Наши интервью

Интервью с ЯНОМ МЕШЕМ

Ян Меш - отказник из Одессы (с 1977 по 1985 годы). Эмигрировал в США в 1986 г. Проживает в Нью-Джерси (США). Интервью взял Аба Таратута 13 мая 2004 г.

       Аба Таратута: Сегодня 20 июня 2004 года. Мы беседуем с Яном Мешем, отказником, активистом из Одессы. Он расскажет, где и когда родился, о своей семье, как жил и страдал.

       Ян Меш: Я родился 14 апреля в 1952 году в городе Бекин Хабаровского края, единственный из всей семьи, потому что все остальные до меня и после меня, за исключением младшей дочки, родились на Украине, в Одессе. Папа был в это время военный, проходил службу в Советской армии на Дальнем Востоке. Когда мне было 4 года, моего папу демобилизовали по состоянию моего здоровья, и с тех пор мы постоянно жили в Одессе, а мой младший брат уже родился в Одессе.

       А.Т.: У тебя были проблемы со здоровьем?

       Я.М.: Да, у меня был туберкулёзный бронхоаденит. Мне не подходил тот климат, там меня не могли лечить. Насколько это правда, знает только моя мама, потому что это был один из способов уволить из армии моего папу, вернуть его в гражданскую жизнь. Он был полностью посвящён военному делу, очень быстро продвигался по службе и, когда его демобилизовали, он уже был молодым, перспективным капитаном. Когда мы вернулись в Одессу, жизнь началась у него не очень гладко. Лет 6 он ещё продолжал ходить в солдатской шинели на работу. Жили мы с родителями моей мамы, жили в маленькой квартирке. Папа, как демобилизованный, стоял первый на очереди на квартиру около 5 лет, пока мама кому-то не дала взятку. Тогда мы получили квартиру на 8-й станции Большого Фонтана в так называемом военном городке. Там мы прожили около 2-х лет. После этого моя мама поменяла эту квартиру на квартиру в центре города на улице Бебеля. Здесь я прожил до ухода в армию, занимался в школе, рос, как все еврейские дети, в традициях еврейства. Пасху, Новый год отмечали, шабат, когда приходили к дедушке с бабушкой. Дедушка был религиозный человек, ходил в синагогу, читал молитвы, единственно, он не держал кошер. К сожалению, идиш был секретным языком родителей, поэтому мы идиш не выучили. Рос, как все дети, воюя, если называли жидом поганым или жидовской мордой. Приходилось много воевать, поэтому занялся спортом. До 12 лет перебрал огромное количество спортивных профессий: занимался гимнастикой, прыжками в воду, лёгкой атлетикой, футболом, боксом. С 12 до 23 лет очень серьёзно занимался боксом, строил иллюзии не без претензий, так как потенциала было очень много, но всё разбилось о единственную стену – национальность.

       А.Т.: Мастером стал?

       Я.М.: Мастером я стал в 1971 году, а кандидата я выполнил, когда мне было 17 лет. До армии я выступал за педагогический институт, не будучи студентом. Зав. кафедрой физвоспитания всё обещал, что я буду студентом, только бы я представлял институт на соревнованиях. Дважды я пытался поступить, но оба раза не поступил. Первый раз на экзамене по химии мне сказали, чтобы я вышел, так как они должны посоветоваться, что мне поставить, 4 или 5, а потом объявили, что я не сдал экзамен. Второй раз меня завалили на физике. В то же время люди из украинской деревни, которые вообще ничего не могли ответить, проплывая только полдистанции в бассейне, поступали. После этого началась эпопея с моим уходом в армию. Сначала мой тренер, когда мне было 18 лет, сделал мне отсрочку. Потом в 1972 году меня взяли в армию, причём я сам попросил в тайне от тренера. В военкомате мне сказали, что обычно нас просят, чтобы не брали в армию, а вы наоборот. На что я сказал, что мне уже скоро 20 лет, и сидеть на вулкане и ждать я не хочу. Я попал в спортроту. Практически 2 года я занимался только тренировками и соревнованиями. За всю службу я надел форму может быть раз 10, автомат видел только во время присяги и раза 2 держал в руках пистолет. Один раз на майские праздники нёс караульную службу, и однажды послали в командировку из Киева в Москву отвозить какие-то документы. В Москве, на Киевском вокзале, патруль начал крутить мне мозги, не обращая внимания на предписание с красной полосой. Пришлось вынуть пистолет. После этого меня на машине коменданта вокзала отвезли в то место, куда я должен был доставить пакет. В армии мне предлагали остаться на сверхсрочную службу, поступить в Киевский институт физкультуры, однокомнатную квартиру, только чтобы я остался прапорщиком и продолжал боксировать за армию, но я отказался. Приехал в Одессу и начал готовиться к соревнованиям гражданским. И тут началось: я первый номер в сборной Украины, а меня не пускают в Болгарию. Через 2 месяца меня не пускают в Чехословакию, а потом в Румынию. После этого я с боксом завязал. Мне надоело кататься по Советскому Союзу. В 23 года я снял перчатки и повесил их на гвоздь.

       Причина одна - никуда не пускают, потому что еврей.

       Начал думать о специальности, что делать? Особых мыслей об институте не было, так как уже отошёл от этого. Надо было получать специальность, которая могла бы прокормить, и я овладел специальностью закройщика и стал работать. В этот момент я уже был знаком с Мариной, мы стали встречаться, решили пожениться. Мне 23 года, ей 18 лет. После свадьбы жили с её родителями, через год родился Марат, а ещё через полгода я пришёл с работы и сказал:

       - Пора валить.

       Это был 76 год.

       На что родители Марины достали из шкафа вызов и говорят, что мы просто тебе боялись об этом сказать. Началась эпопея вписания меня в вызов, начались заботы о выезде. В конце 1976 года мы подали документы, но разрешение мы не получили. Отказ был из-за службы в армии, из-за секретов, которыми я владел. Я, кстати, спросил:

       - Какой у меня секретный удар - левой или правой?

       После этого вся остальная семья, кроме нас, подала документы.

       В декабре 1977 года мы посадили в самолёт 11 человек: моих родителей, брата с женой и детьми, родителей Марины, её сестру, двух бабушек.

       Остались я, Марина и маленький Маратик.

       Мы всё ещё считали, что это какая-то ошибка, что подадим в следующий раз, нам разрешат. Ну, пройдёт ещё полгода, и мы уедем. Когда мы получили очередной отказ, то тогда я понял, что это не ошибка.

       Что же делать?

       К этому времени я уже был достаточно хорошо знаком с Валериком Певзнером, который тоже в это время получил отказ. Потом мы познакомились с Лёвой Ройтбуртом в синагоге (оказалось, что Валерик с ним раньше работал на одном заводе). Вся наша отказная эпопея началась со знакомства с Лёвкой. Он нас быстренько просветил, быстренько подготовил, быстренько научил. Как-то получилось, что мы с Лёвой и его семьёй очень сблизились. После работы вечером мы всегда были вместе либо у нас, либо у них дома.

       Так началось открытие другого мира, началось открытие глаз, сердца и мыслей. Мы узнали, кто мы на самом деле, что существует государство Израиль, что существуют тысячи отказников, которые в такой же ситуации, как и мы, и что все как-то с этим пытаются бороться. Всё началось с каких-то писем, голодовок. Потом Лёва поехал в командировку в Молдавию, а у меня был свободный день. У меня была своя машина, и мы поехали вместе. К этому времени мы уже знали ребят из Молдавии (Аню и Мишу из Бендер). Где-то в 30 км от Одессы останавливали все машины (искали машину, которая сбила человека и уехала). У меня как раз на машине было отремонтировано и зашпаклёвано, но не покрашено левое переднее крыло. Меня остановили. Я показал квитанцию о ремонте. Сегодня сбить и тут же починить было невозможно. Начали задавать кучу вопросов и, практически, меня задержали. Лёву не задерживали, он мог уйти, но он остался со мной. Пока они звонили в Одессу, разбирались, вдруг пришёл какой-то главный милиционер:

       - Что они здесь сидят?

       - Мы разбираемся.

       - Посадите их пока в клетку.

       У нас забрали всё из карманов, а у Лёвы была небольшая сумочка. Они стали всё переписывать, и вдруг из сумочки выпали деньги и книги: «Эксодус», «Операция Энтеббе», журналы «Израиль сегодня», несколько учебников для изучения иврита. Нас с Лёвой сразу в разные камеры посадили. Часа 3 мы просидели, потом приехали какие-то дяди в штатском и начали спрашивать:

       - Что за книжки? Где взял?

       Сначала я не знал что ответить, потом мысль пришла такая: Лёва только что пришёл из тюрьмы, (сидел 2 года), его за это опять посадят, вот я и скажу, что это моё, товарищ уезжал в Израиль, я его провожал, он бросил их в машину, так они там и валялись, я даже не знаю, что это за книжки. С этой сказкой я беру всё на себя, но я не знаю, что Лёва говорит в другой комнате. Сводят нас к начальнику, там же сидят кагэбэшники, и начинают разговоры. Я говорю, что книжки мои, а Лёва говорит, нет, это мои.

       Они: - А что за деньги?

       Лёва: - Мы едем в Молдавию, собираемся кое-что купить.

       Деньги везли Мише с Аней, я этого тоже не знал, я был просто шофёром. Нас отпустили, забрав у меня права и оставив талон, и сказали, что с нами будут разбираться в Одессе.

       Мы развернулись и поехали в Одессу. Так началось моё первое знакомство с КГБ.

       На следующий день принесли повестку на допрос. Мурыжили меня часов 8.

       - Откуда знаешь Льва Ройтбурта? Откуда взялись книги?

       Я говорил всё время одно и то же, называл имя и фамилию приятеля, который уехал и подарил мне книги.

       Они: - А почему Ройтбурт говорит, что это его?

       - Я не знаю, наверное, не хочет меня подставлять.

       На протяжении недели меня вызывали в КГБ 4 раза. Одни и те же вопросы, всё одно и то же, как испорченная пластинка. Честно сказать, перепугался, было страшно. Приходил домой, выпивал чай и ложился спать, так как было очень сильное напряжение. Вечером появлялся Лёва, и всё надо было прокрутить снова. Он меня успокаивал, готовил, держал руку на пульсе. После этого всё пошло иначе. За эту неделю я преобразился в другого человека. Трусом я себя не считал, но если бы не было рядом Лёвы, не знаю, в кого бы я преобразился. Я переступил линию, за которой мне стало наплевать, теперь уже нечего было бояться. Так просто голыми руками меня не возьмут. Я понял, что могу выиграть. В этом огромную роль сыграли Лёва с Лилей, потому что каждый вечер они меня морально поддерживали, помогали, объясняли, как себя вести в этой ситуации.

       После этого мы сделали много интересных вещей: помогали реализовывать материалы в деньги для того, чтобы помогать всей отказной общине, встречались с иностранцами, с другими ребятами.

       До 1980 года Лёва собрал группу, в которую входили: я с Мариной, Валера Певзнер с женой Лидой, Юлик Шварц с женой, Аронов с женой, Игорь Козлик с женой, Саша Кушнир. Эта группа была сбита Лёвой и подготовлена на все случаи жизни. Мы встречались, практически, каждый день, помогали друг другу стоять на ногах, помимо того, что помогали другим.

       Потом меня Лёва познакомил с Наташей Хасиной, но это случилось уже почти перед его отъездом в 1980 году. Мы считаем, что его выпихнули, чтобы обезглавить нашу группу и расчленить её, потому что они ничего не могли сделать с нами. После отъезда Лёвы, не знаю, каким образом, всё свалилось на мои плечи. Центром событий стала наша квартира. КГБ решил, что я стал главарём шайки.

       А.Т.: Так оно и было!

       Я.М.: За это время до 1982 года меня арестовывали на 10-15 суток раз 8. То я появлялся в Москве, когда не нужно было, то я появлялся в Киеве, то мы написали очередное письмо, то провели очередную голодовку за Толю Щаранского, то мы послали телеграмму по поводу ещё какого-то узника.

       А.Т.: За это 15 суток давали?

       Я.М.: Дело в том, что мы всё время вращались среди людей, помогали советами, помогали писать письма. У нас в квартире всегда были люди. Мы привозили в Одессу литературу и раздавали людям, помимо этого, в КГБ понимали, что я каким-то образом помогаю отказникам материально. Наша группа (в Одессе были и другие группы) находилась фактически под руководством Хасиной. Всё, чем нужно было помочь семьям узников, всё, чем нужно было помочь Наташе, что она не могла сделать в Москве, делали мы в Одессе.

       Мы реализовывали фотоаппаратуру (превращали в деньги), привозили деньги, делали всё, что нужно, чтобы поддержать семьи узников по всему Союзу.

       Будучи в Москве, я встретился с диссидентом Олегом Поповым, и он мне сказал, что будет годовщина Бабьего Яра (в 1981 году 40-летие), и они собираются туда приехать, и что было бы неплохо, если бы мы приехали тоже. На этом разговор закончился. Летом перед этим он был в Одессе, и я ему сказал, что у нас всё будет в порядке. Много разговоров в нашей группе не было. Каждому было сказано, что он должен сделать, а остальное его не должно волновать. Собрались мы у меня на работе (я тогда работал сторожем в Летнем театре) тихонечко, чтобы нам никто не мешал, и стали решать, кто поедет. Решили, что поедут четверо: я, Певзнер, Кушнир и Шварц. Остальные должны были проконтролировать, что мы уехали.

       В это время в Одессе была религиозная группа Непомнящих. Мы им сказали:

       - Вы хотите нам помочь? В эти 2 недели, чтобы все ваши люди крутились на вокзале, в аэропорту, на автовокзале. Ходите туда каждый день в разное время.

       А мы разделились на 2 группы и двумя разными поездами уехали, причём без вещей.

       Остальные наши ребята наблюдали, чтобы мы уехали спокойно, а группа Непомнящих занималась отвлекающим манёвром – это была дымовая завеса. Подъезжая к Киеву, мы вышли с Валерой в туалет и вдруг видим мужика, которого никогда раньше не видели, но было впечатление, что он нас знает, так как на его лице было заметное удивление. Тогда мы решили, что до Киева мы уже не едем. По виду мужика можно было определить, что это кагэбэшник (мы к этому времени были уже опытные), и его удивление нас насторожило. Мы понимали, что в Киеве нас встретят. На предпоследней остановке мы с Валерой вышли, взяли такси и поехали в Киев.

       Таксистка нас везёт к Бабьему Яру. А там полно милиции, автобусов, полно людей в штатском, все в голубых костюмах, все хорошо подстрижены, все с фотоаппаратами – в общем, оцепление. Мы вышли, стали пробиваться в сторону Бабьего Яра и наткнулись на мужика из поезда, но уже с милиционерами. Он нас останавливает и говорит: «Разворачивайтесь», даёт команду милиционерам, чтобы они нас посадили в автобус. Мы садимся в автобус, проезжаем 2 остановки. Я говорю Валере, что вроде за нами никого нет, давай выйдем. Вышли, пошли с другой стороны к Бабьему Яру, пришли со стороны военного кладбища. Там купили цветы, и пошли к памятнику. И опять этот мужик вырисовывается, но уже не с милиционерами, а со всей своей братией, и говорит нам:

       - Я же вам сказал уехать.

       Мы:

       - Что же, нам нельзя положить цветы на могилу погибших?

       - Хорошо, положите, только быстро.

       И вот мы идём с цветами по аллее, а навстречу идут Саша Кушнир и Юлик Шварц. Мы делаем вид, что друг друга не знаем, (они видят, что за нами идёт человек шесть). Мы подходим к памятнику, кладём цветы и стоим. Я говорю Валере:

       - Мы на кладбище, давай наденем ермолки.

       - Ты что, с ума сошёл?

       И тут голос сзади:

       - Постояли, цветы положили и убирайтесь.

       Если бы кто-то из нас споткнулся в этот момент, нам бы не дали упасть, столько людей нас сопровождало. Мы тихонько пошли обратно. И опять навстречу нам идут Юлик с Сашей, тоже с цветами. Мы им сказали, что будем их ждать там, где они купили цветы. Встретились, нас уже четверо. Стали звонить киевлянам и узнали, что никто никуда не идёт, кто уехал, кто занят, в Москве аресты, некоторых поснимали с поездов, Борю Чернобыльского посадили под домашний арест. А эти кагэбэшники идут за нами, скорее нас ведут.

       С вокзала я звоню Хасиной:

       - Мы в Киеве, были в Бабьем Яру, положили цветы.

       - Как вы туда добрались?

       - Молча.

       Мы действительно добрались молча, мы никому ничего не говорили, никто не знал, что мы едем. У нас до поезда ещё куча времени, решили перекусить в ресторане. А кагэбэшники тут же сидят и пиво пьют. Подходят к нам четверо и спрашивают:

       - Ребята, вы с конкурса?

       - С какого конкурса? Не знаем никакого конкурса.

       - Но вы сидели там наверху. Там только что убили человека. А что вы здесь делаете? Куда вы едете?

       - Здесь мы кушаем, а едем домой в Одессу.

       - Дайте ваши паспорта. В Одессе вас вызовут в качестве свидетелей по поводу этого убийства.

       Они переписали наши имена. Приехали в Одессу, разошлись по домам. На следующей неделе всех нас начали вызывать:

       - Что вы там делали?

       Интересный разговор потом у нас был с Юликом. Получилось, что до этой поездки я ещё не успел прочитать «Эксодус» и «Операция Энтебе». Эти книжки читало большое количество людей, но в Одессе всего лишь было 2 экземпляра этих книг. Пока они проходили круг и попадали дальше, то проходило много времени. Прочитал их Юлик после поездки в Бабий Яр.

       Он сказал:

       - Ты не мог мне дать прочитать эти книжки до поездки? Я бы себя иначе чувствовал.

       Вот такая была история.

       Была ещё одна история. Я был в Москве, и мне Наташа говорит, что родители Володи Цукермана должны поехать к нему на свидание в тюрьму в Красноярске из Кишинёва, а его папа после операции, мама сердечница, и некому их сопровождать, и можем ли это сделать мы. Единственное, я её попросил, чтобы кто-то посадил их в самолёт в Кишинёве, всё остальное мы сделаем сами. Их не посадили, они сами, 2 старика, с неподъёмными чемоданами, садятся в самолёт и летят в Красноярск. Володя сидел в Туве, то есть из Красноярска ещё надо было добираться. Мне Наташа сказала, что у них есть билеты Кишинёв – Красноярск и Красноярск – Тува. Я вылетаю из Одессы в Красноярск, прилетаю на 4 часа раньше, чем они, но у меня нет билета в Туву. Пытаюсь купить билеты в Туву, мне говорят, что на 15 дней вперёд билетов нет. Если у людей есть билеты и на них стоят даты и места, то всё в порядке, если у них билеты, которые надо компостировать, то – ближайшие 15 дней. А у стариков свидание, они должны успеть, иначе нет свидания. Поехал я в город в кассы Аэрофлота. Ничего там не могу сделать. Вернулся, иду перекусить. Вижу женщину, кто-то к ней подходит, отходит, вроде билеты крутятся. Оказалось, это администратор ресторана и зовут её Гала (это всё я узнал у официантки). Я иду к Гале в кабинет, кладу на стол французскую косметику (как всегда, я был нафарширован) и говорю:

       - Это для знакомства с вами. Мне нужно 3 билета на Туву на сегодня. Помимо этого я, плачу за каждый билет стоимость бутылки коньяка сверху.

       Она говорит, что узнает.

       Приходит:

       - Мне нужны фамилии.

       - Вот мой паспорт, а на каких фамилиях старики, я не знаю, они ещё летят.

       Делает она мне 3 билета, а их билеты она обещала сдать, чтобы деньги не терять. Они прилетели, я с Галой рассчитался.

       Летим в Туву. Прилетаем в Туву, в гостинице мест нет. Оказывается, что помимо того, что Тува – это курортное место (летом там тепло), так там ещё проходят дни культуры Красноярского края, и людей полно. Я начинаю искать администратора гостиницы, узнаю, что это женщина, но её сейчас нет. Оставляю стариков в коридоре с чемоданами, а сам иду и покупаю огромный букет цветов, возвращаюсь, она уже здесь. Я захожу к ней в кабинет, даю ей цветы, косметику и говорю:

       - Вот там, в коридоре сидят 2 пожилых человека, он после операции, ветеран войны, она больная женщина. Лично мне ничего не нужно, только им надо эту ночь где-то переспать. Сколько это стоит меня не волнует.

       Она:

       - Нет проблем, всё в порядке. А где ты будешь спать? А если к ним в номер мы поставим ещё одну кровать?

       - Мне подходит.

       На следующий день везу их в тюрьму, и моя работа закончена. Теперь мне надо уехать, но нет билетов на Красноярск. Гостиницу мы не сдаём, чтобы, когда закончится свидание, старикам было, где жить. У них билеты на обратный путь с датами, т.е. мне не надо волноваться за их возвращение. Вдруг вечером папа Володи приезжает в гостиницу, потому что там, в комнате свиданий, всего 2 кровати. Я попросил старика, чтобы он принёс мне на следующий день письмо от Володи. Володя написал письмо, папа его вынес, а я достал билет на самолёт. Гуляю по Туве, захожу в автомагазин, смотрю, лежит заднее крыло для Жигулей за 19 рублей, а у Юлика разбитое крыло, и в Одессе его даже за 150 не достать. Я купил, хочу отправить, не принимают. Я покупаю бинты, бумагу, заматываю крыло, чтобы везти с собой. В 6 утра улетает самолёт, прячу письмо Володи, в 4 утра вызываю такси. Иду к самолёту, меня останавливают. Мне говорят, что в Туве ограбили автомагазин. Раздели меня до гола. Как не умеют лечить, учить, искать, следить, так они и не нашли письмо. У меня были специальные джинсы, под поясом был специальный карманчик, который прощупывался как шов, там и было письмо. А чеки об уплате за крыло я им показал. Мне отдают мои пожитки и говорят:

       - Мы сейчас вернём деньги за билет, и извините, что так получилось.

       Я говорю:

       - Деньги возвращать мне не надо. Завтра в это же время летит самолёт, вот на него вы меня и посадите.

       На следующий день я прилетел в Красноярск. Смотрю, через 40 минут улетает самолёт на Москву, а билетов нет. Бегу в ресторан, Галы нет, но, говорят, сейчас будет. Приходит Гала, я ей говорю, что мне нужен этот самолёт, и она меня сажает в него. Летим. По времени должны уже сесть, а мы летаем. Вижу в окно: в нашем Ил-62 горит мотор. В самолёте я, 40 детей, остальные – пьяные матросы. Откуда они взялись, не знаю. Я подумал, что если сказать что-то, начнётся паника. Смотрю на стюардессу, у неё круглые глаза. Она поняла, что я всё вижу и показывает мне, чтобы я молчал. Я решил, что будет, то будет. Летали мы долго, сбрасывали бензин, сели в Шереметьево, наконец, где-то в стороне. Вокруг нас пожарные машины, скорые помощи, милиция. Стюардесса при выходе сказала мне спасибо, что я промолчал. Поехал к Хасиной, рассказал обо всех приключениях и передал письмо от Володи.

       А.Т.: Я помню, у тебя была история, когда тебе отбили почки.

       Я.М.: Это было позже. В 1983 году меня решили посадить. Очередной раз я был в Москве. Тогда приезжали из комитета 35, и Наташа хотела, чтобы я повидался с ними. После этого ГБ полностью на меня ополчилось и решило затянуть в армию. Мы год не принимали никаких повесток. Марина рассказывала им сказки, что она со мной разошлась, что я здесь не живу. Меня взяли на работе, привезли в военкомат, дали повестку на военно-учебные сборы. На обратной стороне повестки я написал, что как честный человек, не собирающийся проживать в Советском Союзе, не могу идти на переподготовку в армию, поскольку не желаю прикасаться к секретам государства, в котором не собираюсь жить. Они прочитали и говорят:

       - Ты понимаешь, что подписал себе 2 года?

       На что я им сказал, что лучше 2 года тюрьмы, чем 10 лет отказа. Они:

       - Если 20-го числа ты не придёшь, то тебя арестуют и посадят в тюрьму.

       Я ушёл и сразу уехал из Одессы. Длилось это около 3-х месяцев. По дороге в Москву я остановился в Киеве, чтобы узнать, как идёт дело Лёвы Эльберта за отказ от военно-учебного сбора. На суде Лёвы всплыл очень интересный приказ по министерству обороны. По приказу министра обороны за №00295 лица, имеющие прямых родственников заграницей, не подлежат призыву на военные сборы в мирное время. Лёва под этот приказ не подходил, у него тёща была заграницей. У меня же там были мама с папой и брат, помимо тёщи и всех остальных. На основании этого приказа Марине удалось добиться закрытия моего дела. Она получила ответ от прокурора СССР, что дело закрыто, но в Одессе всё равно говорили, что пусть лучше сам придёт, а то приведём в кандалах. Тогда она приехала в Москву и сказала прокурору, что на вас плюют в Одессе, и только тогда дело было закрыто. Я вернулся в Одессу, а до этого жил в Москве на нелегальной квартире.

       Гэбэшники решили меня убрать. Еду я на своей машине и вижу, что с левой стороны на меня наезжает грузовик без номеров. Я нажал на газ, завернул за угол, чуть не задавив пару человек, а грузовик промчался мимо. Через 2 часа этот же грузовик пытался раздавить меня сзади, но я успел спрятаться за припаркованными машинами вправо, и он пролетел мимо. Когда я пришёл домой, то Марина и Алёна Хасина испугались, увидев меня. Потолок в квартире был чёрный по сравнению с моим белым лицом. После этого была команда Наташи, чтобы я на машине не ездил и один никуда не ходил. В КГБ мне говорили, что ко мне могут пристать хулиганы, кирпич на голову может упасть.

       Я им говорю: - Не забудьте предупредить хулиганов, что я бывший боксёр, а кирпич полетит обратно, так как вы промахнётесь.

       Они продолжали за нами следить. Однажды мы загнали кагэбэшную машину в тупик и видели, как у неё меняется номерной знак, не выходя из машины (крутится барабан). К этому времени в очередной погоне за мной 2 кагэбэшные «Волги» разбились.

       В группе Непомнящих был такой Яшка, которого посадили на 2 года. Меня вызвали свидетелем в городскую прокуратуру. Следователь открыл уголовный кодекс и ознакомил меня со статьями, в которых говорится, что если они найдут в моих показаниях ложь, то мне грозит до 5 лет тюрьмы, а если я не дам показания, то мне грозит 6 месяцев принудительных работ.

       Начался допрос.

       - Знаете ли вы такого-то, такого-то?

       Я молчу, а потом говорю:

       - Что бы я ни сказал, вы скажете, что это ложные показания, и я получу 5 лет тюрьмы, так я лучше промолчу и получу 6 месяцев.

       После этого они озверели страшно, то есть, буквально нас не отпускали ни на шаг без слежки. Пришли за мной на работу опять по этому же делу. Я говорю, что не могу уйти, так как очень ответственная работа сейчас, поэтому мне надо зайти в контору, чтобы предупредить. Я протянул руку, и меня начали крутить, крутили меня 14 человек, 2 милиционера, остальные в штатском. Меня бросили в военную машину. 13 человек меня держали, а один бил меня перчаткой, наполненной песком, по печени. Пока везли в отделение милиции, меня били, но так, чтобы не было следов. Так началась моя тюремная жизнь. В тюрьме я попадаю в больницу, у меня страшный билирубин, никто меня не лечит. В один прекрасный день меня вызывают на очередной допрос и говорят, что ситуация изменилась: у меня ухудшилось здоровье, и до суда меня пока освободят.

       Привезли меня в районную прокуратуру, где ещё раз объявили, что до суда меня отпускают. Я прихожу домой, собака меня не узнала, Марина в слезах. Я ещё не видел себя, что я собой представляю. Обратились к врачам, они хватаются за голову, никто ничего не может понять и сделать. Марина связывается с Хасиной. Хасина с Мизрухиной приезжают в Одессу, привозят лекарство и говорят, что надо ехать в Москву. В Москве Лёнька Щаранский уже договорился с врачами из гастроцентра СССР, и в Москве есть Алан. Мы садимся в поезд и приезжаем в Москву. Здесь в первый раз после тюрьмы я понял, что со мной что-то не то, что я плохой. Меня положили в гастроцентр. За несколько дней до этого к Хасиной пришёл участковый проверить, нахожусь ли я по тому адресу, который сообщил прокуратуре (впервые участкового пустили в квартиру). В гастроцентре я пролежал 2 недели.

       Меня выписали и сообщили Марине и Лёне:

       - Через месяц он умрёт, мы помочь не можем.

       Тогда Хасина и Лёнька начали просить Алан, но она не хотела лечить. Её уговорили только тем, что она ни за что не будет отвечать, к ней претензий не будет. Почему Алан отказывалась? Она лечила по следующей методике: самое главное, нужно было иметь время для очищения организма человека от лекарств, которые в него напихала медицина. Если она успевала вычистить организм, то она вылечивала человека от любой болезни. Она поставила условие: никаких врачей, только она будет лечить. Она варила мне такие гадости, что когда открывала банки с этими снадобьями, все разбегались из комнаты. Она делала массажи, делала мне иглоукалывание, маленькими иголочками обкалывала вокруг печени, потом загоняла огромную иголку через тело в печень, а на иголку ставила стеклянную колбу с сигарой и зажигала её. Табак сгорал, и получалось, что накалялся кончик иголки, который в печени. Таким образом, она отжигала ту часть печени, которая отмерла, т.е. она делала операцию без вскрытия. Её задача, как она мне объясняла, была выкачать все лекарства, которыми меня накачали в тюрьме и в гастроцентре, и отрезать мертвые клетки печени от живых, а затем дать такие лекарства, которые помогут оставшейся печени работать в полную силу. Она поставила условие, что пить и курить нельзя до конца жизни, и быть на диете. Сейчас не пью, не курю, но диету не соблюдал никогда.

       В один прекрасный день мы с Лёнькой решили проверить, что же происходит, и поехали в гастроцентр. Когда врачи меня увидели, они были в шоке, (это прошло 3 месяца). Мне делают сканирование печени и дают эту фотографию. Такую фотографию я видел каждый вечер у себя на ладони правой руки, потому что каждый вечер Алан мне делала уколы иголочкой, давала 2 гранёных карандаша, просила минуту потереть, и на ладони у меня вырисовывалось красное пятно. Это пятно было такой же формы, что и на фото. После этого я поверил, что она меня вылечила. К сожалению, она уже умерла. Вечером приехала Алан, чтобы делать мне очередной курс, берёт меня за пульс и сразу говорит:

       - Какое лекарство ты принимал?

       - Я ничего не принимал.

       Я её обманываю, потому что при сканировании в вену вводят краситель. На подоконнике стояла бутылка от кока-колы, которую она мне не разрешала пить. Я сказал, что выпил кока-колы, не удержался. Если бы она узнала правду, то бросила бы меня лечить. Алан меня лечила 2 года. Сейчас у меня бывают 2 раза в год приступы печени, но это моя вина, я не соблюдаю диету. После тюрьмы и всех этих событий Наташа запретила мне активно участвовать в каких-то действиях: голодовках, демонстрациях, поездках одному, но разрешила тихонько руководить. На все агрессивные действия теперь шла Марина.

       Всё это уже было в 1984 году. До этого мы знали, что боксёры Америки написали письмо, которое было передано Брежневу, чтобы меня отпустили. Я думаю, если бы Брежнев не умер тогда, то нас бы выпустили. А КГБ решил, что новая метла придёт, кто знает что будет, пусть пока посидит в отказе.

       Пришёл Андропов, вроде о нас договорились и с ним, но и он умер. Нас опять оставили.

       Потом пришёл Черненко, договорились с ним, и он умер.

       И вот, когда пришёл Горбачёв, только тогда всё осуществилось.

       Как мне потом рассказывали, Марина с Маратом должны были лететь сначала в Вену, а меня должны были выпустить через Германию вместе с Толиком, но потом Советы переиграли. Мы уже были в Италии, когда Толик перешёл мост в Германии.

       Была интересная жизнь. Каждый день происходили новые приключения. Эта жизнь изменила нас полностью. Не знаю, какими людьми мы были бы, если бы не познакомились со всеми отказниками, потому что очень много интересных и замечательных ребят было в этой группе. Они делали всё, не задумываясь, а только лишь бы помочь ближнему. Я считаю, что это потерянные годы жизни, но они сделали нас теми, кем мы стали.

       А.Т.: Я понял, что Марина полностью разделяла твои взгляды.

       Я.М.: Марина была практически в курсе всех дел и событий. Я имел полную поддержку особенно в самом начале, когда всем командовал Лёва. Его жена Лиля помогала Марине стать тем, кем Марина стала. Очень много правильных идей и правильных советов исходили от неё. Она очень часто ездила в Москву, привозила литературу и, конечно, рисковала. Раз в месяц в квартире происходили обыски, особенно после отъезда Лёвы.

       Они приходили в 6 утра и стояли перед закрытой дверью, но в основном они приходили, чтобы мы не успели куда-нибудь выйти. Когда надо было делать уборку, Марина шутила:

       - Подождём ещё пару дней, скоро месяц, значит, они придут и вытрут пыль.

       Они заходили и говорили:

       - Оружие, наркотики, валюту на стол.

       Марина доставала кухонные ножи и говорила:

       - Это моё оружие, после чего клала на стол пипольфен и 1 доллар.

       Один раз они провели в квартире около 8 часов. Обычно Марина требовала, чтобы после обыска они клали вещи на прежнее место. В этот раз вещи из шкафа они выложили на кровать в спальне, а назад не положили, и Марина выразила им своё недовольство. Я говорю, пусть уходят, я сам. Чуть не поругавшись с Мариной, я их заставил уйти, потому что, делая обыск, они кое-что не увидели. Если бы они стали складывать вещи назад, то увидели бы новую партию «Израиль сегодня», которую вечером принесли в квартиру и не успели передать другим людям, а журналы лежали под подушкой. Так удалось спасти 15 журналов.

       А.Т.: Её семья тоже разделяла ваши взгляды?

       Я.М.: Да, разделяла. Единственно, ни её, ни мои родители не разделяли способы нашей борьбы за отъезд. Только с 1980 года, когда Лёва смог с ними встретиться, родители начали заниматься какими-то активными действиями. Наши имена стали попадать в списки для выезда после того, как Линн Сингер получила информацию о нас от Хасиной, а потом от Лёвы, (а также Левин из Майами, и комитет 35). Эти 3 группы занимались давлением на советское правительство и их представителей. Не без их давления, я думаю, меня выкинули из тюрьмы.

       А.Т.: На Маратике всё это как-то отразилось?

       Я.М.: Я думаю, они использовали политику кнута и пряника. Над нами они пытались издеваться, применяли репрессии, а в наших детях они пытались воспитать наших врагов.

       В школе к нему относились очень хорошо. Он успел начать 3-й класс.

       За мной постоянно ездили 1 или 2 машины. Когда я видел, что за мной ездят больше 2-х машин, я понимал, что что-то происходит, например, приехала группа иностранцев или что-то серьёзное где-то происходит. Часто, переговорив с Наташей, я принимал решение, где я должен оказаться, а где не должен. Если какие-то проблемы возникали у Непомнящих, то нам Хасина сразу давала понять, что мы должны посмотреть, что происходит, не нужна ли помощь. Они вели другую политику, может быть и правильную, я их не осуждаю. Они занимались изучением религии, преподавали иврит, они занимались просвещением. Мы занимались физической и технической помощью, но отношения у нас всегда были нормальные, вражды не было. Наши мнения иногда расходились, но друг с другом мы не воевали. Это было бы на пользу КГБ. Они не слушали наших советов, но всегда в трудную минуту мы были рядом.

       А.Т.: Потом ваша жизнь сложилась здесь успешно?

       Я.М.: Можно сказать, что успешно, потому что мы оказались на свободе. Мы никогда ни к кому не обращались за помощью, всё, чего мы здесь добились, было сделано мной и Мариной. Кто хочет, тот добивается по своим способностям, по своим возможностям. Мы, к сожалению, не кончали институты, у нас нет особых специальностей. Простыми рабочими руками всё сделали.

       А.Т.: Вы довольны своими достижениями?

       Я.М.: Довольным ты не можешь быть, потому что, если ты будешь доволен, то ты остановишься, а надо стремиться к лучшему. Мы ни о чём не жалеем. Единственно, мы жалеем, что всех нас разбросала судьба. Если б мы все могли быть в одном месте, то было бы намного лучше. За те годы получилась очень крепкая семья, которую даже расстояния не пугают.

       А.Т.: Это верно. Дело в том, что те отношения, которые там сложились, не всегда потом сохранялись, насколько я знаю.

       Я.М.: Я думаю, такое складывалось у людей, которые ожидали большего, чем они получили от жизни. Они думали, что их всю жизнь будут носить на пьедестале. Мы, когда приехали сюда, были приглашены на вечер, на котором очень много людей подходило к нам, спрашивали, как мы можем вам помочь, и открывали чековые книжки, на что мы им отвечали:

       - Вы нам уже помогли, мы свободны.

       Я знаю, что многие люди вели и по сей день ведут себя иначе, продолжают плакать, пытаются получить какую-то помощь. Здесь мы сами должны строить свою жизнь. Сюда нас никто не звал. Хорошо нам или плохо, охаивать страны, в которых мы живём, никто нам не дал права. Если не нравится, мы должны собрать свои вещи и уехать в другое место. Нам помогли выехать и не умереть, мы должны помочь следующим.

       А.Т.: Спасибо за интервью.