Наши интервью

Интервью с ЛОРЕЛЛ АБАРБАНЕЛЬ

Лорелл Абарбанель

Лорелл Абарбанель - основатель и председатель Чикагского Комитета помощи советским евреям. Интервью было проведено Абой Таратута в доме Ширли и Ленарда Голдштейн, Омаха, штат Небраска, 18 июля 2004 г. Интервью был проведено на английском языке и впоследствии было переведено на русский язык Риммой Зарайской в 2006 г.

       Лорелл Абарбанель: Меня зовут Лорелл Абарбанель. В то время, о котором будет идти речь в этом интервью, я была замужем и известна под именем Лорелл Полак. После развода в 1981 году я вернулась к моей девичьей фамилии. Я родилась в Чикаго, штат Иллинойс.

       Нашу семью глубоко беспокоила проблема сохранения еврейского народа. Мы были членами Консервативной Синагоги. Мы были более вовлечены в события в Израиле и в еврейских общинах мира, нежели в соблюдение религиозных ритуалов. Моя мать с подросткового возраста принимала активное участие в сионистских организациях. Я тоже стала интересоваться Израилем с молодости.

       В 1972 году, когда советские евреи были под впечатлением успешной победы Израиля в Шестидневной войне, я пошла на лекцию в нашу синагогу. Я была замужем. У нас было двое маленьких детей, и жили мы в Оак Парке, штат Иллинойс. Докладчиком был известный в еврейской общине адвокат Джоэль Спрейреген. Он только что вернулся из Советского Союза. Он говорил о трудностях эмиграции советских евреев и необходимости помочь им. Он призывал нас лично в этом участвовать. Он особо упирал на важность связи и поддержки отказников и на то, что мы должны звонить и поддерживать связь с активистами еврейского движения.

       Аудитория молчала. Люди только кивали головами, но никто ничего не сказал.

       Я встала. Я думаю, что с этого момента всё началось.

       Мы начали действовать неформально. Я спросила мою подругу Лию Маркус, сидевшую рядом со мной, можем ли мы использовать офис её мужа в следующее воскресенье утром. Мы пригласили всех присутствующих на завтрак и предложили начать писать письма и звонить по телефону, используя список отказников, привезенный Джоэлем Спрейрегеном.

       Аба Таратута: В каком году это было?

       Л.А.: Это было в начале зимы 1972 года. Мы сделали несколько звонков в это утро, но когда митинг закончился, осталась ещё одна женщина, говорящая по-английски, которую мы не застали. Я позвонила ей вечером из дома, и мы долго говорили. Когда мы прощались, она спросила: «Когда Вы позвоните опять?» И тогда я поняла, что один звонок ничего не значит, что я должна продолжать дальше. И я ей ответила: «На следующей неделе, в то же самое время».

       Так мы начинали. Первое дело было просто поддерживать связь, дать отказникам знать, что мы знаем о них и обеспокоены их ситуацией. Я собирала людей, чтобы писать письма и звонить. Мы не знали, что ещё можно сделать; мы не были искушены в подобных делах, мы многого не знали о международной политике, касающейся этого вопроса. Мы просто хотели поддерживать связь с отказниками в Советском Союзе.

       В январе 1973 года в Оак Парке группа женщин из Хадассы собралась в доме Глории и Алвина Чарнес для написания писем. Мы поставили столы в гостиной этого дома, и вскоре корзинки начали заполняться письмами, готовыми к отправке. В полдень мы собирались позвонить Лидии Коренфельд, отказнице из Москвы, с которой у меня была регулярная связь. Я давала ей инструкции по телефону.

       Она была переводчиком с английского, говорить с ней было легко. Она знала и была вовлечена в дела многих известных московских отказников.

       К тому времени наши собрания заинтересовали местное телевидение: «Чикагские женщины пишут письма и звонят в СССР людям, которых они не знают!» После полудня появилась местная телевизионная компания СиБиЭс и начала свой репортаж с корзинок, переполненных письмами, а затем заинтересовалась моим звонком к Лидии Коренфельд.

       Эта передача оказалось гораздо более знаменитой, чем СиБиЭс предполагала. Для того, чтобы выпустить ее в эфир, была прервана передача международных новостей. К моему большому удивлению, когда мы позвонили в СССР, московский оператор объявил, что Лидия просила направить мой телефонный звонок по другому номеру. Через минуту меня соединили с квартирой знаменитого учёного, профессора Александра Лернера. Годами позже, когда он, наконец, смог уехать в Израиль, он работал в научном институте Вейцмана, где я имела удовольствие встретиться с ним опять. С 1988 по 2004 годы я работала в качестве помощника директора чикагского отделения Американского Комитета института Вейцмана.

       Несколько отказников собрались в квартире Лернера на встречу с приехавшим из Нью-Йорка конгрессменом Джеймсом Шойером. Когда Лидия подошла к телефону, она сначала не могла говорить, а потом сказала, что только что милиция ворвалась в квартиру и арестовала Шойера. Камера придвинулась ближе ко мне, и я попросила её повторить опять то, что она сказала: «Конгрессмена? Из Нью-Йорка?»

       Она ответила: «Да! Позвоните в ваше министерство иностранных дел!»

       На этом телефонная связь прервалась.

       Репортер из СиБиЭс побежал в свою машину, и новость об этом событии вышла в мировой эфир через несколько минут.

       Стоявшая рядом со мной Лия Маркус посоветовала мне сначала позвонить в «Нью-Йорк Таймс», а затем в министерство иностранных дел. Так мы и сделали. После этого мы связались с прессой Вашингтона, и новость вышла по всей стране.

       Для Джеймса Шойера этот инцидент закончился быстро. Через час его выпустили и привезли обратно в отель. Важно было то, что этот инцидент «сломал лёд». После такой постыдной оплошности советские органы никогда больше не вмешивались в визиты американских конгрессменов и сенаторов к отказникам. Эта история помогла привлечь внимание общественности к тому, что делаем мы и что делает Конгресс. Джеймс Шойер и ему подобные были очень хорошими друзьями советских евреев. Долгое время советские евреи были «евреями молчания», как назвал их в своей книге Эли Визель. Теперь они получили голос, и мы помогли, чтобы он был услышан.

       Инцидент с Шойером помог мне тоже. Моё имя появилось во всех газетах. Я стала достаточно известна, что дало мне возможность собрать людей и организовать группу под названием «Чикагский Комитет помощи советским евреям». Вскоре наша энергия сфокусировалась на поправке Джексона-Вэника к Торговому соглашению, которая отменяла торговый статус наибольшего благоприятствования для стран, препятствующих свободной эмиграции. Своё название поправка берёт от её основателей: сенатора Генри Джексона и конгрессмена Чарльза Вэника.

       Поправка Джексона-Вэника стала рычагом давления на советские органы и помогла убедить их «открыть дверь» и разрешить эмиграцию. Несмотря на многие препятствия, помехи, преграды, тяжёлый процесс получения разрешения, эмиграция стала частью советской политики. В то же время мы начали организованные визиты к отказникам, чтобы выразить им нашу солидарность. Каждый визит показывал, кто в США им помогает. Было важно, чтобы советские власти знали, что мы поддерживаем отказников, что мы заботимся о них, и что позади нас стоит конгресс США.

       А.Т.: Как Вас финансировали?

       Л.А.: Сначала мы имели очень мало денег. Люди, которые работали с нами, старались помочь и давали деньги. Я посылала письма о сборе средств людям, которые знали о нашей работе, и они отвечали. Нашим добрым ангелом был Дональд Кахан, активный член еврейской общины. Он взял на себя расходы по звонкам и организовал для нас бесплатный офис в колледже «Spertus College of Judaica». Дон оплатил мою поездку в Советский Союз. Его жена Донна Кахан тоже очень помогала. Когда мы стали более организованными, наш комитет получил не облагаемый налогом статус, который облегчил сбор денег.

       Тот факт, что мы были небольшой группой волонтёров, возможно, помог нам обратиться за помощью к законодателям. Мы не были высокооплачиваемые лоббисты, мы вообще не получали какой либо платы! Мы обращались просто и непосредственно, и я верю, что нас воспринимали такими, какими мы были. Мы делали вполне профессиональную работу, но не получали за неё никакой зарплаты. Как бы то ни было, всё это помогло тому, что наша работа была признана конгрессом. Я должна добавить, как член Объединенного Совета в поддержку советских евреев, что Чикагский Комитет имел преимущество в координации действий умных и преданных коллег по всей стране, по обмену информацией и опытом таких людей, как Ленард Шройтер из Сиэтла (его книга «Последний исход» даёт нам понимание начала движения советских евреев в бывшем СССР), как Ирэн Манековски из Вашингтона, которая передавала нам сообщения с Капитолийского холма, и от каждого друга советских евреев, где бы они ни были: на востоке, на западе, на севере или на юге нашей страны.

       А.Т.: Вы помните имена первых активистов?

       Л.А.: В Вашингтоне?

       А.Т.: Нет, в Чикаго.

       Л.А.: Да. Марвин и Барбара Голдштейн, замечательная пара. Они ездили в СССР и помогали Чикагскому Комитету. Барбара была высокая и представительная женщина и говорила очень авторитетно. Она хорошо умела говорить с группами людей и договариваться об их поддержке, особенно с членами Конгресса. Другая пара, Барбара и Марвин Силверман, были вдохновителями поправки Джексона-Вэника. Барбара Силверман забила тревогу, что поправка будет вторично представлена в Конгрессе и в Сенате, что побудило нас к решительным действиям. Дом Силверманов стал штаб-квартирой нашей борьбы за поправку Джексона-Вэника.

       Когда мы подсчитывали возможные результаты голосования в Конгрессе – нашей задачей было получить как можно большее число голосов, поданных за поправку - мы поняли, что нам не обязательно следует обращаться за помощью только к важным лицам или только в большие города, чтобы достичь нашей цели. Каждая еврейская община, даже самая маленькая, была представлена в Конгрессе США. Дэнвил, штат Иллинойс, с очень маленьким еврейским населением, имел своего конгрессмена, и я поехала туда, чтобы говорить с еврейской общиной. Аврора, Рок Айленд - есть целая сеть маленьких городков, где мы агитировали за голоса «За» в пользу поправки.

       Поправка была принята большинством голосов в обеих палатах. Кроме всего прочего, это был вопрос о правах человека, и поэтому обе партии поддержали поправку. Республиканцы и демократы голосовали «за». Наш местный конгрессмен очень нам помогал. Генри Хайд был представителем от моего округа. Он – консервативный республиканец, и мы имели разные мнения по многим вопросам, но мы были единодушны в вопросах о правах человека. Сенатор Перси (республиканец) также был превосходным. Его помощником по иностранным делам был Скотт Коэн, обаятельный, полезный и блистательный. Скотт был нашим другом и учителем и работал в тесной связи с нами. Мы до сих пор ощущаем утрату Сиднея Йейтса (демократа), дуайена еврейских членов Палаты представителей, он всегда был очень полезен.

       Нашим ценным советчиком при обсуждении поправки Джексона-Вэника был конгрессмен из Иллинойса Абнер Миква (демократ), который позднее работал советником Белого Дома при президенте Клинтоне, а также был федеральным судьёй. Сейчас он преподаёт право в Чикагском университете и также принимает активное участие в чикагских гражданских делах. Именно Эйб Миква взял на себя такую тяжёлую задачу, как объяснение подсчёта голосов по поддержанному большинством законопроекту, и каким образом показать имена его спонсоров. Я бы хотела приветствовать его и его помощников, работавших в его офисе в Конгрессе в те дни. Они очень хорошо ко мне относились.

       Мы имели доступ к большинству законодателей штата Иллинойс, и они поддерживали нас.

       Когда мы уставали, и наши ноги начинали гореть от бесконечного хождения по мраморным полам зданий Конгресса, нам всегда были рады в офисе Генри Хайда, где мы могли прилечь на кожаный диван и задрать ноги вверх.

       Мы почувствовали себя замечательно, когда большое количество отказников начало получать разрешение на выезд. Когда была получена телеграмма от Коренфельд, я сразу им позвонила.

       Лидия сообщила мне, что их собака, эрдельтерьер Долли, едет вместе с ними. Она добавила, что даже собаку она не оставит в этой стране.

       Я бы хотела вернуться и упомянуть ещё об одной прекрасной особе, искренней и доброй миссис Форд, супруге президента Джеральда Форда. Когда я приезжала в Москву в 1975 году, я сразу пришла в дом Коренфельдов. Это был первый вечер Хануки. Как только мы зажгли свечи, раздался громкий стук в дверь. Мы все понимали, что если это были бы друзья, они бы позвонили, а не стучали. На этот раз это была милиция или кто-то в этом роде, кто объявил, что они знают, что я здесь и что они хотят видеть Л. Коренфельд на следующее утро. Мы сидели молча вокруг стола и слушали, как Лидия Коренфельд заявила, что назначенное время для неё не удобно, и что она может придти в какое-то другое время. Она указала им своё время, и оно было принято. Я не уверена, что мы, её друзья, осмелились бы на такое у себя дома, в Чикаго. Это был урок, как держать своё достоинство перед лицом силы.

       В этот или, быть может, в следующий вечер друг Коренфельдов, Леонид Белопольский прибежал к ним и объявил: «Мы получили разрешение!». Он похлопал меня по спине, приговаривая: «Кто-то, должно быть, сделал что-то особенное, потому что в офисе, где происходило оформление документов, стояла очередь мужчин с медалями на груди. Признайся, что ты сделала».

       Всё, что я сделала, было выполнением инструкций его жены. Анне Белопольской сделали операцию по удалению матки. После этого она прислала мне с оказией письмо, в котором были документы её семьи и письмо к миссис Форд. Анна умоляла меня доставить это письмо к миссис Форд через какую-либо важную персону, имеющую к ней прямой доступ. Миссис Форд выздоравливала после такой же операции. Анна написала ей, как сестре по несчастью, понимая, какое это было трудное время для миссис Форд, и приводя французскую поговорку, что у милосердия нет спокойного часа. Она объяснила, что её свёкор, имеющий много государственных наград, отказался подписать разрешение на выезд из СССР своего сына и его семьи. Это была тактика советской власти: если ваши родители живы, они должны дать разрешение на вашу эмиграцию; если родители умерли, вы должны представить свидетельство о смерти (Попробуйте достать свидетельство о смерти родителей, погибших в Холокосте!).

       Это было одно из невыносимых препятствий эмиграции.

       Я приготовила все материалы и письмо от Анны Белопольской к миссис Форд, позвонила в Саут Бенд, штата Индиана, и говорила с Дороти Джеффе, активным членом еврейской общины. Она сыграла большую роль в предвыборной компании сенатора Бёрч Бейх. Марвелла Бейх тоже была сестрой по несчастью. Дороти согласилась принести материалы Анны к миссис Бейх и попросить её лично вручить их миссис Форд. Вскоре после этого я получила письмо от миссис Форд, подтверждающее, что она передала документы Белопольской в Советское посольство с её сопроводительным письмом, выражающим надежду, что этой семье будет разрешён выезд из СССР. Миссис Форд написала, что она надеется на лучшее, но не уверена, что её письмо будет что-то значить для Советского правительства.

       Слов жены Президента оказалось вполне достаточно, чтобы изменить жизнь этой семьи. Её доброта, а также доброта покойной Марвеллы Бейх не забыты.

       Я рассказала эту историю как иллюстрацию к тому, что обычные люди могли осуществить в те годы. Мы сумели получить помощь от людей высокого ранга, несмотря на то, что мы начинали с нуля. Мы тяжело работали, мы сами добывали информацию, мы поддерживали связь с большим числом отказников, и в это время климат в Вашингтоне был за права человека. Если соединить всё это вместе, мы были способны осуществить многое.

       Я бы хотела добавить, что мы часто посещали офисы Генри Джексона и Чарльза Вэника. Ричард Перл, активный член правительства с тех пор, был помощником сенатора Джексона, а Марк Талисман был помощником конгрессмена Вэника. Трудно найти таких же двоих столь умных, упрямых и очень полезных людей. Мы многому от них научились.

       А.Т.: Сколько раз вы ездили в Россию?

       Л.А.: Только один раз. Я больше ездила в разные места американского Среднего Запада. Если члены синагоги хотели меня видеть, я приезжала туда, говорила с людьми, призывала их к поддержке, к написанию писем отказникам и в Конгресс, отправке посылок и т.д. На раннем этапе мы пытались придать этой проблеме личный характер путём опубликования фамилий семей и отдельных лиц, которым было отказано в выезде. Мы публиковали листки и брошюры о разных отказниках. Зная, что наши сторонники могут забыть эти незнакомые русские имена, мы издавали открытки больших размеров. Большими буквами было написано: «Если Вам трудно запомнить имена советских евреев, запомните хотя бы одно имя: Щаранский". Мы уверенно отстаивали наш девиз: «Не езжайте в Россию без посещения русских евреев!» Не каждый нас слушал, но многие приходили в наш офис, и мы говорили им, кого посетить и что принести.

       У нас был запас предметов для туристов, таких вещей, какие нужны были Иде Нудель для посещения узников Сиона. Мы также подготовили экскурсии для советских евреев, кто уже эмигрировал. Когда бывший узник Сиона, Миша Коренблит, остановился в моём офисе во время экскурсии, которую мы организовали, он просмотрел всё, что мы приготовили для Иды. Эти открытки с хорошенькими девочками в бикини выглядели столь нелепо.

       А.Т.: Это не было уж так глупо.

       Л.А.: Да, это не было так глупо, но посетители нашего офиса были удивлены. Они знали, что мы делаем серьёзную работу, и тут вдруг они увидели открытки с девочками, кошечками, собачками, младенцами, лесными зарисовками и даже с праздником Рождества. Миша Коренблит разложил часть открыток на моём столе и объяснил, сколько они стоят. «Три или четыре вот таких можно обменять на одеяло, за эту одну сможете получить 2 или 3 сигареты. Вот эти? За 5 штук - баночку сардин». Мы бы никогда не поняли, что эти маленькие карточки значат, если бы не Миша, который поделился с нами своим собственным опытом.

       Нам говорили, что заключённым нужны силы, им же давали очень мало еды, только на существование. Они жаждали шоколад, но он был запрещён. Поэтому нас попросили посылать белый шоколад. С тех пор «белый шоколад» стал моим кодом для любого нужного и запрещённого предмета, который не выглядит так, как обычно. «Белым шоколадом» были таблетки с витаминами, которые выглядели как конфеты. Мы раскладывали их в красивые коробки с красными ленточками. «Белым шоколадом» мы называли пуховые куртки. Они были лёгкие, водонепроницаемые и очень тёплые.

       Для американцев было важно знать, что советские евреи подвергали себя опасности и могли оказаться в ГУЛАГе.

       МУЖСКОЙ ГОЛОС: Слышали ли вы историю одного бывшего отказника, который благодарил нас за две пары джинсов, которые помогли ему поддержать существование в течение целого года?

       Л.А.: Если плёнка правильно воспроизводит этот голос, вы только что слышали Ленарда Голдштейна из Омахи, хозяина дома, где живу я, Ида и Аба Таратута, рассказывающего историю о его жене, Ширли Голдштейн, председательнице Омахского Комитета помощи советским евреям.

       Продолжаем: мы посылали джинсы и различные предметы для обмена, такие как альбомы с поп-музыкой. Когда Элтон Джон отправился в путешествие по Советскому Союзу, он был удивлён, что его там хорошо знали. Он был наивен; его альбомов может быть, не было в магазинах, но они были ценным товаром на чёрном рынке. Когда я пошла навестить ленинградского активиста И. Черняка, я встретила его после его временной работы (он ушёл со своей инженерной работы, когда подавал на выезд, и также вскоре вынужден был продать свою машину).

       Когда он въехал на своём велосипеде в вестибюль здания, он спросил: «Вы знаете, почему я назвал мой велосипед Элтон Джон?»

       Это были странные времена. Мы работали в пользу профессиональных людей, высоко уважаемых в своё время. Некоторые из них жили впроголодь все годы ожидания разрешения на эмиграцию, но делали это с достоинством и юмором. Я помню одного отказника (прошу прощения, я забыла его имя), который работал в области прикладной физики. Когда он был активистом движения за выезд советских евреев, был период, когда его вызывали в КГБ каждый день. Эти дни были настолько неприятны, что он решил сделать что-то противоположное и объявил о проведении «уроков похудания для женщин» в своей квартире. Он сказал, что это была необходимая перемена: вместо КГБ быть окружённым женщинами, делающими упражнения под музыку. Они платили всего рубль в неделю или что-то вроде этого, но ему нравилась эта компания. Он сказал, что одна или две из них даже потеряли в весе.

       А.Т.: Сколько людей работало в Вашем офисе?

       Л.А.: Это трудно сказать. Они приходили и уходили.

       А.Т.: Примерно?

       Л.А.: Сначала не много. Памэла Коэн и Мэрилин Толмен, которые продолжили эту работу после меня, смогут показать вам список всех участников. У них есть опытные секретари и хорошо оборудованный офис, который никак нельзя сравнить с нашим пустым офисом в Spertus College. Сначала Памэла и Мэрилин заглянули ко мне, как туристы, затем начали работать и продолжали делать замечательную работу в Чикагском Комитете все эти годы.

       А.Т.: Когда они начали работать?

       Л.А.: Думаю, в 1974 году. Они смогут вам сказать более точно. Памэла относилась к работе с большим сердцем, большим энтузиазмом и большой поддержкой. Мэрилин была преподавателем истории сионизма и внесла в работу глубину и историческую подоплёку. Это было важно. Когда я почувствовала, что пришло моё время уйти с поста председателя Чикагского Комитета, уже были лидеры, готовые продолжить эту работу. Они сумели перевести наш офис из центра Чикаго в Хайленд Парк, пригород на севере Чикаго, и это позволило увеличить число членов нашего Комитета. В пригородах проживает большое количество евреев.

       А.Т.: Как называлась ваша позиция в начале?

       Л.А.: Председатель-основатель.

       А.Т.: Кто помогал вам?

       Л.А.: Я уже упоминала о них ранее: Голстейны, Силверманы, Памэла, Мэрилин, наши туристы.

       А.Т.: Как долго вы были во главе организации?

       Л.А.: Примерно до 1978 или 1979 года. Возможно, когда вы будете говорить с Пэм и Мэрилин, они скажут вам точнее. Я нахожусь сейчас в Омахе без моей документации и пытаюсь вспомнить события, происшедшие много лет назад.

       Самым важным в нашей деятельности я считаю то, что мы помогли поднять вопрос о советских евреях на уровень вопросов, обсуждаемых на международных переговорах.

       А.Т.: Что случилось в 1979 году?

       Л.А.: Я была готова уйти. Пэм и Мэрилин были в состоянии занять моё место. И появился третий человек, кто работал с нами, Кэрол Борон. Она умная и политически активная. Она продолжала работать и стала активно участвовать в политических кампаниях. Я тогда была председателем и была благодарна ей за большую помощь.

       А.Т.: Кто же затем стал во главе второго офиса?

       Л.А.: Насколько я помню, все трое, Коэн, Толмен и Борон возглавили Чикагский Комитет. Они расскажут вам, как они вместе работали, как организация развивалась и изменялась.

       С годами эмигрировать стало легче, и Чикагский Комитет стал иметь дело с проблемами евреев, ныне живущих в бывшем СССР.

       А.Т.: Что случилось с вами в 1979 году? Вы перестали работать?

       Л.А.: В это время я делала другую работу, так как моя жизнь изменилась и появились другие вещи, которые мне надо было делать. Последние 17 лет я работала в Чикагском отделении Американского Комитета научно-исследовательского института Вейцмана. Большую часть этих лет я работала заместителем директора. Для меня было особым удовольствием видеть, как Институт Вейцмана приветствовал учёных из бывшего СССР и принимал участие в сборе фондов на оборудование их лабораторий. Некоторые выдающиеся учёные приезжали в Институт Вейцмана, например, Александр Лернер, о котором я упоминала ранее. К большому сожалению, я узнала, что он умер в начале этого года. Эдуард Трифонов также приезжал в Институт Вейцмана. Он всемирно известен как специалист по генетическому алфавиту. Моя дорогая подруга, ныне покойная Ирэн Манековски очень усердно работала с его делом. Лернер, Трифонов и другие, приезжавшие в Институт Вейцмана, внесли свой вклад в ощущение общности интересов. Для меня это значило очень много.

       Я боюсь, что уже многое забыла, но всё начиналось с группы советских евреев, рассказавших нам свои истории. Проблема привлекла внимание журналистов, конгрессменов, сенаторов и многих других людей. Хорошо, если бы я могла запомнить имена всех журналистов, печатавших эти рассказы в газетах и передававших их по радио и по телевизору. Это было замечательно, особенно, когда Авиталь Щаранская приехала в Чикаго на целую серию митингов и интервью, последовавших за широко известным судебным процессом её мужа в СССР.

       Две католические монахини, живущие в Чикаго, поднимали этот вопрос тоже. Это были сёстры Энн Гилен и Маргарет Тракслер. Сестра Энн возглавляла межрелигиозную Оперативную группу за права советских евреев. Вербуя других представителей духовенства, сёстры Гилен и Тракслер подняли голоса христиан в помощь советским евреям. Они были самозабвенными и красноречивыми ораторорами. Маргарет Тракслер умело использовала мощность микрофона. К большому сожалению, их обеих уже нет.

       А.Т.: Насколько ваша семья была вовлечена в вашу работу, и как это на них влияло?

       Л.А.: Моя семья меня очень поддерживала. Мои дети росли, зная, что я всегда была активна в той или другой сфере. Они привыкли к этому, и я думаю, что они многому научились из того, чем я занималась. Я надеюсь, это не звучит, как типичная материнская фраза, но я помню, что они всегда в точности знали, что ответить на телефонные звонки от советских евреев к нам домой. Их отец, с кем я уже развелась, также очень меня поддерживал. Это было важно в таких захватывающих, поглощающих много времени делах - чувствовать поддержку семьи. Мои родители, бабушка с дедушкой, мой брат – все были вовлечены.

       А.Т.: И наконец, советские евреи смогли свободно эмигрировать в Израиль, в Америку, Канаду, Германию и т.д. Вы, конечно, встречались со многими из них в Америке. Что вы чувствовали? Чувствовали ли вы, что ваша борьба того стоила? Хороши ли для Америки те, кто приехал сюда?

       Л.А.: Да, хороши! Я думаю, будет правильно сказать именно так. Они хороши и для Америки и для Израиля.

       Во время войны в Заливе у нас было собрание в Институте Вейцмана. Однажды вечером у нас был обед вместе с аспирантами. Только экстраординарные кандидаты принимаются в аспирантуру Института Вейцмана; они должны стать учёными мирового класса. Кто-то - я думаю, это был декан - сказал, что эмигранты из бывшего Советского Союза изменят Израиль. Один из русских аспирантов встал и провозгласил: «Я здесь не для того чтобы менять Израиль! Я здесь для того, чтобы Израиль изменил меня!» Вот что я имею в виду под словом «хороши».

       В Чикаго собралось много толковых русских эмигрантов, среди которых много весьма успешных. Такая же картина везде в США, и здесь в Омахе тоже. Помните, вчера вечером мы были приглашены на ужин к только что поженившейся паре. Молодая пара, их семья и большинство гостей были русские. Почти все гости принесли большие букеты роз. Жёлтые, красные, розовые, белые, кремовые; вазы с розами стояли везде. Цветы так подходили к поздравлениям, смеху, оживлённому разговору и вкусной еде. Они всё сделали хорошо.

       Я не удивлена. Мы, евреи, имеем долгую и тяжёлую историю, но мы знаем как добиться успеха. Мы идём туда, куда мы должны идти, и помогаем друг другу на этом пути. И мы достигаем того, к чему мы стремимся.

       Когда американский писатель Уильям Фолкнер получал Нобелевскую премию по литературе, он сказал о своей непоколебимой вере в то, что, несмотря ни на какие препятствия, гуманизм будет преобладать. Я думаю, что это вдвойне относится к евреям.

       Это была честь и привилегия помогать советским евреям. Это изменило мою жизнь. Такая же привилегия сегодня говорить с Абой Таратута.

       А.Т.: Очень вам благодарен.

       Л.А.: Спасибо вам.