оказался в нашей семье мне не приходило в голову спросить, ибо он был "всегда". Я привязался к этому столику, кончил за ним школу и институт. До того я делал уроки на обеденном столе и меня всегда гнали, когда стол этот внезапно становился нужен. Тогда я брал свои бумажки и шёл в подъезд нашего двухэтажного ведомственого особняка на широкую деревянную лестницу, крашеную тёмно-красной масляной краской. Там было всегда тепло и очень чисто, ибо соседи мыли и даже красили её по очереди, поэтому и нас детей приучали там не сорить.

Из одной комнаты в коммуналке мы переехали в целых две свои! В новую 5-и этажку, называемую в народе хрущебой.

Тостенные бледно-коричневые тома Ленина просто стояли открыто на антересолях и пылились, а темно-коричневые, тонкие, изящные томики Сталина, изданные на великолепной "рисовой" бумаге, были стыдливо укутаны газетами с выступлениями делегатов исторического съезда, постановившего вынести мумию Сталина из мавзолея. Газеты эти и сами удивительно скоро стали исторической редкостью и были заменены другими, чтобы не смутить мой неокрепший, но пытливый ум. Мама постоянно уговаривала папу отнести эту макулатуру к букинисту "пока за неё ещё что-то дают" (она имела в виду деньги), и заодно освободить столь дефицитные две полки. Но у папы была сентиментальная привязанность к этим ошибкам молодости, и они так и простояли там, как неискоренимое наследие прошлого, и Хрущевскую оттепель, и Брежневский застой, и Горбачевскую перестройку, а наверное, стоят там и по сей день, неуклонно поднимаясь в цене.

На этом хорошие вещи и закончились. Люди в городе были другие - их было много, они были какие-то нервные, всегда спешили, и не здоровались на улице. Надо было следить, чтобы дверь в квартиру всегда запиралась. Каждые 10 минут низко над нашим домом, раскатисто рыча густым басом, заходил на посадку пассажирский самолёт, спешащий в Быково. В далекие 60-е годы мы не знали, что шум это яд, и вскоре привыкли не обращать внимание на этот регулярный раздражитель, и вызываемые им эффекты - дребезжание стёкол и посуды в буфете. Мужчины в городском дворе не сделали себе или своим детям турника, и не валялась штанга, как в нашем сельском дворе.

У каждого подъезда стояла лавочка, на которой всегда, даже зимой, сидели говорливые старушки в платочках и задавали прохожим разные вопросы. Первое время мне с ними было трудно, я здоровался с ними, и они сразу начинали что-нибудь спрашивать, они могли целый час спрашивать, а уйти от них мне было неловко. Но, я быстро научился городской манере, повернув голову в другую сторону, прошмыгивать мимо них, бормоча под нос "асти", и они отстали. Эти бабки всё и про всех знали, даже если они не дежурили на своей лавке, они как коты, постоянно глазели из окон! Много позже, я боялся приводить домой официально неодобренных визитеров и особенно визитерш, даже в отсутствие родителей, потому что скрыть ничего было нельзя.

Пошел я в школу с трепетом, училка представила меня классу идиотской, возмутившей меня фразой: "У нас появился новый, самый маленький пятиклассник", и посадила за первую парту. В спину мне что-то сразу кинули, и я сидел ощущая спиной неприязнь. На перемене ко мне подошли несколько новых одноклассников и "обновили" ботинки, до блеска начищенные мною с утра гуталином - каждый больно наступил мне на обе ноги. Я знал заранее, что меня "обновят", мама предупредила, чтобы я не дрался, поэтому я лишь натянуто улыбался и ждал, когда это закончится. Обновив ботинки, они решили обновить мне и школьную форму. Один мальчик взял меня за пуговицу куртки и спросил: "Чья это пуговица?". "Моя" - ответил я. Они засмеялись и он повернул эту пуговицу на один оборот. Затем он повторил свой вопрос и повернул её ещё раз, и так вертел, покуда вовсе не оторвал "с мясом", и смеясь сунул её в мой нагрудный карман. Так он поочередно оторвал все остальные мои пуговицы, задавая тот же вопрос, и получая тот же ответ. Вокруг стояли и девочки, и тоже смеялись. Я чуть не помер от стыда, стоя, как дурак, и не решаясь дать ему в морду. Когда он попытался оторвать верхнюю пуговицу рубашки, одна девочка пожалела меня и подсказала правильный ответ. Оказывается, надо было сказать: "Эта пуговица - куртки", и тогда по городским, неведомым мне тогда правилам, он уже не мог бы ее оторвать. Тут вошла моя мама, которая стала работать в этой же школе учительницей, и меня оставили в покое. Мама рассердилась на меня: "Ты почему разрешил им рвать твои пуговицы?" спросила она. Я сказал: "Ты же велела мне не драться в первый день, да и посмотри сколько их". Мама сказала: "Пришивать будешь сам!" и ушла. Но я смекнул, что если я теперь дам сдачи, у меня будет хороший повод, и мама не будет меня серьёзно наказывать. И я решил оторвать этому гаду все его пуговицы.

Я понял, что в этой школе мне придется некоторое время драться. И не ошибся. Когда я вернулся в школу на другой день, меня во дворе уже ждали и побили сразу несколько человек против одного. И им не было стыдно! Так у нас в селе никогда не дрались! У нас всё было честно - один на один. Тем более, я был их на год младше, и меньше ростом. Тогда я решил, раз они не по правилам, значит и мне можно! Дома я наточил и взял в школу дедов складной нож, с прыгающим лезвием, и когда они ко мне опять захотели пристать, я выхватил нож, и, помня об уроке с бритвой, они отскочили, пригрозив меня зарезать после школы, но оказалось, что это был пустой брёх. Вскоре выяснилось, что не все мальчики в классе были заодно, у меня появились новые друзья, сперва из числа тех, кто сам не мог или боялся подраться с "сильными". А потом появились и иные приятели, но это уже другая байка. На этом моё школьное обновление и закончилось, я "вписался в школьный коллектив", как с удовольствием сказала мама папе и бабушке, со слов моей классной руководительницы.

Я ударил его в ответ своим ножом, он явно не ожидал ничего подобного от "малыша", который совсем недавно безропотно прыгал, звеня мелочью, и не сделал даже попытки закрыться. Он охнул, выпустил свой нож и осел на землю; дружки, бросив его, кинулись врассыпную. Меня поразил этот мгновенный переход от самоуверенной стадной наглости к подлой трусости - они бросили своего вожака в беде! Но мне надо было спешить, я побежал дальше в аптеку, по детской наивности нисколько не озаботясь последствиями своего поступка, главное для меня было помочь бабушке, ведь этим гадам было наплевать на то, что ей плохо, чего же мне о них-то заботиться? К счастью, рана того хулигана оказалась не опасной, хотя я особо и не целил, да Бог миловал. В аптеке мне забинтовали руку, и дома я сказал, что упал и оцарапался.

Но мамины страхи оказались напрасными, наоборот, я закончил 5-й класс первый и единственный раз в жизни - отличником. Думаю, это произошло не столько от страха стать второгодником, сколько от того, что моя дворовая жизнь стала намного скучнее, чем в селе, и я проводил больше времени за книжками. Надо сказать, что в самом начале мои оценки были так себе. Но потом произошло чудо. В городе проводились Олимпиады по математике, физике, химии. Мой новый друг, Вадик уговорил меня пойти на такую Олимпиаду за компанию. Дома у нас была книжка Выготского "Математическая Смекалка", я полистал её и с удивлением понял, что математика - это удовольствие! Я пошел, ничего не боясь, безо всяких ожиданий успеха, сдал свою работу и забыл. Через месяц по громкоговорителю школы директор с гордостью объявил имена победителей, "отстоявших честь нашей школы", включая и моё. Оказалось, что я занял 1-е место! С тех пор и учителя и родители стали уделять больше внимания моей учебе. Мои оценки внезапно улучшились сами по себе. Вообще, репутация - большое дело, пока тебя считают дураком и деревенщиной, что-бы ты ни сказал будет дурью. Но стоит прослыть умным, как всё мгновенно меняется! Самым приятным во всей этой новой ситуации было то, что 2 девочки попросили меня помочь им с домашним заданием по математике. Это побудило меня перестать халтурить с домашней работой и решать все задачки, на всякий случай, а вдруг кто попросит о помощи.

Английский мне был ненужен вот почему - 12 Апреля 1961 года в Космос вылетел Юрий Гагарин! Я думал, что теперь, когда мы лидируем в Космосе, пусть эти гады-буржуи учат русский язык сами, мы их уже обогнали навсегда! Прошли годы, и я понял что ошибки молодости были не только у моих родителей, но и у меня. Английский всё-таки пришлось учить в зрелые годы.

Через пару дней по телевизору показали встречу Гагарина в Москве. И я с замиранием смотрел, как Гагарин ловко шел по ковровой дорожке от самолёта до трибуны Хрущева, не зная, что у него развязался шнурок на ботинке. В стране и в мире началась Гагаринская мания, у кого-то была его книга или открытка с автографом, люди писали ему письма. А еще через месяц Гагарин приехал в наш авиационный городок, посетить друзей. Друг Гагарина жил в одном доме с моим приятелем, в гости к которому я случайно зашел в тот день.

Вдруг мы услышали шум во дворе, глянули в окно со второго этажа, а там возле никогда не работавшего фонтанчика, изображавшего счастливое наше детство, плотно зажатый детьми стоит возле своей "Волги" улыбающийся Гагарин, в форме без фуражки. Все клянчили автограф, тогда Гагарин сказал: "Ребята в том подъезде откуда я вышел, на пятом этаже зря горит лампочка. Я дам автограф тому, кто её выключит". Вся орава рванула в тот подъезд, нам не было даже смысла с ними тягаться, поэтому мы увидели, как Гагарин сел в "Волгу" и уехал, не дожидаясь победителя, который выскочил на улицу через минуту в разорванной рубахе и заплакал. Я был страшно разочарован в Гагарине, и уже никогда более не обольщался знаменитостями.

.
Почитайте мою гостевую книгу
Сделайте запись в моей гостевой книге