Наши интервью

Интервью с ДАВИДОМ РАБИНОВИЧЕМ

Давид Рабинович

Давид Рабинович - узник Сиона из Кишинева: один год лагерей по Кишиневскому процессу 1970 года. Репатриировался в Израиль в 1973. Проживает в Нагарии. Интервью взял Аба Таратута в апреле 2003.

       Как известно, фамилия моя редкая, еврейская – Рабинович, имя - Давид. Я родился в 1947 в Кишиневе, мой отец родился в Кишиневе, дед родился в Кишиневе – такая вот Кишиневская плеяда. Там жил, рос, учился в школе, как каждый нормальный ребенок в то время в Советском Союзе. Интересно, что славная победа еврейского оружия в шестидневной войне, всколыхнула национальное самосознание всех евреев, в том числе, конечно, и евреев Кишинева. К тому времени я был участником еврейского народного театра в Кишиневе, был такой Еврейский народный театр, который был организован в 1965 году двумя Шварцманами - покойным Давидом и ныне живым, чтоб он был здоров, Ароном Шварцманом, он живет в Иерусалиме. Эти два молодых человека поставили перед собой цель, и они ее добились. Режиссером театра был Рувим Максимович Левин. Ученик Михоэлса, он закончил в свое время училище при ГИТИСе, училище при Еврейском театре Михоэлса. Как Михоэлса в 1948 году в Минске, так и Левина нашего в 1971 году в Кишиневе советская власть задавила машиной, за пару месяцев до отъезда в Израиль.

       Я был активным участником еврейского театра. Это все было до 70-го года. Группа молодых ребят, кишиневцев, приехала из Ленинграда – они учились там: Гальперин Александр, Волошин Аркадий, Трахтенберг Лазарь, Кижнер Гарри, Левит Сема – они учились в Ленинграде, между собой они дружили, были хорошими ребятами. В Ленинграде их задействовали ленинградские сионисты, которые тоже подняли еврейское знамя, начали изучать иврит, историю еврейскую. Такие там были, вы же знаете, Бутман, Черноглаз и выдающиеся фамилии и личности, которые задействовали этих ребят. Это все, насколько я знаю эту историю…

       Вернулись ребята в Кишинев после окончания обучения подготовленными и начали искать ходы еврейские. Как они могли искать ходы еврейские? Они пришли в Еврейский театр, в который ходило около 100 еврейских юношей и девушек, понятно, это по логике вещей, они пришли сразу в Еврейский театр и, так сказать, вышли на меня каким-то образом. Выйдя на меня, их семена упали на очень хорошую, плодородную почву, потому что мы тоже были нагреты и мы тоже очень хотели услышать еврейское слово, еврейский дух. Параллельно с этим, все годы моя мама здесь имела 5 сестер, и папа имел родную сестру в Израиле. Мамины сестры в Израиль начали приезжать с 20-х годов. У них была очень большая семья с маминой стороны. Я недавно сделал очень хороший генеалогический срез семейный и поднял всех двоюродных братьев и сестер. И вот так мы все собрались, очень хорошо провели время, собралось больше 100 человек. У нас очень большая семья была всегда. Присутствие сестер в Израиле мама никогда ни перед кем не скрывала, переписывались всегда, даже во время Второй мировой войны. Тутошние 5 сестер приехали сюда, как я уже сказал, начиная с 20-х и до 30 годов. Тут они вышли замуж, тут родили детей, тут у меня есть двоюродные братья и сестры. Было их 14, осталось 10, умерли четверо уже из наших двоюродных братьев. А их дети – это уже около 30 человек, дети уже следующего поколения - это уже около 50 человек. И так у нас уже набирается больше 100 человек – семья. Да, параллельно с тем , что я тянулся к еврейству от дома – то , что у нас дома всегда говорили на языке идиш, до 7 – 8 лет это был наш разговорный язык. Я и сегодня владею достаточно хорошо еврейским языком – идиш. Когда я приезжал в какую-то страну, где есть евреи, я очень неплохо общался с ними на идиш, в том числе тогда, когда был посланником Еврейского агентства; когда евреи узнавали, что я тоже знаю идиш, было уже теплее и можно было ближе подойти к ним, они уже были уверены, что я - свой. Ну, как на Дальнем Востоке.

       И на Дальнем Востоке я работал, и в Ташкенте, и в Баку. У меня, как раз очень интересные истории, интересная миграция такая по Еврейскому агентству. Кстати, я один из немногих, который поменял много мест, так уж сложилось, поэтому, я могу сделать срез по советским евреям более углубленно - как Дальнего Востока, так и Кавказа и Средней Азии.

       А.Т. Это какие годы?

       Д.Р. Это с 94 по 97 годы. Параллельно с тем, что я был участником театра, я вот познакомился с ребятами которые, как я уже сказал, искали еврейского общения, открывали ульпаны, изучали иврит и изучали историю еврейского народа. Параллельно шла очень плотная связь между семьей из Израиля и нашей семьей в Кишиневе. Я всегда был в курсе того, какие у евреев праздники. У меня еще был покойный дядя - мамин брат старший – дядя Муня. Он меня ввел в курс дела в 60-е годы, он был выслан советской властью в 49 году из Кишинева. Он был человек состоятельный, так, естественно, надо было его выслать, это же понятно, Его выслали в Гурьевск Кемеровской области – это был уже 49 год - в 49 году уже не расстреливали, это же была Бессарабия, не забывайте, потому что в 30-тые годы Бессарабия была под Румынией, слава Богу, до 40 года. Так что дядю в 49, после войны, выслали в Гурьевск Кемеровской области. Когда я был посланником, я туда ездил, был в этих местах, я знаю, где дядя был. Он вернулся, уже был больным, парализованным человеком. И вот я, ребенок, около него сидел, и он долгими днями рассказывал мне об истории евреев, он мне рассказал о Маккавеях, о Песахе , рассказал что такое Исход, кто был в исходе, как мы получили скрижали и, вообще, он ввел меня в историю еврейского народа. Я также знал, что есть очень хороший праздник Ханука. В этот день еврейские родители давали детям деньги - Ханукегелт - назывались, да Хонуке гелт, если уж на Бессарабском наречии. На Песах тоже были очень вкусные вещи, и я прекрасно знал, почему хомец нельзя кушать в этот период. В общем, я уже был подготовлен в этом деле. К этому времени, когда я уже был участником Еврейского театра, из души исходило желание не жить в той стране. Как–то, понимаете, я был связан больше с антисемитизмом, чем, может быть, мои сверстники. Я учился в таком техникуме, в Кишиневе был Кооперативный техникум, там 2200 человек учились – из них 12 евреев. Ну и молдаване очень хорошо показывали мне, где мое место. Я с этим не хотел никогда мириться. Вот сейчас, я еду в Кишинев по другому совершенно направлению, связанному со 100-летием Кишиневского погрома. Сейчас там целый пакет мероприятий и едет делегация из Израиля, едут делегаты из разных стран и я тоже еду, меня пригласили. Активисты из еврейского объединения выходцев из Бессарабии едут туда, говорят, что министр Либерман тоже поедет, повезет туда 20 человек – он же выходец из Кишинева. Ну, мне это очень приятно, неприятна сама дата, но приятно, что это не забывается, евреи не должны этого забывать. Я перескакиваю с одного места на другое, вы уж меня извините, потому – что одно связано с другим. Просто, я хочу вам показать, как я к этому пришел. Я был подготовленный человек, для того чтобы придти в еврейское движение.

       Для меня еврейское движение означало участие, очень активное в Кишиневском Еврейском народном театре – это для меня было какое-то общение с еврейством. Там нас учили еврейскому языку, мы по-еврейски давали спектакли, нас очень многие ходили смотреть, мы ездили по разным городам. В том числе мы два раза были в Вильнюсе. Там мы познакомились с еврейским Вильнюсским театром и начали дружить, даже семьями. Там влюблялись, свадьбы были такие вот между собой, это было очень красивое движение.

       А.Т. Это 60-е годы?

       Д.Р. Это 60-е годы, начиная с 65 года в Кишиневе. А их, Вильнюсский, существовал с 50 годов. И режиссеры между собой знались, потому что Рувим Левин и тот режиссер – оба учились у Михоэлса и между собой были друзьями в студии.

       Вот это, все вместе, и повлияло. В Кишиневе, по приезде этих ребят, начали организовываться ульпаны, я в этом принимал активное участие. У меня было много знакомых еврейских ребят, и я этих еврейских ребят и девчат приводил в ульпаны. Начинались занятия. Я стал мостом между приехавшими из Ленинграда ребятами и Кишиневским Еврейским театром. А потом на нас вышли уже через ленинградских ребят ребята из театра в Вильнюсе. Короче, мы хорошо спаялись все вместе, подружились между собой, ездили один к другому, летом встречались. Мы в Кишиневе жили в дачном районе. У нас был свой домик, очень большой двор с плодово-ягодными растениями и все, что угодно. Когда приезжали ребята из Вильнюса, это все-таки северней, там для них ягоды и фрукты наши, молдавские менее были доступны. Ну, прямо это было, как озарение – там, на деревьях сидели, как мартышки, прыгали с деревьев, ели эти всякие фрукты, овощи. Мы им посылали регулярно виноград в Вильнюс, посылали им туда фрукты из Молдавии. В общем, дружба вот такая у нас была; параллельно с этим, работали ульпаны, параллельно с этим, началось то, что началось в Ленинграде и, постепенно это пришло в Кишинев. Не хватало нам литературы для обучения, были, я помню, учебники " Элеф милим " и потом – учебник "Мори", было продолжение - "Од элеф", "Од альпаим" и последний – "Од вэ од вэ од", 5 учебников, по-моему. Не хватало у нас учебников и в Ленинграде, и в других городах, начали размножать фотоспособом. Этот способ очень дорогой был и длительный. Каждый фотоснимок, который был забракован (эта бумага не горит, оказывается), ребята из Ленинграда топили в Неве, т.е. привязывали что-то тяжелое, потому что сжечь было невозможно. Эти учебники в фотоматериалах распространялись по всему Советскому Союзу, как стало известно уже потом. В том числе, в Риге, в Кишиневе, и в Москву потом повезли, в Одессе – Рейзе Палатник, ну вы уже в курсе всех этих дел. Организовывались летние лагеря у нас в Молдавии, было такое водохранилище, туда выезжали молодежные лагеря, там изучалась, опять–таки, еврейская атрибутика, язык, история. Приезжали к нам ребята из Ленинграда тоже, иногда, смотрели, как у нас это все происходит. Для нас профессорами были те, что вернулись из Ленинграда, они там знали уже по 500 – 600 слов на иврите, а мы и одного слова не знали, нас учили.

       Я вам рассказываю, как это все кипело, кипело, кипело… Я к тому времени работал в проектном институте Молдкооппроект и был заведующим отделом множительной техники, и в то время начали внедрять постепенно новую систему размножения документации. Была такая копировальная машина "ЭРА–М", новая, усовершенствованная, ну, это был процесс не такой, как сейчас, естественно. Это были селеновые пластины, помните, их надо было вставлять, там была пыль графитная, и были всякие шарики такие вот – это была очень длительная работа. Я сообразил сразу, что это можно использовать, предложил ребятам, Гальперину и Волошину, немножко помочь размножать литературу. Оставались "шаот носафот", как говорят у нас в Израиле (сверхурочные), и я начал печатать эту литературу. Это я ребятам рассказал, показал несколько экземпляров, они были в восторге. Передали об этом в Ленинград - там сказали, это намного лучше, чем это фотоспособ. Я же всего этого не знал, я был знаком с ребятами на Кишиневском уровне, а там же сохранялись тайны сверху донизу, мне же не говорили, что там Ленинград, вот это все было нормально. Я печатал, сколько мог, пока Гальперин мне как–то сказал: "А нельзя бы, как–то организовать, чтобы мы могли это дело сами наладить, у себя печатать, не в институте? Ну, чтоб не у себя в институте, нужно все детали этой машины заполучить каким–то образом. Я заведовал этим отделением, техником был там, и я видел, какое пренебрежительное отношение было к этим машинам, там все было открыто, проходной двор. Масса частей и деталей лежали где–то в углу. Никто их не считал, немерено все это было, никто не обращал на это внимания. Я-то тоже был мальчишкой, это был 68 – 69 год, мне было 19-20 лет, не больше. Так я ему сказал, что там есть масса вещей, и предложил спереть их, чтобы потом собрать, т.к. они инженеры и все это знают. Они то ли посовещались между собой, то ли с Ленинградом. Я до сих пор толком не знаю, потому–что на следствии шел разговор, что они действительно….. Когда я читал следственный материал перед судом, так было сказано, что они советовались с ленинградцами, там кто–то был за, кто–то был против; короче, договорились, что мы это дело, мягко выражаясь – воруем. Для того, чтобы создать свою, вот такую, грубо говоря - "скоммуниздим ". Короче, какую–то субботу или воскресенье – это точно был выходной, потому–что не один раз, а несколько заходов мы делали. Селеновые пластины - их нельзя было достать в другом месте, и какие–то другие детали, много деталей мы там наворовали. Логика моя подсказала так, что если при входе (была там сторожиха) она меня пустила сразу, она–то меня знала. Это часто бывало, что в выходные работали, кто–то приходил, нужна была инженерам работа какая–то. Ключи были у меня, я открывал, закрывал, доступ был свободный. Это было полуподвальное помещение, я вошел и открыл окно. Через окно вошел Гальперин – в первый раз, а в следующий раз был и Аркадий Волошин – в-общем, заходили и выходили они через окно, я через дверь, потому что я же не мог с деталями пройти через эту охранницу. Я выходил через дверь без ничего, а они выносили через окно все, что нужно было выносить. Так вот мы входили – выходили. Эти ребята забирали детали. Что они с ними делали – это выяснилось после суда. Оказывается, они все эти детали сами собрать не смогли и через дядю Аркадия Волошина, в чемодане, отправили в Ленинград. Такой несчастный еврей, бедняга, потом плакался. И судьба свела нас вместе – жить в одном доме в Кирьят–Моцкине. Нет, он, конечно, был обижен. Он был начальником поезда, и у него там были свои заработки, свои дела. Его попросил племянник передать чемодан в Ленинград, ради бога, тут таких предложений был миллион – всегда кто–то что–то передавал, и это не было проблемой. В Ленинграде чемодан встретили ребята, они этот чемодан взяли и тоже начали собирать узлы и прочее. В Ленинграде тоже ничего не получилось – машину не собрали.

       Короче, так продолжалась наша жизнь, пока в Ленинграде не повязали группу, которая хотела угнать самолет. Там повязали первую и вторую группу ленинградскую. КГБ вышел на Ригу и на Кишинев тоже. Когда они вышли на Кишинев, естественно, там уже начали давать показания о машине "Эра–М" и начали искать через Кишинев, откуда эта машина, где она? Они же не знали, еще нигде не было зафиксировано, и пр. и пр. Так, постепенно, вышли – 23 июля арестовали меня. Я был тогда в командировке – ездил в Тирасполь. Это уже был 70–й год. В 70-м году меня арестовали, в 71-м я вышел. После ареста следователь прямо сказал, что арестованы Гальперин и Волошин, а все остальные уже потом были арестованы. Мне предъявили все обвинения, начиная с попытки измены родине, угона самолета и пр., все эти статьи мне были вменены. Потом, постепенно, все с меня свалили, потому что они видели, что я не причастен к этому делу – у меня с Ленинградом связей не было никаких, а только с кишиневцами. И осталась только статья 119, ч.2 – групповая кража. Так групповуху и оставили, поскольку Гальперин у нас шел паровозом во всем, так его и в этом оставили паровозом. Надо было Советской власти все это связать – смотрите, что творится, сионизм вокруг нас, все горит кругом, понимаете! Так прислали нам 3-х человек из Ленинграда – Черноглаз, Гилель Шур (сожалению уже покойный) и Анатолий Гольдфельд. Вот этих 3-х нам прислали, хотя эти трое ничего не знали про Кишинев вообще, никогда никто из них не был в Кишиневе. Но их судили: Черноглаз получил 5 лет, Гольдфельд 4 года и т.д., а я получил только год, потому что у меня статья была самая последняя, самая низкая – просто кража. Это были социально близкие и социально чуждые элементы. Я был социально близкий. Я это назвал так – мелкий вор на почве сионистского угара. Это всем понравилось – такое вот определение. Адвоката мне нанимал Арон Шварцман – друг нашей семьи, организатор Еврейского театра. Из Ленинграда привез некоего Мазура, такой вот был адвокат – Мазур, он в Ленинграде тоже кого-то защищал, я уже не помню кого. Ну, Мазур обещал родителям, что после того подъема общечеловеческого, общееврейского во всем мире, что я много не получу. Мама просила его – будет год, будут вареники с вишнями, потому что голубая мечта Мазура была - вареники с вишнями из нашего собственного сада. А я, сидя там, подсчитывал – сколько мне будет лет через 15 лет, потому–что максимум тогда было 15 лет. Я же понимал, они знают, что я украл не для того, чтобы продать и заработать, а это все связано с еврейским движением, с еврейским направлением, и я понимал, как Советская власть относится к этому, я знал все это прекрасно. Но когда дело стало разворачиваться и когда я ознакомился со всем делами, это уже было перед судом, а следствие велось у нас 11 месяцев. Все это время я и все мои коллеги сидели в Кишиневской тюрьме, кроме ленинградцев, их привезли попозже. Когда прошел суд и мне дали только один год, то мне пришлось отсидеть еще только чуть больше месяца. Меня оставили там, в сборной команде этой, тюремной, и этот месяц я благополучно дотянул, вышел. Вот когда я вышел, так уже на душе было немножечко пассивней. Многие знакомые, приятели, друзья, родственники отвернулись. Я понимаю, почему - это, конечно, был страх. Я начал искать работу, меня никуда не хотели брать на работу, пока я не пошел по такому пути – был такой прокурор по надзору, он был наш прокурор – Полуэктов (ныне покойный). Его потом тоже судили при советской власти, вроде взятки брал и пр. Полуэктов был прокурор по надзору. Меня не брали никуда на работу, и я подавал документы на выезд, ну с этим ничего не получилось, вы же понимаете. Все мои друзья, приятели сидят. Вызов у меня был еще до этого, вызовы тети мои посылали постоянно. Мы же подавали еще до, конечно, подавали до с родителями. Короче, я уже был у них прокаженный, это все было понятно. Даже помню, выходили 2 – 3 раза всякие грязные статьи в газетах кишиневских. Писали, что я даже очень хороший человек и уже не хочу ехать в Израиль, хотя со мной не говорили, и меня даже не спрашивал никто ни о чем. Вот, таким образом, когда я вышел, почувствовал некое одиночество. Кишиневский театр к тому времени уже угасал. Многие уже начали подавать документы на выезд. В 71-м году уже начали более свободно к этому относиться, многие уже начали подавать, в Кишиневе особенно, заявки на выезд в Израиль . Да, и началось движение отказников, движения – Московское, Ленинградское. На Кишинев уже мало кто обращал внимание, всякие демонстрации, если вы помните, и под этот шумок я снова подал документы, снова их не приняли. Надо было работать, чем–то заниматься же надо было. Пока я всеми правдами и неправдами пытался устроиться на работу, у меня ничего не получалось, и я позвонил этому Полуэктову, прокурору по надзору, и говорю: "Что же это получается, вы меня посадили, а когда я вышел, меня никто не берет на работу." Так он мне сказал, что это очень неверный шаг, а я ему говорю, что сейчас я был в одном ПМК–1, там нужен нормировщик, на нормировщика я же могу пойти, в конце концов, это средний руки служащий. Он мне говорит: «Знаете, вы поинтересуйтесь еще, может быть, они вас возьмут». Очевидно, он позвонил туда. Короче, я туда второй раз пришел, так они там чуть ли не "смирно" передо мной стояли. Мне даже неловко перед ними было, они уже думали, кто я такой? Вы понимаете, какая ситуация была. Короче, меня взяли на 90 руб. туда, на работу, я там работал до отъезда в Израиль, это получилось у меня по всяким личным и не личным причинам только в апреле 73 года.

       1 апреля 1973 года приехал сюда вместе с родителями. С аэропорта нас направили в ульпан в Атлите. Мы там первые две ночи провели, тетя, покойная ныне, хавера в кибуце Ягур, отвезла нас на выходные к себе. Я познакомился с двоюродными братьями, сестрами. 40 человек семьи приехали увидеть нас - ведь мы первые приехали из семьи оттуда, после 40- 50 лет. Мы были первыми. Мне было очень радостно видеть, что у меня такая большая семья, красивая семья – и ученые, и генералы, и все, что угодно, и художница есть, у нас очень хорошая семья.

       Вот так начали жить, начали двигаться в этом направлении. Еще одна тетя жила в кибуце Бейт Орен, такой есть наверху, если вы знаете, она была одна из основоположниц этого кибуца – тетя Пнина (ныне тоже покойная). Там был такой ульпан иврита, открывался 1 мая, и туда я поехал, меня пригласили и там я находился до начала войны 73 года, до октября. Когда началась война, я сагитировал еще 26 ребят, и мы поехали в Хайфу, в военкомат для того, чтобы “записаться на войну”. Но с нами никто не хотел разговаривать, мы там учинили демонстрацию (мы же были привычные к демонстрациям и ко всем этим делам). В кибуце было очень неплохо, я работал на всех работах кибуцных, и на поле, и на кухне, убирал, чистил, кибуц расположен очень живописно, прекрасное место, замечательный климат. Но вот кибуцная молодежь, такая закрытая - эти сабры, это же колючки, как известно, и не подпускали к себе никакого, у меня общения с ними, практически, никакого не было. Я разговаривал со стариками на идиш там, иврит был у меня еще очень слабый, на других языках я не мог изъясняться, по-русски – только с учениками ульпана.

       Да, с войной…Мы там устроили демонстрацию. Вышел какой-то майор, который говорил по-русски плохо, с нажимом, но говорил. Он сказал: "Ребята сейчас не время демонстраций, вы нам мешаете, сейчас война, мы не можем с вами тут возиться…". А мы выразили свое "фэ", ну как же так, весь народ еврейский воюет, а мы в кибуце собираем апельсины, некрасиво это, правда. Я долго разговаривал с ним, говорил, что нам неудобно, что мы приехали защищать Родину, в каком же мы положении… Короче, он вошел в наше положение, дал нам отношение в Хайфскую полицию, тогда АГА (АГА - это гражданская охрана) была еще полицией, потом она к армии стала относиться. Нас направили в АГА, дали нам военные рубашки, мы два дня постреляли из винтовок СКС – карабины советские. Потом нас, где-то человек тридцать, направили на охрану радиолокационных систем (мы считались добровольцами, не военными), рядом с горой Хермон. У нас командиром был один йеменский еврей, хромой, который пострадал в 56 году - его ранило. Так он заявил нам: “Эйн русит, эйн идиш, рак иврит!”

       И вот мы ломали себе язык все, и он тоже, и знаете, что удивительно, мы понимали друг друга. Он с нами обращался, как с детьми, а мы все, здоровые лбы, обращались с ним, как с папой. Самое интересное, что мы хотели быть солдатами, такими вот, исполнительными, порядочными. Он удивлялся, как это мы все утром просыпаемся до него, он должен делать подъем, а мы поднялись уже до него, все уже было скатано, велено нам было ходить так и так, а винтовки всегда были чистые и пр. Он был старшина по званию. А мы без звания, вольнонаемные, он говорил,что если бы у меня в армии были такие солдаты, или хотя–бы 50 %, мы были бы армией еще лучшей, чем мы есть. Нам, ребятам, эта похвала очень нравилась. Все ребята потом, расползлись по всей стране, у меня даже, к сожалению, нет связей ни с одним из них. Это все длилось до начала 74 года. В январе 74 я пошел в военкомат и попросил, чтобы меня мобилизовали раньше времени, потому что положено меня было мобилизовать позже немножко. И меня, как уже «прошедшего фронты», мобилизовали в армию, я служил только год, поскольку я уже был великовозрастный. Но послали меня на курс молодого бойца с молодыми ребятами, там я физически сильно настрадался, я был старше и крупней молодых 18-летних ребят. Заставляли выкладываться меня в Бат Арба – это из освобожденных территорий, недалеко от Иерусалима, точно так, как и всех. Была зима, с такими дождями, было тяжело. Короче, направили меня в ПВО, и вот до возраста 50-ти лет, я служил в армии, в милуим ходил. После того, как я отслужил год в армии, я пошел работать в концерн военной промышленности ТААС. Туда меня приняли на работу как закончившего службу в армии, я знал русский язык, естественно, иврит знал неплохо и работал в отделе кадров Хайфского ТААС до 94 года, когда меня отправили на пенсию, когда начал разваливаться весь концерн. Советский Союз развалился, противостояния стало меньше (казалось всему миру), уже обрадовались, что мир не за горами, новый Ближний Восток уже шагал во всю по нашей стране, "ослиные" договора уже исполнялись только нашей стороной. И поэтому решили расформировать ТААС, тогда Рабин заявил, что содержать работника дороже, чем держать его в дорогой гостинице. Развалили, у нас умеют хорошо разваливать, когда хотят, создавать тоже умеют, но разваливать намного быстрей. Молодых еще людей (мне было 47 лет) послали на пенсию. Ни туда, ни сюда, уже не возраст начинать новую карьеру, все–таки уже не так, где–то уже на грани…, может в другой стране…, но в нашей стране в 47 лет на тебя уже смотрят иначе. Во всяком случае, в той сфере, где я находился. Обдумывал, решал, чем я буду заниматься, в 47 лет нельзя сидеть дома, трудно, очень трудно. Близкие и родные тоже не поддержали, считая, что это конец жизни, все на этом кончается, но я с этим не согласился. Начал искать себе применение, вышел я на Еврейское агентство Сохнут, прошел там экзамены, было объявление в прессе, что нужны посланники в страны СНГ, владеющие русским языком. Я прошел экзамены, прошел тесты всякие, курс определенный и поехал посланником еврейского агентства в город Баку, это был август 94 года. На моих глазах в 94 году произошли события в Азербайджане, Гейдар Алиев с ребенком на руках, там автоматчики за ними и пр. Дом, в котором я снимал квартиру, находился в центре. Посланников всегда селят в центре, в больших домах, в богатых районах, не где–то на окраине дешево, потому что там черт знает что может произойти с людьми. Ты там сам, если еще один–два израильтянина есть где-нибудь, так это прекрасно – есть с кем общаться. В других случаях только с местными, ты должен находить выход из любых положений. Короче, это все происходило на моих глазах. Оттуда через полгода меня направили в другое место – через Москву в Чечню на непродолжительное время. В Чечне вот–вот должна была разразиться война, небольшая группа, «Кулак» называлась, которая помогла евреям из Чечни быстро репатриироваться, кто хотел, в Израиль. Там, чуть ли не по ночам искали евреев с фонариками в подвалах, Уже вот–вот должна была начаться война, когда она разразилась, нас всех опять отозвали. Меня откомандировали в Ташкент, там я работал посланником алии. Интересный город, интересная работа у меня там была, мягкий народ (я говорю не только о евреях), потому что потом мне пришлось поработать на Дальнем Востоке. Там совсем другой народ. Русские – это не Средний Восток. На Востоке люди мягче, тоньше, но Дальний Восток – еще тоньше. Я во многом разочаровался в русских, как в народе, после того, как я работал в Баку и Ташкенте. Я называю города, но сфера деятельности – это вся республика. Когда я работал в Ташкенте, то сфера деятельности моей была – юг Казахстана, Киргизстан, Туркменистан, вся Средняя Азия. Только в Ташкенте есть центр. На Дальнем Востоке только в Хабаровске был центр, но я добирался до Берингова пролива. Там уже вся Камчатка, Курилы, Сахалин, Владивосток и т.д., а в другую сторону, к западу – до Байкала. Как человеку Востока, мне ближе люди Востока, нежели Дальнего Востока России. Народ Дальнего Востока России пропитан советской идеологией, даже я, прожив уже столько здесь, чувствую эту совковость.

       Прошла работа в Ташкенте интересная, большая, посылали мы сюда олим, работа была интересная. На Дальнем Востоке работа была немножко другая. Там я впервые столкнулся с советскими евреями второго и третьего поколения – это впервые. Азиатская страна – там это не так чувствовалось. Ашкеназийские евреи в Ташкенте – это были все те, родители которых с Украины и других республик. Они убегали от фашизма и после войны остались в Ташкенте, в Баку. Они говорили – есть такая национальность – бакинцы. Они себя называют – особая нация. Очень благородный город, мне понравился, и отношение людей друг к другу на национальном уровне очень мягкое. Может быть, только в Грузии еще так. В других странах я не чувствовал такой мягкости, особенно к евреям. Сейчас, в последнее время, когда я ездил как посланник, то, конечно, ко мне было такое отношение, как к посланнику такой страны – супердержавы. Супердержава Ближнего Востока – Израиль. До сегодняшнего дня все страны СНГ, все, кто там живет, считают Израиль супердержавой на Ближнем Востоке по всем параметрам. Им трудно что–то объяснить, что у нас есть свои трудности и сложности и пр. Они этого не понимают. Они, например, считают, что евреи такой народ – всегда помогают друг другу и очень близки между собой. Когда я приехал в Израиль, кстати, в первый день в аэропорту, тогда не было много переводчиков с русского языка, как сейчас. А солдатки-израильтянки, которые заполняли анкеты, что они знали? Так им помогали старые киббуцники, которые приехали в 20, 30 годы, еще навеянные советской славой, всякие – Мапам, коммунисты. Они еще помнили по-русски, так они помогали этим девочкам заполнять документы, анкеты. А я был очень рад, когда приехал. Я же чувствовал над собой этот Дамоклов меч, все время в Кишиневе, я же знал, что я прокаженный там, что я уже не могу там жить. Я очень радовался и ходил по этому аэропорту. Я видел, что там стоит солдат с еврейской винтовкой "УЗИ", и я начал интересоваться, так мне попался под руку старичок. Я ему начал задавать вопросы, он отвечал. Он спросил, что это я такой радостный?

       Ну как же не быть радостным? Я же приехал в свою страну, тут одни братья – ты брат и я брат. Мы все братья и один брат помогает другому брату. Он продолжил мысль: "У нас всегда брат помогает другому брату", помолчал две минуты и сказал – "Лидфок ата шлиши". Я не понял сначала, в чем дело, я смотрю на него, а он забыл по-русски слово "лидфок", я тоже не знаю, что это такое. Потом мы там поинтересовались вокруг, кругом и мне на идиш объяснили – «цитренен» – так мне прямо, извините конечно за прямоту. Я смотрю на этого старичка, он смотрит на меня и говорит: «Ты знаешь что, приди ко мне через 5 лет, мы с тобой поговорим».

       Я не знаю, где этот старичок, я не знаю, жив ли он, может, он уже ушел из жизни, но я никогда не забуду, как он мне вот так сказал. Против кого будем сегодня дружить? Так что …. И никому этого нельзя объяснить в СНГ. Они считают, что Израиль это что – то небесное, спущенное с неба. Когда объективно разговариваешь с потенциальными олим и рассказываешь, что здесь есть свои сложности, свои неприятности и с общественной точки зрения, и с экономической, и с материальной стороны, и с географической, и с погодными условиями – ребята просто не верят, не верят. Вот я сегодня посетил одного господина в больнице, здесь в Нагарии. Слепой, человек 65 лет, из Киева, одинокий. Здесь его забросили - тут в Нагарии у нас есть бейт–авот (дом отцов), знаете приюты так называются. Ну, в приюте, казалось бы, все есть – и кормят, и поят, и медицинское обслуживание, и таблетки во время, и телевизор (он слепой, телевизор ему не подходит), возле него радио – он слушает. Вот он там воюет со всякими ветряными мельницами, ему там не додали 2000 долларов, какая–то компания, которая его из Киева хотела сюда привезти – целая история, это не важно. Вот он с этим воюет, и письма Щаранскому пишет. Щаранский не отвечает, естественно. И вот меня просили из нашей ассоциации, где командует наш Яша Сусленский. Так он просил меня взять под опеку этого человека. Я у него несколько раз уже был. Перевожу эти документы, чтобы дать Щаранскому, и Щаранский не отвечает. Поднялось у человека давление, его забрали в больницу. Он одинокий, сидит в этой больнице, я пришел его навестить, он был до слез растроган. Но о чем я хочу сказать? Я ему задал вопрос: «Скажите, ведь в Киеве вы все-таки знали, каким образом вы живете, как квартира, каким образом стакан кефира купить – все вам было известно. Ан нет, вы приехали в таких условиях жить». «Ну вот, я был дурной, я не верил, когда мне рассказывали». Вы знаете, я понимаю его, я вижу это.

       А.Т. А сколько времени прошло, как он приехал?

       Д.Р. Год, полтора.

       А.Т. Так он уже больной приехал?

       Д.Р. Да он не болеет, вот тут у него все началось, в результате всей этой его борьбы.

       А.Т. А сколько ему лет?

       Д.Р. 65.

       А.Т. Так он молодой человек.

       Д.Р. 65 лет ему, максимум. Вот так человек себя убивает. И когда начинаешь объяснять людям, что «ло коль Израэль хаверим» (не все израильтяне – друзья), что есть обязанности, которые необходимо исполнять, и не всегда ты встречаешься с порядочными людьми. Просто не доверяют, не верят до сегодняшнего дня. Иногда даже приходили и жаловались: "А что это ваш посланник только плохое про Израиль говорит?" Да никто не говорит плохое про Израиль, но Израиль не святая земля, теоретически святая, но практически вам придется за свое место под солнцем бороться. Вы понимаете, если бы все в Израиль приезжали ради духа, то я бы никогда не мог ничего никому сказать. Ну не приезжает же большинство из-за духа, большинство же приезжает из–за соображений (и раньше далеко не все приезжали из-за духа). Я не знаю, приезжает ли большинство на Родину (громко выражаясь), или убегает от той Родины.

       А.Е. А каков процент евреев в алие сейчас?

       Д.Р. Ну, все упирается и пикируется в одну точку – что такое еврей?

       А.Т. Да, это непросто.

       Д.Р. Но надо же нам обобщить один раз, что такое еврей? Даже для определения – кому можно, кому – нельзя. Вот в Ташкенте ко мне на прием приходит семья. Человеку 67 лет, он еврей по отцу, 67 лет ему и ничего еврейского ни в одном из них. Их семья 18 – 20 человек. У него там 3-4 детей, у этих детей – свои дети, внуки. По закону о возвращении они все имеют право приехать в Израиль. На нем все держится – он не еврей по Галахе, но он еврей по отцу, и по закону о возвращении он имеет право на репатриацию, и все его потомки. Такую семью привезешь в Израиль – с одной стороны, думаешь – они никогда не были евреями по духу, у них никогда в доме ничего еврейского не было, они не терпели, как евреи. Этот отец как-то замазал свое еврейство, в какие–то годы, может быть, было написано где–то, что он еврей, а может, и нет, вы понимаете? Такой человек, на мой взгляд, еврей? Нет, я считаю, что он не еврей, и у него вся семья не еврейская. А мне говорят, что Гитлер бы его определил в концлагерь, потому что для него он – еврей. Понимаете, вот теперь иди и посчитай тогда, мы имеем право ему сказать – ты не еврей? Теперь, приехала эта вся семья в Израиль, естественно, что они не евреи. Я не знаю, куда они попадут, с кем они будут жить, с кем они будут общаться, что они будут делать, насколько они готовы к нашей жизни, посчитают ли они эту землю своей, что ее надо защищать при любом правительстве, при любых левых, любых правых, потому что другого у тебя нет. Мы, евреи, так считали, что другого у нас нет, это наше, это мое, единственное, которое я не отдам. А про него я не знаю. Может быть, я привез 18 человек для 5-й колонны.

       И среди евреев есть предатели, есть торговцы оружием, в том числе и для арабов, бандиты, генерал Рами Дотан, который миллионами брал взятки за поставки не самого лучшего оборудования. Много есть киббуцников, с которыми я не согласен, но параллельно с этим, киббуцники защищают эту страну (в большинстве своем), даже ценой своей жизни. А тут я не могу довериться – это одна сторона; вторая сторона – приходит ко мне молодая пара – полные гои. Но допустим, с его стороны зацепочка какая -то есть. Я говорю:

       «Ребята, но у вас же ничего еврейского нет».

       «Как ничего еврейского? Вы что? Мы живем по еврейскому духу».

       «Покажите мне этот дух»

       Они не поленились, сели в машину и привезли меня к себе домой (это было в Хабаровске). Вы знаете, такой еврейский уклад жизни, как у них, у их родителей. Они гои и гои, но еврейская жизнь. Вот они очень трогательно хранят какие–то фотокарточки, и все прошлое, и Сара Давыдовна была бабушкой. Я копнул глубже. Они уже стоят недалеко от кошерной пищи.

       «Ребята, это вам будет очень сложно, здесь, в России, это практически невозможно».

       «Возможно. Вот видишь, я холодильник фанерой перегородил – тут мясная пища, тут молочная».

       Я начал думать, может это все подделано, для того, чтобы они мне это показали, чтобы я согласился думать о них, как о евреях. Я начал глубже брать это дело. А глубже, когда парню исполнилось 16 лет - а передо мной сидел мужчина лет 26–28 - он заставил, чтобы в паспорте написали – еврей, хотя у них никого евреев там не было. И мне это было доказано документально. Может, фальшивые документы? Знаете, подвох во всем может быть. Но я же почувствовал – постоянное желание участвовать во всей еврейской жизни общины, постоянное желание еврейской атрибутики, музыки еврейской, пластинки 50 годов, которые пели певцы (даже мне неизвестные) на идиш. Это же все надо понять. Вот такая пара приедет в Израиль, я почти уверен, что они, действительно, вклинятся в нашу жизнь, потому что они чувствуют себя евреями. У меня была одна координатор, которая говорила, что еврей – не национальность, это образ мышления и жизни. Вот так она посчитала, хотя она тоже хотела мне вбить в голову, что какая–то ее бабушка была еврейка. Она сама родилась, не больше не меньше, в Магаданских лагерях. Это – Зинкина Елена Николаевна, она живет в Хабаровске, работала у меня главным координатором. Она очень много помогала в нашей работе, очень много и связями и делами. Она деловая баба такая. Она несколько раз была в Израиле. Мы посылали ее на курсы усовершенствования, семинары. Ее очень хорошо принимают здесь. Здесь очень много евреев, которые приехали и помнят ее. Для меня самое главное было, когда человек не рядился в нашу шкуру, когда он приходил и говорил, что он не еврей, и что можно придумать, чтобы попасть в Израиль. Для меня это было важнее, чем когда приезжал и начинал лгать. Есть у нас способы узнать, кто есть кто, не всегда, но есть.

       В первые годы массовой алии в начале 90 намного больше приехало сюда не евреев (которые не имели право на приезд), чем в последние годы. В последние годы и посланники более отточенные, и Натив знает намного лучше – кого кем можно считать. Мы умеем различать документацию и, кроме того, по всем странам СНГ сделать документы, которым мы верим, стало намного дороже. Раньше в 88 – 90 годах за 200-300 долларов можно было сфабриковать их, а теперь и 5000 долларов не обойдешься – купить настоящие документы, которыми можно обмануть. А которыми нельзя обмануть – так работников Натива и Сохнута сложно обмануть. Так что, едут сюда, как правило, большинство тех, которые имеют право на репатриацию по закону. То, что они не евреи, это уже другой вопрос, что можно сделать? Документально они считаются евреями. В.И. Ленин имел бы полное право приехать в Израиль как внук еврейки, и Маркса бы взяли – дед был раввином, сын – выкрестом, внук – антисемитом, но мы бы его взяли, разве есть выход какой–то другой? Закон – это дело такое, он, как дышло, но что можно сделать?

       А.Т. Эли Валк считает, что не-евреев где–то процентов 70. Эли Валк, знаете такого? Он уже сейчас не работает, а работал то ли на Украине, то ли в Белорусии.

       Д.Р. Не-евреев в каком смысле? По духу? Если он считает по духу, я с ним согласен, если не по духу, то он не прав. Потому что документально доказать могут только те, кто имеет документы. Понимаете, мы с ними не ходили на кладбище искать корни, это все глупости. Фотокарточки бабушки пятого колена – это все разговоры для журналистов из газет, нечистоплотных притом. Но на самом деле, ни один посланник Сохнута или Натива никогда не был заинтересован завалить страну нееврейским «существом». Не заинтересован! Потому что посланники всегда действуют по закону.

       А.Т. Сохнуту-то, наверно, надо товар давать…

       Д.Р. Ничего подобного, ничего подобного. Сохнут же не организация, которая зависит от государства. Конечно, у них есть свои планы, и прекрасно, те же самые деньги можно тратить в стране, зачем же их тратить в странах СНГ? Я вам говорю, очень серьезно, что в России очень много еще незадействованных евреев. Наполовину, и четверть, и таких, и таких. По еврейскому духу, может быть, они не евреи, это я вам говорю (что считать еврейским духом), но документально они - евреи. Вопрос заключается вот в чем, по-моему: каково будет будущее всех тех, которые приехали? Есть ли будущее, как мы считаем, у всех тех гоев, которые приехали сюда, есть ли оно, это будущее? Если они в паре, вместе с нами, будут защищать и развивать эту страну, защищать кровью своей, конечно, мы сделали великое дело, которое я называю – исходом. Если же у нас не хватит ума, у евреев Израиля, и не хватит сноровки, и не хватит умения перетянуть на свою сторону (абсорбировать) этих всех гоев, и они пойдут с нашим врагом, то есть с мусульманами, с мусульманским фундаментализмом и превратятся в 5-ю колонну...

       А.Т. Но это маловероятно.

       Д.Р. Кто может знать, Аба? Вы не можете знать, что будет через 5, 10, 15 лет. Ничего нельзя знать...Вот если здесь создается такое, как он называется, - "Славянский союз", вы знаете что, все начиналось с мелочей, фашизм начинался с очень слабенького, маленького…

       А.Т. Там были всякие социальные условия для этого.

       Д.Р. А тут социальных условий нет для этого? Матери-одиночки, которые приезжают, им не хотят платить, и сын уходит из жизни… А такие ситуации … разве вы редко слышите – "жиды проклятые, вот заманили нас сюда.." Вот чего больше всего я боюсь, чтобы эти гои не перешли на сторону мусульманских фанатиков и не стали 5–й колонной, вот этого я боюсь больше всего. Вот тогда мы не сделали алию такую большую и мы не сделали исход, как я его называю. Понимаете, за мелочностью сиюминутной мы иногда не понимаем, что произошло в 70 – 90 годы 20–го столетия - практически произошел исход, исход евреев на Родину! Он прошел не так, может быть, как это происходило из Египта, но в те времена другие условия, другие возможности и транспорт другой, и информация другая, но я называю это исходом, действительно исходом. Я верю в это. И вот единственное черное пятно, которого я боюсь, чтобы оно не стало вражиной - вот эти гои, которых мы называем – гои (не важно, может быть, он по документам – еврей).

       А.Т. Маловероятно

       Д.Р. Дай Бог, мне бы вашу веру…

       А.Т. Если нет, то они уезжают обратно, такие случаи есть , либо в другие страны.

       Д.Р. Уезжают обратно – это мелочь всякая.

       А.Т. Следующее поколение – абсорбируется, их дети, это уже понятно.

       Д.Р. Это меня не волнует, меня волнует только, как они .Последние два года, когда я слышу русскоязычные фамилии ребят, которые гибнут, к сожалению, в армии, в поселениях, то немножечко этот мой страх становится меньше. Я не верю, что мать погибшего парня будет второго сына воспитывать в духе ненависти к евреям и любви к арабскому террору. Нет, в это я не верю уже, настолько глубоко не может пройти. Мы-то, идиоты, не можем мать эту принять, как надо, это понятно… Я всегда говорю, что мы создали законы, по которым привозим сюда людей. Так одно из двух – если этот человек приехал по закону, ты обязан ему дать все, что ты ему обещал и все, что по закону положено. Но привезти сюда людей по закону и тут начать их разделять – на правых и на левых - это идиотизм, бестактность и непорядочность, за которую мы заплатим, как всегда, очень высокую цену.

       А.Т. Но все эти действия касаются только религиозных по государственной линии - только браки и захоронения фактически.

       Д.Р. По государственной линии (я работал в отделе кадров большого завода) тоже проводится политика не самая порядочная, не самая приличная относительно тех…, конечно, это все смотрится. Об этом никто не говорит, просто у меня уже много лет прошло, так что я имею право уже открывать рот в этом направлении, но ведь дух, направление …, ты чувствуешь, как дышит твоя администрация, твое начальство, чего оно хочет, на кого оно говорит «да», на кого – «нет». Это же общество должно как–то перетасовать, а общество у нас к этому не готово. Я не вижу, что общество к этому готово. И все же я верю в добрый исход, ибо у еврейского народа нет другого выхода, и это доказано тысячами лет нашей истории.