Наши интервью

Интервью с ЭЛИЯГУ ЭССАСОМ

Элиягу Эссас

Элиягу Эссас - отказник из Москвы (с 1973 по 1985 годы). Репатриировался в Израиль в 1985 г. Проживает в Иерусалиме. Интервью взяли Аба и Ида Таратута в декабре 2004 г. в Иерусалиме.

       Аба Таратута: Расскажи о себе и о своих корнях.

       Элиягу Эссас: Я родился и вырос в городе Вильнюс в 1946 году, сразу после войны. На земле ещё сочилась еврейская кровь. Вырос я среди евреев, которые вышли либо из гетто, либо были партизанами. Мои родители – литовские евреи. Папа умер 12 лет назад в Иерусалиме. Корни его из Германии, а вырос он в Литве рядом с нынешней Калининградской областью. Мама – литовская еврейка в 2-3-х поколениях, но дальше корни уходят неизвестно куда. Её фамилия Бланк, и это может быть испано-французское происхождение. Один из родственников её Высоцкий, тот самый, который «чай Высоцкого», но очень далёкий. Она жила до войны в религиозной семье, её дедушка был раввин. Есть такая глупость – это не разговаривать с родителями и более старшими предками о своих корнях. Я эту глупость совершил. И только тогда, когда отец был при смерти, Всевышний дал очень короткие дни перед смертью, я в больнице стал говорить с ним о семье. Он рассказал, что его отец перед Песах, будучи простым человеком, покидал семью на 10 дней, чтобы разъезжать по деревням, где были хуторяне, евреи-одиночки, и развозить пасхальную Агаду, необходимые мелкие вещи для еврейской кухни, которые в деревне не найдёшь. Папа тоже вырос в религиозной семье и потом, как многие люди в школе и после школы, стал сионистом-социалистом. Я это говорю с сожалением. Он был членом партии труда в Израиле. В 1939 году он получил сертификат от Британской империи на право приезда в Палестину. Если бы не известные обстоятельства, то я бы родился в Израиле. Кстати, Советский Союз в 1939 году помог присоединить Вильнюс к Литве и попросил маленькую награду за это – отдать свою независимость; Литва стала частью Советского Союза. Папа с мамой к тому времени познакомились и поехали встретиться с родителями мамы. Это было 22 июня 1941 года. Поезд в городе, где жили родители моей мамы, не остановился, а получил распоряжение подбирать семьи и имущество офицеров Красной Армии и двигаться дальше на восток. Доблестная армия бежала на восток, поэтому мои родители спаслись. Это факт их биографии. Мой отец хотел на ходу выпрыгнуть, но мама с женской интуицией, держа его за руку, говорила: «Не надо». Они ехали без документов и ни с чем. Они ехали в воскресенье из одного города в другой, чтобы вечером вернуться. Они оказались в Ярославле, потом в Астрахани, потом в Узбекистане. Оттуда папу призвали в армию, на фронт, где он был ранен и после вернулся в Узбекистан в звании старшего лейтенанта. После войны они вернулись в Вильнюс, неплохо устроились, жили в центре города. Во дворе жили 25% евреев, 25% русских, 25% поляков и 25% литовцев. Это значит, что каждое воскресенье, когда все, кроме евреев, выпивали, начиналось выяснение, кто лучше, умнее, сильнее и перспективнее, и все сходились на том, что немцы не до конца сделали свою работу. Полька тётя Мария, инвалид, сидела у окна и говорила мне, 6-летнему ребёнку: «Видишь вот это дерево? На этом дереве тебя повесят, когда придут поляки». Потом она говорила, что меня повесят, когда придут американцы. Соседка тётя Настя мне сказала, указав на портрет Сталина, висевший у неё в коридоре: «Это наш бог на земле», а потом отвела меня в комнату и показала православную икону, (она была русская из Ярославской области) и сказала: «Это наш бог на небе». Это был первый мой теологический урок. Её сын, когда напивался, говорил, что он всех евреев вырежет сам, но когда был трезвый, то просил у моих родителей одолжить трёшку на бутылку. Такова в то время была жизнь. Я знал литовский, польский языки, идиш, учился в русской школе. В семье не было еврейских традиций, но одно было всегда: Израиль наша родина, еврейский народ – это наш народ. У меня никогда в жизни не было ни одного друга не еврея, круг общения – только евреи. Родители знали свободно иврит. Папа окончил гимназию, мама – религиозную школу. Ещё одна моя глупость была в том, что я у них не учился ивриту, но я понимал, что они бы меня не учили, так как очень были запуганы советской властью. Правда, папа всегда слушал «Голос Израиля» на иврите, так как его не глушили. А я слушал каждый четверг на идиш, так как свободно его знал, и поэтому был в курсе всех событий. У меня был атлас мира, там была отдельная страница «Израиль», и я в 1956 году отмечал передвижение наших войск. В школе, которую я окончил с золотой медалью, я очень всегда боялся произнести слово «они», говоря о Советском Союзе. Дома родители никогда не говорили о советской власти «мы», «наша», всегда были «они», красные, русские. Мы - это были евреи, это друзья моих родителей, приятели в школе. Они - это литовцы, русские и не обязательно это говорилось с враждой, хотя говорить о дружбе было очень трудно.

       В 1970 году я переехал в Москву. Я женился, моя жена была москвичка. Институт я окончил в Вильнюсе, учился в аспирантуре, потом был младшим научным сотрудником института математики при Академии наук Литовской ССР. Работал в области кибернетики (теория доказательств), писал диссертацию, но не завершил её, так как советская власть наложила финансовый налог на дипломы и диссертации, т.е. мне бы выезд стоил 25000 рублей, сумма для меня не достижимая, а без диссертации только 8000. Поэтому я решил не защищать диссертацию. Учился в аспирантуре в Ленинграде на Фонтанке 25, в Ленинградском отделении математического института имени Стеклова. Моим научным руководителем был Григорий Минц. Мы часто ходили с ним в так называемую еврейскую столовую на Невском проспекте и за ланчем обсуждали израильские дела. Уже тогда он учил иврит и пытался раздобыть коммунистическую газету, единственно, что можно было читать на иврите. В таких газетах были статьи Вильнера, который ругал Израиль, или в переводе на иврит речи Брежнева. Узнать о жизни в Израиле ничего нельзя было. В 1972 году, когда начался выезд в Израиль, там были статьи, что никто не хочет уезжать из Советского Союза, кроме жалкой кучки отщепенцев, хотя в 1972 году в Израиль приехало 32000 евреев. Итак, я оказался в Москве. Я стал работать зав. учебным отделом в медицинском институте, началось применение кибернетики в медицине. Я не был членом партии, но всё-таки был членом ректората. Я разработал систему сложного построения расписания учебного заведения. Это очень сложная вещь, так как ограниченное количество аудиторий, огромное количество групп, 15 разных зданий, и все они разбросаны по Москве – всё нужно было состыковать, чтобы минимизировать поездки. Ко мне потом из разных городов приезжали учиться.

       В 1973 году мы подали документы на выезд в Израиль, и меня сразу попросили с работы. Жена моя имела секретность, она работала в министерстве машиностроения. Она не видела никогда секретных чертежей, но какой-то винтик разрабатывала. К еврейскому движению я примкнул сразу. Как только приехал в Москву, стал искать где, что и как. Узнал улицу Архипова. По субботам в институте я работал до 2-3 часов, но всегда старался убежать на улицу Архипова и там крутиться среди людей, которых считал недосягаемыми героями: Володя Слепак, Володя Престин, Паша Абрамович, Иосиф Бегун, Александр Лернер, Рита Польская. А знал я их потому, что слушал «Голос Израиля», где публиковались их письма Брежневу, Подгорному, У-Тану. И вот на улице Архипова я познакомился со всеми в 1971 году, это было счастье. Паша Абрамович мне рекомендовал учить иврит. Я пошёл учиться и прошёл прекрасную школу иврита с хорошей системой, знаний у меня было много. Ещё в Литве я прочитал труды Герцля, 12 томов образования. Скоро я стал преподавать, хотя сам ещё мало знал. Прочитал историю евреев, 3 тома Дубнова и другие книги. Тогда ещё эти книги не были в спецхране, там они оказались в 1971 году, так как власть сообразила, что эти книги кормили идеологию алии, в том числе и мою. Я вырос на этом.

       С работы меня выгнали в апреле, а в мае я пошёл учиться в ешиву при московской синагоге и продержался там до апреля 1974 года. Я был единственный, кто знал иврит, поэтому стал им преподавать. За участие в демонстрации меня арестовали, и КГБ отправил на меня «телегу» в синагогу. За то, что я хочу уехать в Израиль, меня выгнали оттуда и запретили даже приходить в синагогу. Я очень жалел, что не мог учиться в ешиве сам, что не мог учить ивриту. У меня было очень много книг на иврите, до 2000. Уезжая, я всё оставил людям. Я был активист выезда, «член политбюро» советского отказа с 1973 года. По заданию «политбюро» я был в Киеве, Кишинёве, Одессе. Меня там арестовывали, я получал предупреждения по 190-й статье. Как член «политбюро» я курировал религиозные вопросы. Меня считали де-факто раввином-отказником, хотя я не был раввином, а получил это звание только в 1983 году, конечно, тайно от всех, включая мою жену, не только из-за КГБ. Я хотел, чтобы меня уважали не только за дипломы. До приезда в Израиль я никому об этом не говорил, жена узнала за день до отъезда. Жил я за счёт частных уроков по математике и физике. Спас меня от тюрьмы профессор физики Марк Ковнер из города Горький. Рискуя своей карьерой, он оформил меня секретарём, регулярно присылал мне по почте деньги (зарплата), а при встрече я ему их отдавал. Репетиторством я зарабатывал хорошо, причём учил только русских детей. В 1977 году я начал преподавать Тору. Для этого я самостоятельно 5 лет изучал её. В группе были люди от 16 до 30 лет, впервые в Советском Союзе стали изучать Тору. Через 2 года в группе было уже 50 человек. Я сам придумал методику преподавания, чтобы людям было тепло и хорошо, умно и радостно, и чтобы люди стали жить по-еврейски. Что-то в этом плане удалось. Всё это было параллельно с борьбой за выезд. Были обыски, аресты, допросы по разным делам. Однажды майор Бурцев, проводивший допрос, сказал:

       - Мы знаем, что вы один из известных людей. Вы понимаете, что мы вас не тронем, это нам невыгодно. Мы вас защищаем, чтобы справедливый гнев советского народа таких подонков, как вы, не касался. Ваши дети ведь в школу ходят, мы следим, чтобы не было хулиганов. А если мы прекратим это делать? Так что имейте в виду, вы рискуете.

       Иногда им хотелось душевно поговорить:

       - Скажите, почему вы стали антисоветчиком?

      Я ответил:

    - Я не за советскую власть, но я не антисоветчик. Я не за и не против.

       - А за что вы тогда?

       - Я за еврейский народ, поэтому я хочу жить в Израиле, и хочу, пока я здесь, делиться знаниями с евреями. Это запрещено законом?

       - Я не судья, ничего не скажу.

       Он не мог сказать, что не запрещено.

       А. Т.: Допрос с чем-то был связан?

       Э.Э.: Допрос был связан с делом Браиловского.

       А. Т.: Обыски были?

       Э.Э.: 2 раза, в 1976 и в 1978 году. В 1976 году после обыска был на полгода отключён телефон, и мне дали 4 дня домашнего ареста. Напротив стояла машина. Мою жену они честно провожали в продуктовый магазин.

       А. Т.: А сколько было допросов?

       Э.Э.: Допросов было много, раз 5-6. В 1975, 1976, 1978, в 1980-ые годы.

       А. Т.: В демонстрациях ты участвовал?

       Э.Э.: В большинстве демонстраций участвовал. Первая демонстрация, в которой я участвовал в районе ЦК КПСС, была 1 апреля 1974 года. Через 2 дня меня выгнали из синагоги. До этого я прикрывал демонстрации. Все функции были в «политбюро» распределены. Так как я свободно знал английский язык, у меня была задача наблюдателя. Я стоял в стороне рядом с телефонной будкой, и как только милиция что-нибудь делала, я тут же звонил в агентство «Рейтер» или «Ассошиэйтед Пресс». У нас всё было распределено, были продуманы все контакты, ничего случайного не было. Были наблюдатели, которые должны были связываться с корреспондентами, были запасные наблюдатели. Любая демонстрация тут же охватывалась нашей информационной сетью. Вечером «БиБиCи», «Голос Америки» уже могли передать о событии в эфир.

       А. Т.: Это распределялось какой-то группой?

       Э.Э.: Нет, это всё делало «политбюро». Групповщина образовалась потом.

       А. Т.: А в начале кто занимался распределением?

       Э.Э.: В начале это был Виктор Польский, Слепак, Престин, Абрамович, Лернер, а потом появилась группа во главе с Александром Лунцем. Он как-то сразу оказался в центре, это не всем нравилось. Меня даже назначили посредником, я ходил к нему с записками, так как он проигнорировал заседание «политбюро». Он передал записку, что придёт в «политбюро», если проголосуют, что не будут иметь никаких материальных и моральных претензий. Там это всё подняли на смех. Одни были к нему очень жёстко настроены, другие – мягче, были и обиженные. Я был молодой, не всё понимал, честно ходил туда-сюда по поручению, но примыкал не к нему, мне не нравилось то, что он делает. К нему примыкал Толя Щаранский, Дина Бейлина и другие активисты. По природе своей я не активист уличных боёв, хотя участвовал во всех больших демонстрациях и не участвовал в маленьких, которые делали Валера Стрижак, Миша Бабель. Это была группа "хунвейбинов". К ним примкнул Толя Щаранский, им покровительствовал и помогал как раз Саша Лунц. Я был на другой стороне этого спектра, потому что считал, что нужно действовать через Америку, через Киссинджера, через поправку Джексона. Хотя я понимал, что хорошо, когда есть демонстрации, потому что они помогают мне же. Ещё мы получали инструкции от «Лишки», в которой говорилось, что надо сидеть тихо, что надо действовать через Америку. Группу, которая считалась более агрессивной, поддерживали другие силы в Америке во главе с «Юнион оф каунсилс». Я всегда видел пользу любой активной деятельности против советской власти, но не за уничтожение её. Это всё я говорил и в КГБ. Я им говорил, что я за еврейский народ, и на вашу власть мне наплевать, но запишите, что я не против её, я ортогонален советской власти – это моя философия. Когда отпустили Дину Бейлину и Сашу Лунца, всё затихло, и опять всем стало руководить «политбюро». Я уже говорил, что курировал отдел религии.

       А. Т.: У вас же были разные направления в иудаизме, и разные люди этим занимались. Я ошибаюсь?

       Э.Э.: Ошибаешься. В «политбюро» этим занимался только я. К 1980 году группа хаббадников оформилась самостоятельно, там была часть моих учеников, но в политике мы были вместе, хотя в «политбюро» они не входили. Из активистов им симпатизировал Гриша Розенштейн. Потом в моём религиозном движении тоже произошло разделение, раскол, который был связан с личным моментом семейного типа. Это было не очень красивое поведение некоторых людей. У них оказались сторонники и противники. Я был сторонник чистоты рядов, но против меня выступили люди, откололись и создали своё – Маханаим. Это был 1982 год.

       А. Т.: Маханаим – это классическое направление?

       Э.Э.: Да. Мой ученик Петя Полонский на последней встрече ещё в качестве моего ученика в 1981 году стал меня осуждать, что в нашем направлении нет флага никакого. Я ответил: «Мы же не христиане - иконы носить. Я не верю в портреты, в нашем движении не будет портретов, флагов». Он сказал: «Это неправильно, это ошибка, люди нуждаются в этом». Это была наша последняя встреча, когда мы не знали, что разойдёмся. Они потом оформились как национально-религиозная партия. Я могу вслух сказать, что на все национально-религиозные партии, без исключения, мне наплевать. Я за них голосовал один раз в жизни, и больше не буду.

       А. Т.: А была у вас связь с Изей Коганом?

       Э.Э.: С Изей Коганом у нас были контакты. Я посылал своих учеников изучать шхиту, но я перестал это делать, когда они возвращались хаббадниками. Мне это не понравилось, я считаю, что это не красиво. Я бы никогда такого не делал, если бы Изя Коган прислал ко мне изучать Тору своего ученика-хаббадника. Он бы от меня уехал хаббадником, потому что я считаю, что не надо переделывать ученика, пока он ученик. Я с Изей никогда не ругался, не ссорился, я его очень уважаю, потому что он человек-идеалист, и он очень много помогал евреям.

       А. Т.: С другими городами у тебя связи были?

       Э.Э.: Я направлял гонцов всюду, где было еврейское классическое направление, не Хаббад. Я направлял в Вильнюс (семья Райзен), в Ригу (Артур Урицкий, теперь он главный раввин Белоруссии). Гонцы приезжали на 3 дня или на 2 недели, в зависимости от опасности от КГБ. Нужно было взвесить все факты. 3 дня – легально можно было. Я не экстремист. Моя любимейшая книга была «12 стульев и золотой телёнок», я знал её наизусть. Поэтому я знал, что надо чтить уголовный кодекс. Это я всегда говорил вслух у нас в отказе, это был мой лозунг. Единственное нарушение, которое у меня было - я преподавал детям до 18 лет религию (141 статья уголовного кодекса РСФСР запрещала это, и мне грозило до 3 лет лагерей). Это были подпольные детские кружки и летние лагеря, которые я первый придумал, создал и реализовал. В 1980 году КГБ нас шуганул. Тогда я придумал сложную шахматную комбинацию, что если наш летний лагерь будет не в РСФСР, то тогда КГБ другой республики будет насмехаться над москвичами и ничего нам не сделает без прямого жёсткого указания Москвы. Так и случилось в Юрмале. 4 года после этого под моим руководством был летний лагерь, который продолжался 70 дней каждый год. Мы изучали Тору, Танах, еврейские книги. Обязательное условие: родители тоже учатся. Каждый вечер с 11 вечера до 1 часа ночи с родителями шла учёба. В 7 утра была побудка, и лично я выводил детей на зарядку в лес. Затем молитва, завтрак, учёба, потом пляж. Рижские старики-евреи плакали, когда видели детей в кипах, не верили своим глазам. Впереди детей шёл мой ученик, молодой парень 25 лет, а я всегда последний, чтобы видеть всех.

       А. Т.: Там жил Хаим Соловей.

       Э.Э.: Совершенно верно. У него проводились там некоторые встречи с американцами. Только я у него был и не рассказывал, что происходит в 500-х метрах от него. Я не разрешал местным активистам общаться с нашим лагерем, от этого зависела моя шахматная комбинация, которая удачно прошла. Кроме того, я играл на том, что латыши ненавидят русских. Когда М. и Л. Чернобродовы из Вильнюса приехали на своей машине к нам, чтобы быть с детьми у нас в лагере, они заблудились и что-то нарушили (кажется, въезд частных машин был запрещён из экологических соображений), милиция их остановила. Когда они назвали только улицу, им сказали: «А, вы хотите в этот еврейский лагерь?» Так милиция помогла им добраться до нас. Хозяин дачи Лев Наумович Басин дрожал, как осинный лист, но он любил деньги больше страха, и мы платили хорошо. Это не секрет, что для этого привозились фотокамеры из заграницы, которые я продавал через подставных лиц в комиссионках, никаких левых дел я не делал. 70 дней каждый год люди жили по-еврейски: кашрут, шабат. Нам нужен был москвич, чтобы привозить продукты, ездить в Ригу за кошерным мясом и колбасой. Мы делали большие закупки, всё кошерное. Дети были от 12 до 18 плюс, ещё столько же родителей. Родители ведь работали, мама здесь, папа там, обменивались, приезжали на месяц. Только несколько человек, как я, жили там всё время.

       Ида Таратута: Для детей это платно было?

       Э.Э.: О чём вы говорите? Ведь для этого была западная помощь. Всё было бесплатно, ни с кого мы денег не брали. Прокормить 40-50 человек было не просто. Делали всё сами. Женщины готовили, мужчины покупали, таскали, всё убиралось, мылось, стиралось.

       А. Т.: Сколько у тебя детей?

       Э.Э.: Слава Богу, у меня 3-е детей, и они тоже были в лагере.

       А. Т.: У детей не было проблем в школе?

       Э.Э.: В шабат и в еврейские праздники дети ни разу не были в школе. Мы прикрывались справками от врача, где было сказано, что дети нуждаются в дополнительном дне отдыха. Справка была фальшивая, но школа этого не знала, а КГБ мог к этому придраться, если бы узнал. Мы делали учителям подарки: духи, авторучки и т.п., поэтому всё было шито-крыто. Сын ходил в школу и из школы в кепке, а в школе я ему разрешил ходить без кипы. Таким образом, в школе ничего не знали. Но опасность была в декабре 1985 года, когда школьники поняли, что мои 3-е детей каждый год (Ханука) на 8 дней в декабре заболевают. Дети всегда завидуют тем, кто не ходит в школу. Я понял, что дело плохо, но тут нам дали разрешение. На первой встрече в ноябре 1985 года Горбачёва с Рейганом госсекретарь Шульц попросил Громыко, чтобы 3 человека отпустили в качестве жеста доброй воли (перестройка, новое мышление). Это были Ида Нудель, Бегун и я на третьем месте. Короткая заметка была в «Нью-Йорк Таймс». Мне позвонили из Америки и поздравили с разрешением. В декабре 1985 года меня вызвали в ОВИР. Была Ханука, и я не пошёл, так как меня вызвали в пятницу в 17 часов. Через 10 минут опять звонок. Зам начальника ОВИР Москвы подполковник Зинченко:

       - Вы уверены, что не хотите придти?

       - Уверен.

       - А в 13 часов вы можете придти?

       - Могу.

       Я понял, что дело идёт к разрешению. Зинченко сказал, что пересмотрели секретность моей жены, теперь секретность снята. Я сказал:

       - Так давайте мы уедем.

       - Нет, пока мне поручено сказать о снятии секретности, а до разрешения ещё должна в ОВИР пройти процедура.

       Разрешение я получил через месяц. Мои родители уже 10 лет были в Израиле. Когда они уезжали из Вильнюса, офицер им сказал, что ваш сын через полгода будет с вами. Но слово офицера КГБ немного весит, меня промучили 10 лет. Провожало нас много людей, порядка 200 человек. В нашу квартиру стояла очередь прощаться, всё было очень трогательно. Самолёт задержался из-за плохой погоды. Одну ночь мы провели в Вене, а затем был Израиль.

       А. Т.: Всё очень интересно. Оглядываясь назад, ты никогда не думал, что, может, есть сожаление о том, что ты именно так поступал?

       Э.Э.: Стратегическая ситуация, т.е. выбор: где жить, как жить – нет. У меня есть переживание, что я не всегда с людьми хорошо обращался, потому что, будучи не экстремистом, я человек, который относительно легко мог быть вспыльчивым, но зла ни на кого нет. Я мог дуться про себя месяцами по молодости. Раньше да, теперь нет.

       А. Т.: Теперь немного о своей жене.

       Э.Э.: Она родилась и выросла в Москве в еврейской семье. Семья не была произраильски настроена, а скорее часть семьи была настроена прокоммунистически, т.е. были нормальные советские евреи. Они были хорошо устроены, занимали хорошие позиции в обществе. Мы познакомились с ней, поженились, и у нас никогда не возникали вопросы: ехать или не ехать. Сначала она была на втором плане. Затем выучила иврит, вышла на более активный уровень жизни, участвовала во всех наших делах уже как активист, участвовала в женском движении отказников.

       В заключение я скажу, что были глупые споры: бороться за выезд или за еврейскую жизнь. Я всегда был посередине, бороться нужно и за это, и за то. Я не видел противоречия в этом. Надо ехать в Израиль и быть евреем, а по дороге набивать чемодан еврейскими знаниями.

       А. Т.: Спасибо.