Наши интервью

Интервью с НЕЛЛИ ШПЕЙЗМАН-ЛИПОВИЧ

Нелли Шпейзман-Липович и Юрий Шпейзман – отказники из Ленинграда (с 1977 по 1987 годы). Юра скоропостижно умер в Вене по дороге в Израиль. Интервью взяли Аба и Ида Таратута в январе 2005 года в Иерусалиме.

       Аба Таратута: -Давай поговорим о твоём героическом прошлом и не менее героическом настоящем. Начни, пожалуйста, с того, где ты родилась, пару слов о своих родителях, семье, традициях.

       Нелли Шпейзман: Начну я с Юрочки, светлая ему память. Его дедушка был купцом 1-ой гильдии, ему было разрешено жить в больших городах, таких, как Ярославль, а потом и Санкт-Петербург. Юра родился в Ленинграде, а где родился дедушка - неизвестно. Дедушка торговал лесом, был очень богатый, имел соболью шубу. Он разрешал своему маленькому внуку Юрочке даже отрезать собольи хвостики с шубы.

       А.Т.: То есть, он был баловнем.

       Н.Ш.: Он был дедушкиным любимцем. Всегда на Пушкинской по еврейскому обычаю собиралась большая семья. У дедушки было четверо сыновей и одна дочка. Тогда я ещё не знала, что детям воздаётся за грехи родителей. Я не знаю, чем был грешен дедушка, но абсолютно все его сыновья и дочка не дожили до 55 лет. У всех была одна и та же проблема с сосудами и с сердцем.

       Это передалось и внукам. Младший брат Юры, Алик, - единственный из всех Шпейзманов приехал в Иерусалим, построил дом. У него тоже было больное сердце. В иерусалимской больнице прямо во время операции у него случился инфаркт. Ему было чуть больше 55 лет. Самый младший Шпейзман, Боря, - правнук (сын Алика). У него нет детей. Так что он - пока последний мужчина этого купеческого рода. Остальные из рода Шпейзманов живут в Америке и носят другие фамилии. Какой-то праправнук живёт в Израиле, но носит фамилию матери.

       А.Т.: Когда Юра родился?

       Н.Ш.: В 1932 году.

       А.Т.:А можно сказать, что Юра в детстве получил какое-то понятие о еврействе в своей семье?

       Н.Ш.:Абсолютно никакого. Отец его был директором фабрики. Он был старшим сыном, исключительным семьянином, всем братьям помог получить высшее образование. Мама Юры, Мария Ильинична, работала в Ленгосэстраде, была музыкальным редактором, была совершенно светской женщиной.

       А.Т.: Ты хочешь сказать, что с детства он сионизмом не мог заразиться в семье. Чем он занимался?

       Н.Ш.: Юра - топограф по образованию. После демобилизации из армии он работал в геологических экспедициях. Вечные его поездки не устраивали маму, потому что к этому моменту она заболела и осталась с младшим братом Аликом, которого нужно было поднимать. Когда Юра женился на мне, нам было по 23 года. Но мы были знакомы с 1940-41 учебного года. Нам было тогда по 8 лет. Мы жили в одном районе, учились в одной школе, в одном классе, у одной учительницы. Наши мамы работали вместе. Когда Юра вернулся из экспедиции, мы поженились. Это было в феврале 1955 года. К этому времени я уже точно знала, кто жаждал завершить начатое Гитлером решение еврейского вопроса в России. Время для евреев России было очень опасным и тяжёлым. Мы были на грани уничтожения.

       А.Т.: А теперь расскажи о себе.

       Н.Ш.: Я - типичный представитель советского еврейства, корни которого в черте оседлости. Мама и папа родились в Белоруссии. Папа родился в многодетной семье учителя хедера Лейбы Гдальевича Липовича в маленьком городке Черикове. Отец моей мамы - Казачков Самуил Михайлович. Он был " бундовцем", а потом коммунистом. Мама родилась в Новозыбкове. Дедушку Самуила я очень любила за честность и скромность. Он был рядовой член партии, мечтавший дать своим внучкам образование и равные с русскими права. Мой папа, Израиль-Арон Лейбович Липович, наподобие Остапа Бендера мечтал о "миллионе". У его отца, бедного учителя хедера, было 7 детей, и на всех семерых одни башмаки.

       В 30-е годы мой отец с сестрами уехали в Ленинград и поселились на улице Кирочной, под крышей, все в одной комнате. В этой комнате я родилась. Итак, все родственники жили вместе. Было очень голодно. Потихоньку, не спеша, стали устраиваться управдомами, и все получили комнату в коммуналках. Все мои двоюродные сёстры и братья родились в начале 30-х годов. Жили очень дружно. Летом ездили к дедушке и бабушке в Чериков. Дедушка Лейб во время НЭПа построил дом и валяльную машину. В I934 году он тяжело заболел и умер в Ленинграде.

       Все мои тётки стали себя называть иначе. Мои родители тоже «для простоты» назывались русскими именами. Мама Рохл звалась Раиса, папа Арон - Аркадием. Я в первой половине жизни писалась Ароновна, а потом Израилевна. Во время войны все мои белорусские родственники были убиты. В мае 1941 года все мои двоюродные братья и сестры уехали из Ленинграда на каникулы к бабушке в Чериков. С нами была только одна тётя Ида. Она - единственная из Липовичей, будучи беременной, вывела в июле ночью в лес всех маленьких племянников. Мы спаслись чудом. Голод, вши, бегство, маскировка, беглые солдаты, полустанки, санитарные вагоны и, наконец, Ленинград, в котором нас уже отчаялись ждать, но всё ещё надеялись на встречу. Ленинград принял нас холодно. Отца ранили под Ленинградом. Он был инвалидом, ходил на костылях. Мама работала рабочей в Ленэнерго. Всё время хотелось есть. Эвакуировались последним эшелоном, который наполовину разбомбили под Мгой. В эвакуации в Чкалове мы пробыли до сентября 1944 года.

       Училище я закончила в 1952 году, стала учителем. При распределении на работу учитывалось наличие зимнего пальто. У меня пальто не было, поэтому меня отправили работать в Молдавию. Правил Молдавией Брежнев. Всё там было коррумпировано, Молдавия тяжело перенесла голод 48-50-х годов. Осталось громадное количество беспризорных сирот. Вот для них и прислали тысячи молоденьких учительниц. Очень много среди них было евреек.

       А.Т.: В 1952 году ты начала преподавать детям в Молдавии?

       Н.Ш.: Да, я начала преподавать на юге Молдавии, где живут гагаузы. Это была моя первая школа. Платили гроши. Учили no-русски, т.к. у гагаузов не было даже своей письменности. Гагаузы - это турки. Кагул, Измаил - это бывшие турецкие города. А.В. Суворов их крестил. Говорили они по-турецки. Читать, писать не умели, но то, что я еврейка, они моментально вычислили. Условия жизни были ужасные. Не было ни еды, ни питья. Вода в солончаковой степи солёная. Мы ходили неумытые и с вечной жаждой. Гагаузы пили сухое вино собственного изготовления.

       А.Т.: Какие классы у тебя были?

       Н.Ш.: Все, с 1-го по 7-ой. В помещении сидело сразу 2 класса. Каждый день я должна была готовить неизвестный мне предмет. Дети меня плохо понимали, т.к. они русский язык не знали.

       Я там работала 2,5 года. За это время я успела проучиться заочно в Тираспольском пединституте на филфаке. Дошла до изучения языкознания - основного предмета «кормчего». Сдох "отец народов", когда я была там. На третий год мы начали помирать с голоду. Во время очередной сессии в Тирасполе я в столовой заразилась смертельным гепатитом. Но т.к. я не была прописана в Тирасполе, врачи отправили меня в мою деревню умирать, посоветовав съедать 1 кг сахара-рафинада в день. Я лежала на физкультурном мате целый месяц без медицинского надзора.

       А.Т.: Почему на мате?

       Н.Ш.: А ничего другого не было. Там я впервые узнала, что такое ностальгия. Здесь, в Израиле, я понимаю тех евреев, которые были привезены своими родственниками, не по своей воле. Нас не отпускали. Мы были обязаны отработать 3 года. Зав. роно отпустил нас домой после 2-х лет принудительного труда. Ничего хорошего в Ленинграде меня не ждало. Евреев на работу не брали. «Дело евреев-врачей» развязало руки и языки не только простому народу-гегемону, но и тем, от кого можно было получить работу. Меня на работу не брали.

       Однажды я с направлением в руках отправилась в 318 школу Фрунзенского района. Долго ожидала приёма на ступеньках школы. Вышла директриса и сказала, обращаясь ко мне: "Неужели я не ясно дала вам понять, что вы мне нежелательны?" В учительской были свидетели её разговора с зав. роно, который дал мне направление в её школу. "Что ты ко мне направляешь евреев? У меня школа русская, а не еврейская". Меня привели в дом еврейки-завуча. Дали валерьянки. Никаким советом эти добрые женщины не могли помочь.

       Я пришла домой. Чувствовала такую беспомощность. Кончался отпуск, а с ним и "отпускные деньги". Отец давно развёлся с матерью. У него была другая семья. Мама получала гроши. Ей нужно было растить младшую дочь-школьницу. От безысходности я написала уже тогда, в 50-е годы, еще не пройдя «боевые отказные годы», письма в два адреса: прокурору и зав. роно. Я писала, чтобы больше меня не посылали в такие школы, где евреев не берут. Прокурору письмо я, конечно, не послала. А зав. роно прочёл моё письмо на заседании директоров, на котором присутствовала и моя знакомая директор-еврейка. Она мне и рассказала о реакции. Зав. роно дал направление в другую школу. В этой школе был накануне погром. Завуч и директор продолжали работать. Жертвой погрома оказалась учительница-еврейка. Её обвинили в сексуальных домогательствах к своей ученице. Эту учительницу довели до психушки. Я поняла, что после смерти Сталина ничего не изменилось.

       Так меня готовили к Израилю. За это я очень благодарна всем, кому моё присутствие было неугодно, нежелательно. Не могу сказать, что меня окружали одни антисемиты. Встречались и люди сочувствующие, но сочувствие их было тихим, безмолвным. Во время "отказа", когда мои родственники боялись со мной общаться, старенькие пенсионерки-учительницы с пониманием относились ко мне, и до сих пор связь наша не прерывается.

       В 50-е годы Юра продолжал учиться и работать технологом на Кировском заводе. Антисемитизма явно выраженного он не ощущал. Но и роста не было. Мы жили ниже среднего уровня населения Ленинграда. До зарплаты нам, как правило, не хватало 10 дней. В одной комнате жили 3 семьи. Моя дочь училась с тем поколением, которое начало ассимилироваться.

       Изменения произошли в 1967 году. Моя русская подруга во время победоносной 6-дневной войны скривила рожу и сказала: "Что такое Израиль? Одну атомную бомбу, и его нет". Мне стало страшно и за нас, и за Израиль, и за будущее дочки. Я стала искать информацию об Израиле, литературу.

       А.Т.: А где доставала?

       Н.Ш.: С этим были трудности. Родственники нас не понимали. У нас появились новые друзья, которые поддерживали слабые связи с родственниками в Америке. Решение уехать в Израиль мы с Юрой приняли, путешествуя по Волге. Это был 1975 год. Мы плыли в каюте 3-го класса. С нами делила каюту директор музея Павловского дворца, которая утробно ненавидела евреев. В первый день плавания все евреи сгруппировались в каюте еврея Исаака Мильмейстера и слушали песни на иврите, записанные на кассету. Мы слушаем иврит на Волге! Нам было хорошо и свободно на Волге! Нам было хорошо вместе! Говорили об Израиле.

       Вечером директор Павловского дворца рассказала нам, что у неё есть экскурсовод Каплан с головой 53-го размера. Разве может быть полноценным человек с таким черепом? Знакомая теория о "недочеловеке", теперь уже прямо адресованная мне. Профессор Коган (больной астмой) разгуливает по палубе 1-го класса, а она из "коренных" с сыном вынуждена делить с какими-то "недочеловеками" в каюте 3-го класса своё "высочайшее присутствие"

       В нашей группе были люди, которые мечтали уехать из России. Наши желания сходились, но дороги и маршруты расходились.

       А.Т.: Когда закончилось путешествие, ты с ними поддерживала отношения?

       Н.Ш.: Всё время. Они живут в Америке. Мы переписываемся. Они были в Израиле.
Мысль об Израиле, о моём доме зародилась у меня на Волге. Сразу же по приезде я стала искать людей "израильского направления". Жалко было оставлять нашу дачу, которую мы построили собственными руками. Стали искать учителя иврита, отец нашёл земляка, у которого брат в 20-е годы уехал в Палестину и жил в Иерусалиме. Он переписывался с братом и мечтал с ним воссоединиться. У него оказался знакомый, который преподавал иврит.

       У меня подходил срок ухода на педагогическую "досрочную" пенсию. Юра поменял работу. Ушёл с кировского завода в ПТУ мастером. Лёва Фурман - учитель иврита, которого нашёл нам папин земляк, появился в нашем доме зимой 1976 года и сказал, что преподавать он будет только молодым. В нашем доме появилась молодёжь: Аня Пруслина, Генусовы, Илья Гринберг и др.

       Наша дочка вышла замуж за студента, успешно оканчивавшего институт связи. Он нам сразу же после первого знакомства объявил, что у него был взят билет в Израиль, когда ему было 8 лет. Я нашла в его лице верного попутчика домой.

       А.Т.: Когда они уехали?

       Н.Ш.: В сентябре 1977 года. Через месяц после подачи заявления моя дочка с Володей получили разрешение на выезд. Начала осуществляться моя мечта. Рита была беременна, и я была озабочена тем, что дочка будет без меня, и ей будет нелегко.

       А.Т.: Они подали документы отдельно от вас?

       Н.Ш.: Да, раньше. В июле 1977 года, а в августе получили разрешение. У нас ещё не были собраны документы для подачи в ОВИР.

       В это время судили Фурмана за тунеядство. Преподавание иврита не считалось работой, т. к. нет такого языка. Лева же доказывал, что есть такой язык, что его объявления о преподавании висят на досках объявлений и что у него есть программа преподавания иврита в Тбилисском университете.

       Был суд с массовкой, привезенной с Московского вокзала (т.е. бомжи, проститутки и прочие лица неопределенных занятий, ошивавшиеся обычно возле вокзала). Обвинение в тунеядстве сменили на хулиганство. Дали 15 суток. Один раз он собрал учеников в своей коммунальной квартире, где моментально возникли жалобы соседей, заявивших, что он хулиганит. Мои ребята, которые шли свидетелями защиты Фурмана, могли испортить сценарий КГБ, и поэтому получили разрешение на выезд. Их выпустили за 2-3 дня до суда

       Мне очень хочется напомнить всем, кто пережил отказ, некоторые эпизоды, связанные с той жизнью, несколько "забежать вперёд".

       Такая простая вещь, как изучение родного языка, истории своего народа для евреев было наказуемым деянием. Лёва Фурман был жестоко избит в туалете ресторана. К середине 70-х годов наладились связи между отказниками разных городов. Между Ригой и Ленинградом связь была традиционной. В Ленинград привозился самиздат из Риги, Москвы.

       В Риге сложилась традиция - активно участвовать в реставрации еврейского образа жизни. Такие отказники, как Левич, Гольдберг, Шадур, Соловей, Марьясин и др. охотно включились в общую борьбу за выезд. Эта связь сохраняется до сих пор. Вспоминаются пуримшпили, бармицвы, батмицвы, посещение мест массовых расстрелов евреев в Прибалтике, помощь праведникам не евреям, спасавшим евреев во время войны.

       Эта солидарность вызывала у "органов" раздражение, ненависть. Гэбэшник, который избил Лёву Фурмана, говорил: "Ты делаешь свою работу, я делаю свою..." Тот вековой страх, который сковывал евреев, таял, как весенний снег и, как снег, превращался в ручьи, слившиеся потом в поток еврейского движения. Я горда тем, что была свидетелем и участником этого возрождения народа, его выхода из рабства. Через 5 лет после отъезда нашей дочери друг Абы Таратуты Марьясин, у которого тяжело болела жена, помог Юре еженедельно получать лечение инъекцией в Риге. Это лечение удлинило ремиссию смертельной болезни Юры.

       Такая взаимопомощь очень поддерживала нас, мы не были одиноки. Я благодарна рижскому отказнику Шадуру за неоценимую помощь в переписке с властями. Он был активным распространителем системы правозащитника Альбрехта. Альбрехт учил активно бороться с нарушителями прав человека. В частности, благодаря совету Шадура мы требовали у властей указать нам срок наказания «проживанием в СССР».

       Некая партийная дама по фамилии Фурсова в обкоме партии неосторожно обронила фразу о наказании отказом в выезде, о дурном воспитании моей дочери, которая своим выездом предала Родину. Она несколько замялась, когда я напомнила о том, что мой отец находится в Израиле. Он был участником войны и был ранен на фронте. Его воспитанием я не занималась, но власть "подарила" же ему свободу выезда, забрав за это две пожизненные пенсии - его и его жены.

       Жестокие репрессии, разгоны участников пуримшпилей, ложные обвинения в хулиганстве, аресты, ссылки по этапу, провокации и избиения в тюрьмах не только не остановили поток, а наоборот, работали на евреев. Были и забавные истории. Арест Сени Аша на 15 суток, тяжёлая принудительная работа, еда баланды привели к рождению сына, такого долгожданного в течение многих лет. Мальчика назвали Даниэлем. Его свадьба состоялась 31-го января 2006 года уже здесь, дома, в Израиле.

       Суд над Евгением Леиным, издевательства над ним и членами его семьи, его стойкое поведение на суде и его бескомпромиссность ещё больше сплачивали отказников и молодёжь, у которых появились собственные герои. Те, кто был у здания суда или в самом помещении, заражались вирусом свободы. Задолго до приземления немецкого самолёта на Красной площади в Москве наш ленинградец - несостоявшийся студент Миша Цивин приковался на глазах у изумлённых москвичей к Кремлёвской стене. Открытые демонстрации евреев у горсовета, у Смольного доказывали решимость евреев жить со своим народом. Здание аэропорта Пулково было заполнено еврейской молодёжью с цветами, встречавшими Женю Леина, который возвратился из ссылки. У меня сохранилось фото, на котором запечатлена молодёжь, и гэбэшник с каменным лицом.

       У нас были свои герои, и мы не должны забывать, что их борьбе мы обязаны открытым выездом евреев.

       Но я вернусь к началу разлуки с дочерью. Мы переписывались с Иерусалимом. Я не знала тогда, что будет ещё 10 лет отказа, что муж мой не долетит, и что это будут годы борьбы за выезд и годы тяжелейшей разлуки с дочерью. Но если бы всё начинать сначала, несмотря на все муки и жертвы, то ради того, чтобы наши внуки родились в Иерусалиме, говорили на родном языке, не испытывали унижения, я бы всё повторила снова. Правда, с вечным комком в горле и просьбой к Юре простить, что продолжаю жить Дома в одиночку.

       А.Т.: Итак, вы начали учить иврит.

       Н.Ш.: Мы начали изучать иврит в 1976 году у Толи Эпштейна. Буквально через месяц после выезда нашей дочери получили разрешение Толя и Клара Эпштейн. Это очень воодушевляло нас, но наши документы у нас не принимали.

       А.Т.: А чем они это объясняли?

       Н.Ш.: У нас отсутствовала бумага, что отец Юры не жив. Со слов мамы Юры мы знали, что он пропал без вести. Но среди пропавших без вести мы его не нашли. К нам пришёл младший брат отца, дядя Мирон, и сказал: «Юра, перестань искать папу, он расстрелян. От твоей мамы мы это скрывали, она тогда была беременна Аликом». Мы стали искать его среди расстрелянных. Юра нашёл архив судебного дела. Но само дело не дали, дали только постановление о расстреле. С такой бумагой о приговоре мы не могли идти в ОВИР. Нам посоветовали ехать в Выборг, где хранились довоенные дела. Юра был занят на работе. Он устроился электриком на почте. Из ПТУ его уволили. Я поехала в Выборг. В Выборге мне дали выписку из решения суда. Но нигде не было сказано, что приговор приведён в исполнение. Бумага была датирована июлем 1941 года. В ОВИРе чиновница всё прочла и спросила: "А где сказано, что приговор приведён в исполнение? А может быть он жив, и вы скрываетесь от уплаты алиментов отцу?"

       А.Т.: Но документы она взяла?

       Н.Ш.: Нет, не сразу, а после долгих хождений по разным учреждениям. Приняли у нас документы только глубокой осенью 1977 года. Ждем решения. Проходят месяцы. 11 апреля 1978 нам приносят телеграмму от зятя Володи из Иерусалима. У нас родился внук Данечка. После этого раздаётся телефонный звонок из ОВИРа. Нас приглашают. В ОВИРе полковник Боков приговорил: "Отказать в выезде". Разрешения нет по причине секретности брата Юры, который работает в пригороде Ленинграда и делает мясорубки. Когда я поняла, что не придётся мне обнять моих ребят, я расплакалась на улице. Юра, обнимая меня, успокаивал: "Ничего, мать, выдюжим!" С того момента мы прожили в отказе ровно 10 лет.

       А.Т.: Мы остановились на том, что Толя Эпштейн получил разрешение.

       Н.Ш.: Мы решили с Юрой, что надо продолжать заниматься языком. Обучал нас ивриту Боря Грановский в доме Изи Когана. Довольно часто мы встречались с вами. Заражались от вас мужеством и, что особенно было ценно, оптимизмом. Для меня и Юры ты был "предводителем дворянства".

       A.T.: Hе только ты ошибалась, а многие.

       Н.Ш.: Как ты помнишь, ты предложил мне нарисовать символы в пособии для изучения иврита по системе Таненбаума, которое ты создал. Я согласилась, но немножко загрустила, когда ты посоветовал ещё и преподавать иврит. Я сказала, что успела выучить у Толи не более 50 слов. Грамматику не успела выучить.

       А.Т.: Но ты ещё успела поучиться у Грановского.

       Н.Ш.: У Грановского я была худшая ученица. Мы учились с такими мастерами иврита, как Софа Коган, Вольфсон, его жена. Вскоре Грановский получил разрешение, и мы снова остались без учителя. Но с твоего благословения появилась «учительница». Чувствовала я себя "учительницей Молдавии", преподававшей все предметы «по приказу партии и правительства». Итак, я начала преподавать иврит по системе Таненбаума. У меня было несколько групп. Я училась языку, преподавая.

       А.Т.: Хорошо, а что Юра в это время делал?

       Н.Ш.: Юра тоже начал преподавать. А потом у него были какие-то поручения.

       Я хочу рассказать ещё об одном эпизоде, майском, через месяц после отказа. Нам было очень плохо, т.к. кончились деньги, и я заболела воспалением лёгких. Было ещё одно обстоятельство, которое на меня сильно подействовало: уехала моя тётя, близкий мне человек, в Бостон. Перед отъездом она научила меня и Юру делать пуговицы для манто. Эта работа давала возможность прокормиться. К маю мы лишились и этой работы. Когда я заболела, на горизонте, как всегда во всякую трудную минуту, появился ты, Аба. Ты принёс нам джинсы, которые стоили 3 зарплаты, и мы смогли выжить. Однажды в нашей квартире появились гости из Израиля. Это были социологи. Впервые я заговорила на иврите. Речь была очень простой. В тот момент у нас были разные интересы. Их интересовало, например, где купить кларнет, т.к. в Израиле они очень дорогие. Меня интересовал Израиль. Я впервые увидела израильтян. Так много хотелось у них узнать. Самым удивительным было в этой встрече то, что я находила нужные слова для общения на иврите.

       28 лет тому назад, 13 апреля 1978 года, я по глупости назвала наш отказ "хорошим отказом", т.к. нам отказали не по секретности, а из-за работы брата мужа. Я тогда обрадовалась, что сможем через год заново подать документы на выезд. Мы тогда не знали, что советская власть продаёт и обменивает евреев оптом и в розницу. Так были получены трубы для знаменитого сейчас газопровода, тогда строившегося.

       Румыны - ребята "простые" - не скрывали свою продажу евреев. Русские же придумали сложную систему отказа, арестов, репрессий для того, чтобы потом выгодно совершать свои экономические и политические сделки с Западом. У них был накоплен колоссальный опыт, начиная с продажи хаббадников в З0-е годы.

       Спасибо евреям западных стран, американским евреям за их моральную и материальную поддержку, за правильную оценку ситуации, за солидарность с нами. В 1983 году, когда мужу был поставлен смертельный диагноз, я согласилась дать взятку каким-то лицам, которые обещали дать разрешение на выезд. Сумма взятки была нереальна для нас. У нас никогда не было таких денег - 6 тысяч рублей. Сумма по тем временам фантастическая. Срок для сбора денег 3 дня. За 3 дня наши друзья собрали эти деньги для спасения жизни Юры. Было сделано невозможное. Правда, нам и на этот раз не повезло: высшее гэбэшное начальство продало другую семью, разъединённую, семью наших знакомых Утевских. Деньги нам вернули. Они вернулись к их истинным хозяевам.

       Только последовательная борьба наших друзей евреев заставила Горбачёва и прочих освободить евреев из тюрем и лагерей и воссоединить еврейские семьи. Начался крах "империи зла". Еврейский союз женщин в возрасте 35 лет (их было 35) обратился во время визита четы Горбачёвых в Манчестер с петицией: дать тяжело больному Юре Шпейзману разрешение на выезд, на воссоединение с дочерью и внуками. Горбачёв смял бумажку, выбросил, цинично заявив, что он не ОВИР. Он тогда не знал, что жёны генсеков не застрахованы от лимфосаркомы. Генсеки тоже получают своё.

       Валютные банк империи пустел. В 1986 году осенью дочь из Иерусалима через «Манхэттен банк» перевела в Ленинград 400 долларов. Гэбэшники нам за них предлагали деньги в рублях, талонах, купонах и ещё всякую чушь. Условие было только одно: мы должны были записать в их толстенную книгу с преимущественно еврейскими фамилиями слово "алименты". Я сообщила им, что соглашусь только на обмен алиментами моему отцу, проживающему в городе Арад. А ещё я им добавила, что перевод через «Манхэттен банк» больше не появится, т.к. я им золотые яйца нести не буду. Через пару месяцев мы получили разрешение.

       Я с интересом переписывалась с теми, кто учился у меня когда-то ивриту. Мы следили за событиями в Израиле. Переписка с кибуцами происходила на иврите. Очень помогала мне переписка на иврите с Сарой Хаммель из кибуца Саад. Она, учительница по профессии, учила меня практическому ивриту. Очень трогательная переписка установилась у нас с семьёй Шалома Ура из кибуца "Мишмар Анегев".0ни потеряли сына в войне Судного дня. В их кибуцах я прожила несколько дней по приезде в Израиль. Юра переписывался на иврите с евреями Англии, Америки, Франции, Швейцарии.

       Интересно было наблюдать, как возникало и крепло еврейское самосознание. Я тогда не могла представить, что несколько десятков людей, которые толпились перед первой моей Пасхой у Староневского проспекта, превратят поток в лавину. Это было ещё до алии наших молодых. Начало 70-х, до отказа. Мы учили иврит у Толи Эпштейна. Нам вручили открытку с приглашением на "свадьбу" такого-то числа. Кто-то снял столовую. Мы пришли вовремя и увидели толпу красивых, интеллигентных людей явно не русской национальности. Все эти люди толпятся, но почему-то не входят. Оказывается, в столовую нас не пускают. Вышел, судя по стрижке и организованности, "член" наших "любимых органов" и сказал, что сегодня свадьба отменяется, т.к. в столовой производят дезинфекцию, и нам наши деньги вернут в другой день. По нашим рядам пополз призыв сделать в другом месте. Небольшими группами, не в общем потоке, мы двинулись к гостинице "Октябрьская". Решили, что двигаться стоит энергичнее, потому что "органы любви" тоже за нами следуют. Нас с Юрой охватило чувство свободы, совершенно новое для нас. Неповиновение сообща. Возможность выразить сопротивление.

       Впервые в нашей жизни оказались единомышленники. 3/4 наших людей успели проникнуть в ресторан прежде, чем органы сообразили перекрыть двери. Оркестр, увидев такое количество замечательных лиц, по-моему, даже родных в какой-то степени, быстро заиграл "Семь сорок". Как всё было спонтанно, реакция была мгновенной. На обдумывание, обсуждение ситуации не было времени. Мы были наедине с нашими врагами. Мы разбились на группы: одним не терпелось танцевать, другие сдвигали столы.

       Официантки в париках, сбитых на бок от суеты и тревоги (им сказали, что у нас есть взрывное устройство) не давали объединять столы, ставили флажки на столы якобы для иностранцев. Я начинаю обращать внимание на пришедших, на тех, кому посчастливилось проникнуть. Я различаю, кроме Толи, нашего учителя, ещё мне тогда не очень знакомую пару. Она была одета в чёрный с жёлтым костюм, и с ней симпатичный мужчина с бородкой. Это были вы, Таратуты, дружбой с которыми мы потом очень гордились. Там же были Казакевичи, Каролин, Генусов, Цирульниковы, Фурман. А за перегородкой, за ширмой, органы связывались со своим центром и получали указание.

       А.Т.: Когда мы сидели, то слышали их телефонные разговоры.

       Н.Ш.: Мы это не слышали, а узнали потом. Мы заказали официанткам то, что у них было в меню: свиные стейки и ещё что-то свиное. Пасха со свининой! Но мы были счастливы оттого, что мы вместе. Мы смеялись. Радовались, как дети. Появилась откуда-то маца, и кто-то из евреев стал объяснять официанткам, что это такое.

       Между тем, гэбэшный центр приказал разогнать оркестр. А потом произошёл очень интересный эпизод.

       Мы ещё ели, когда в зал вошли иностранцы. Их усадили в ряд, и они стали петь свои песни. Мы тоже стали петь, хотя ни одной песни на иврите мы не знали. Пели фрагмент молитвы «Эвену шалом алейхем".

       Ида Таратута: - Это были венгры, иностранцы не первого класса, демократы. Мы на их стол дали мацу, и она вызвала у них большую радость и возбуждение. Мы тогда с ними братались.

       Н.Ш.: Да, но мы, как они, выступить со своим ивритским фольклором не могли. Тогда я себе сказала, что обязательно выучу песни. До самого отъезда мы учили песни. У меня была масса кассет. Римма Динерштейн организовала фонотеку. Кассеты хранились у неё дома.

       А.Т.: Ты говоришь, что иностранцы пришли позднее нас. Это точно?

       Н.Ш.: Точно. Послабление "органов" было вызвано появлением иностранцев, т.е. избиение не хотелось проводить на глазах "демократов", и это нас спасло. Велено было вернуть разогнанный оркестр. Те, что остались от оркестра, исполнили мелодию песни "Виновата ли я?"

       А.Т.: У меня тоже такое впечатление, что их появление изменило планы ГБ.

       Н.Ш.: А дальше кто-то сказал приветственное слово в честь Фурмана, который получил премию Вайцмана за преподавание иврита. Премия в Израиле. Мы делаем первые шаги, мы движемся, "набираем обороты". Это было начало нашего "Исхода из Египта".

       А.Т.: Что касается похода в ресторан, мы благополучно закончили наш Песах и разошлись без проблем. Теперь вернёмся к преподаванию иврита.

       Н.Ш.: Ульпанов у меня оказалось несколько. Стало понятно, что Юра плохой преподаватель. Решили, что ему надо было учить английский, как необходимый в Израиле, как в письме советовал Э.Усоскин. Его жена учила английский в группе Иды Таратуты. Я тоже преподавала иврит по системе Таненбаума, а «Элеф милим» я так до конца и не прочла. Мне ужасно стыдно было, когда на вопрос: "Кама км ми Метула ад Тверия?" я, готовясь к уроку, вытащила советскую карту и стала измерять расстояние от Тулы до Твери. У меня был только один вопрос: почему город Калинин фигурирует в тексте, как Тверь? На следующий день пришли ученики с точным знанием "Кама км", т.е. они оказались догадливее меня. По системе Таненбаума я продолжала преподавать до появления замечательного пособия: "Абет ушма". И до самого отъезда это пособие помогло массе людей подготовиться к жизни в Израиле. Миша Холмянский организовал летний "Ишталмут" для учителей нескольких городов. Из его рук мы получили документ, подписанный филадельфийской академией языка иврит, дающий нам право преподавать иврит. В 1979 году мне посчастливилось познакомиться с самым близким мне человеком - Женей Шварцман. Удивительную дружбу подарил мне отказ.

       А.Т.: В какой момент у тебя появилась религия?

       Н.Ш.: Ещё со времён изучения иврита у Б. Грановского мы сблизились с семьёй Изи Когана. Однажды по дороге на урок иврита мы купили свиной колбаски и попросили Изю Когана положить сверток в холодильник на время занятий. Он сказал, что в холодильник он её не положит, но у него в прихожей есть холодное место. Поведение Софы и Изи Коган всегда казалось мне не совсем обычным. Настоящую еврейскую пасху - кошерный Песах - я встретила в их квартире в 1978 году. Я тогда впервые почувствовала, чего нас лишила советская власть.

       Дедушка Изи был хаббадником, ортодоксом. Он мечтал уехать в Палестину. Мама Изи, будучи маленькой девочкой, получила вместе с родителями отказ в 1933 г. Родители Изи всегда соблюдали традиции, еврейские праздники. В то же время они дали сыновьям хорошее светское образование. Они всегда были верующими людьми. Наступило время, и Изя активно стал учиться и обучать тому, что узнавал. Мне было очень интересно то, что происходило в их доме. Дом был открытым. Какое-то время я не отказывалась от привычного образа жизни. В то же время мне очень импонировала солидарность Изи с узниками Сиона, его доброта и помощь нуждающимся.

       В 1979 году Изя пригласил меня и Лёву Фурмана поехать в Кривошеино к Иде Нудель, в место её высылки. Изя вёз вместо денег дефицитные продукты (копчёную колбасу, сыр и пр.). На это покупалось необходимое для ремонта дома и дрова на зиму. Местное население годами не ело этот дефицит. Мы ели макароны, кашу. Я поняла, что могу жить, соблюдая кашрут, в условиях отсутствия кошерной пищи. Возле Иды крутились украинские националисты. В Кривошеино жили бывшие заключённые. Они, как и Ида, находились под постоянным наблюдением. Она была единственная среди ссыльных, которую поддерживал весь мир. Но самая трогательная поддержка была от евреев-отказников. Там месяцами жили, помогая ей, москвичи: Чернобыльский, Цырлин, Рохленко. Виктор Елистратов привёз ей к Ледовитому океану щенка-колли. Мы там были 2 недели. Изя посещал её ещё несколько раз. В Кривошеино с Идой всегда кто-то находился из евреев, т.к. на её жизнь покушались, и ей было небезопасно находиться там одной. В этой дружной компании часто заходил разговор о помощи другим народам, в частности, о дружбе с украинскими националистами. Я же, вспоминая историю погромов, Бабий Яр, не могла побороть свои национальные предрассудки и была тогда далека от помощи украинцам там.

       А.Т.: С поездкой понятно. Потом вы вернулись.

       Н.Ш.: В Ленинграде Юра мне сказал, что больше не кошерное он не ест. Мы единогласно приняли решение перейти на кашрут. Всё было принято без возражений. И так было до самого конца.

       А.Т.: Юра перестал преподавать. Чем тогда он занялся?

       Н.Ш.: Как ты помнишь, Юра начал работать с тобой: нелегально размножать еврейский самиздат. У Юры было несколько фотографов и машинисток. К нам приходил только один фотограф - Алуф. По намёкам я понимала, что он приносил заказ. Всё это было втайне от меня, т.к. Юра боялся, что я скажу лишнее. А в нашем доме было всегда много народа. Мне было известно, что вы с Юрой обсуждали, какую книжку пора издавать. Вы с Идой всегда были для меня примером удивительного самообладания.

       A.T.: Нy, это к делу не относится.

       Н.Ш.: Относится, т.к. это очень влияло на нашу повседневную жизнь, на наши отношения с людьми, потому что это была новая форма взаимоотношений.

       А.Т.: Я только могу добавить, что ни фотографов, ни машинисток из сети Юры я сознательно знать не хотел.

       Н.Ш.: Я помню твою реплику: "Если нас арестуют, и мои пальцы начнут зажимать дверью, то я не уверен, что выдержу". Я не верила ни одному твоему слову. Я помню, когда тебя вызывали в Большой дом, и мы у вас ночевали в 1980 году, ты спал богатырским сном. Я тогда обратила внимание на твою реакцию на вызов в КГБ.

       А.Т.: Мы остановились на сотрудничестве с Юрой.

       Ида Таратута: Они делали не только книги, но и плёнки, потому что они не знали, чем кончится наше сидение там. Может, будет ещё хуже, может, верхушку всю снимут, а люди останутся без подготовки. Вот поэтому и держали плёнки. Я ещё с ним сражалась за каждую плёнку: не будет эта, будет другая, это требует много денег. Давай лучше сэкономим и сделаем другое. Но Аба стоял на всей литературе.

       Н.Ш.: Работали Аба с Юрой много и долго. Боря Алуф изготавливал негативы, а кто-то другой печатал книги. Эти книги обслуживали не только Ленинград, но и другие города. Такая литература объединяла людей. Книги из серии "Библиотека алии" необходимы были, как воздух. В нашу ленинградскую квартиру приезжали люди из других городов. Мы не отказывали в приюте. Когда началась волна посадок, некоторые ульпаны остались без учителей. Так, на некоторое время мне досталась группа Алика Зеличёнка. Мне досталась и детская группа, которую обучала Сара Фрадкина. Её за преподавание иврита столкнули с трамвая. Она без документов, без сознания была привезена в Куйбышевскую больницу. В детской группе занимались дети Лёвы и Лили Шапиро, Эдика Либмана, Марка Резника и Гриши Генусова.

       Детей начал обучать ещё Боря Грановский. После его отъезда группу обучала Сара Фрадкина, у которой было двое собственных маленьких детей. Власти очень остро реагировали на обучение ивриту детей и студентов. Сбросив с трамвая Сару и оглушив её, гэбэшники рассчитывали устрашить остальных учителей иврита. Я не могу похвастаться особой храбростью. Мне было страшно. Детей привозили с разных сторон, с окраин. Был случай, когда Эдику Либману прокололи шины у его машины. Прокалывать шины было излюбленным занятием органов. У многих отказников были отключены телефоны. Когда начались поиски Сары, не вернувшейся с работы, у её мужа не было возможности самому разыскивать исчезнувшую жену. Только когда Сара пришла в сознание и у неё появилась возможность доползти до телефона, она смогла сообщить друзьям, где она находится.

       А.Т.: Когда Юра заболел?

       Н.Ш.: В 1983 г.

       А.Т.: Все остальные события, которые происходили, конечно, связаны с болезнью Юры и вашей борьбой за выезд и борьбой за выздоровление.

       Н.Ш.: Первый, кто узнал и оказался рядом, как ты помнишь, был Аба. У Юры обнаружили лимфосаркому. Это была та форма рака лимфы, с которой медики бороться не умеют. Она – быстротекущая, и все зависит от человека. Я была ошеломлена диагнозом. Как всегда, в это страшное время меня поддержали друзья-отказники.

       А.Т.: Приезжали из-за границы и были в постоянном контакте с вами из Швейцарии - Хана Берловиц, Эдит Гуггенхайм, из Швеции - супруги Кауфман.

       Н.Ш.: Через Рут Блох швейцарские евреи передавали ампулы с дорогим лекарством из клиники в Базеле. Этка Лейбович и другие из Израиля, имеющие двойное гражданство, сотни еврейских и христианских семей Америки, Канады, Франции, Англии, Ирландии и др. поддерживали нас в горе. 4 года длилась Юрина борьба, героическая борьба со смертью. Он дважды голодал по 48 дней. Вопреки прогнозам врачей, эта борьба привела к нелёгкой победе. Юра излечился от смертельной болезни. Раковых клеток у него не обнаружили. Но тогда дала себя знать генетическая предрасположенность. В феврале 1987 года у него случился инфаркт. В больнице удалось вывести его из тяжёлого состояния. Когда он лежал в больнице, мой папа из Арада с двумя нашими маленькими внуками наиграли на «Коль Исраэль» какие-то ивритские мелодии. Лёва Фаин при полной "глушилке" в Ленинграде записал на кассету. Я принесла её Юре в больницу. Кассета была посвящена дню рождения Юры. Он был очень взволнован, услышав внуков из Иерусалима. Был также Пурим 1987 года. Я вернулась из больницы, и тут звонок из ОВИРа: "Приходите за разрешением". Когда я это услышала, то рыдала, наверное, несколько часов. Разрешение пришло к человеку уже тяжело больному. Он пролежал в больнице ещё пару недель, где его учили ходить. Как всегда, друзья помогали собирать вещи для отъезда. А я бегала и собирала всякие документы. Дата выезда была назначена на 9 мая.

       А.Т.: Ты не ходила к врачам советоваться?

       Н.Ш.: У Юры не было желания откладывать отъезд ни на один день. Мыслей о плохом совершенно не было. Я считала, что он получит помощь в Израиле.

       Отгуляли, распрощались, приехали в аэропорт. После таможни Юре стало плохо. Он разволновался, когда проходил через таможенников. Вытащил свою ручную кладь, а там, в бархатном мешочке лежали тфилин и талит. Он беспокоился, что, если коробочку с тфилин вскроют, то она уже считается негодной. Её надо выбросить. Чиновник спросил: "Что это такое?" Юра ответил: "Это - принадлежности культа. Вы, конечно, имеете право вскрыть, но я их уже не возьму. Я их у вас оставлю". Коробочку не открыли. Но, по всей вероятности, это для его разорванного сердца было пределом. Когда мы потом уже сели на скамейку, ожидая посадку в самолёт, я увидела, что Юре плохо. Я побежала снова к таможенникам, стала говорить с какой-то чиновницей, просила вызвать неотложку. Она поворчала, но обещала вызвать врача. Я побежала обратно к Юре. Он - бледный. Я бегу опять к чиновнице, умоляю прислать врача. Так я бегала туда и обратно. Сколько прошло времени, я не знаю. Наконец, со стороны лётного поля подъехала неотложка. Врач сделал Юре укол, щёки его покраснели. Он вернулся к жизни. В Вене нам надо было пересесть на израильский самолёт. Самолёт проходил проверку. Миша Бейзер предложил прогуляться по Вене. У него была карта. Двигались к какому-то дворцу. Мы немного опередили группу, а Юра с семьёй Киссельман немного отстали. Вдруг я слышу крик мальчика из их группы: "Тётя, ваш муж упал". Я подбежала. Юра лежит на земле. Под голову что-то подложено. Вокруг люди. Вызвали неотложку. Я стала искать у Юры нитроглицерин. Пыталась подсунуть под язык лекарство. Какой-то мужчина лёг на Юру и стал делать искусственное дыхание. Наконец-то приехала неотложка. Аппарат показал остановку сердца. Наступила смерть. Смерть в Вене, на полпути Домой, после 10-летнего ожидания встречи с дочкой и внуками. Внуки никогда не увидят и не познакомятся с дедушкой Юрой. Семейная история, совершенно мистическая, повторилась через 46 лет. Отец Юры, расстрелянный, так никогда и не увидел своего новорожденного сына. Он был убит или расстрелян в застенках российской тюрьмы без указания даты и места. Мой Юра никогда не увидит своих замечательных внуков, Дани и Габи. Ребята отслужили в израильской армии, в боевых частях. Юра мог бы гордиться ими. Младший демобилизовался в чине капитана. Юра умер, когда старшему было 9 лет, а младшему 6 лет. Теперь внуки посещают могилу деда в Иерусалиме в день 10 мая, когда тело их деда Юры привезли из Вены в Иерусалим. Юра похоронен на высокой горе при въезде в Иерусалим. Его могилу мы всегда можем навестить и прочитать молитву. Прошло 18 лет со дня смерти Юры. По-еврейски это - целая жизнь. Наша израильская жизнь могла бы начаться 28 лет тому назад, если бы не произвол "империи зла".

       Немного нашей ленинградской истории. Бывший диссидент-шестидесятник Гриша Канович появился в нашем доме осенью 1978 года. Дал почитать свое экономическое обозрение и предсказание краха империи, написанное в ученической тетрадке в линеечку. Кроме того, дал почитать и заявление на выезд в Израиль. Гришу через какое-то время пригласили в Большой дом вместе с подготовленной к этому случаю группой "специалистов" в области экономики. Канович хорошо подготовился. Обладая великолепной памятью, хорошо зная свой текст, он не дал возможности "красной профессуре" исказить свою статью. Он оказался "крепким орешком" для органов. Посадить за статью не смогли. Гриша организовал семинар еврейской истории, культуры и религии. 0н организовал группу лекторов: Кельберт, Утевский, Вассерман.

       Семинары проходили в Павловске, в его маленькой квартирке. Вскоре "органы" стали громить квартиру, арестовывать молодёжь, которая приходила на лекции. Канович попросил отказников предоставить квартиры, т.к. считал, что отказникам терять нечего. Заодно, до опубликования расписания лекций и адресов, он попросил подежурить в его квартире. Юре, мне и Лазарю Казакевичу довелось ранней весной в Павловске предотвратить очередной разгром во время лекции и вывести строем ребят-студентов из квартиры Гриши. Юра и Лазарь вышли во главе колонны и взяли инициативу разборки на себя, представив гэбэшникам свои паспорта. Гэбэшники заявили, что проверяют паспорт и записывают данные, потому, что ищут грабителей. Юра и Лазарь попросили описать, кого конкретно они ищут, описать приметы разыскиваемых. Разговоры затянулись. Это дало возможность ребятам потихоньку улизнуть. К этому времени уже стало известно, что некоторых молодых евреев стали исключать из институтов и выгонять с работы за посещение еврейских семинаров, изучение иврита. Кановичу и его жене дали разрешение на выезд.

       Листки с адресами квартир отказников и темами семинаров вывешивались возле синагоги. Я помню порядок: Вассерман, Леин, Шпейзман. Разгром начался с квартиры Вассермана. Подогнали автобус. Арестованных молодых людей отвезли в милицию, списали данные паспортов, и на следующий день некоторых их них повыгоняли из институтов и с работы. Затем через неделю арестовали Женю Леина. После первого погрома и ареста Леина я поспорила на ящик коньяка с Кановичем, что власти не дадут провести семинар у нас. Я выиграла коньяк, но не смогла его получить. Мы были под домашним арестом. Нам отключили на год телефон.

       Сотни молодых людей: евреев и не евреев, сочувствующих евреям, оказались в еврейском движении. Жестокие репрессии, исключения из институтов, лишение работы - весь этот арсенал устрашений не мог остановить молодёжное движение. Начались конфликты в семьях. Родители старались уберечь своих детей от репрессий. Но были случаи, когда расправы приводили к подаче документов на выезд всей семьи. Были случаи, когда молодые люди уходили из дома. Тяжело приходилось тем, кто приехал учиться и жить в Ленинграде, а их родители жили в других городах. Например, Марина Мординсон приехала из Новой Каховки и была уволена за посещение семинара. Перед увольнением или исключением из ВУЗов молодёжь публично "линчевали" на всяких собраниях, обвиняя в предательстве Родины. Суд над Леиным показал, каким мужеством обладала молодёжь. Да и поведение Евгения Леина и его семьи было прекрасным «университетом». Мои ученицы-студентки, которых я обучала ивриту, чтобы избежать неприятностей, снимали сообща комнату в Сестрорецке. Гэбэшники их и там достали, отобрали учебные пособия по ивриту, пригрозили, что выгонят родителей с работы. Некоторые родители тогда и не помышляли об Израиле. Теперь они почти все в Израиле. А мама Юли Кац даже написала книгу о своих "одиссеях", прекрасно овладела ивритом, поддерживая и понимая дочку. Каждая семья - история. Взрослые вдохновляли молодёжь, учили не бояться, держаться с достоинством. Отказники накапливали опыт борьбы, делились опытом с молодёжью. Суд над Леиным, его мужество, поведение на суде убедительно доказали необходимость бороться, сплачиваться. Изя Коган и Гриша Вассерман давали религиозное образование не только ленинградской молодёжи, но и людям из других городов. В Шувалове Изей Коганом была организована настоящая академия для ленинградцев и приезжих. Учились жить по-еврейски. Научились делать обрезание новорожденным. Взрослые евреи делали обрезание себе и своим детям. Появились молодые семьи. Хупу ставили те, кто уцелел в годы репрессий. Например, тесть преподавателя иврита и составителя грамматики иврита Леонида Зелигера - Зайчик. У меня сохранилась его самодельная ктуба, которую я привезла в Израиль. Мой Юрочка был сандиком (посаженным отцом при обрезании) в нескольких молодых семьях. Религиозная молодёжь перешла на кашрут. С этим была большая проблема. Изя Коган научился забивать крупным рогатый скот, резать кур. Он через проводников поездов пересылал мясо и в другие города.

       Была организована помощь и тем, кто томился в ссылках и тюрьмах. Жизнь там была невыносимой. Мы, как могли, помогали. Я помню, что израильские бульонные кубики, преобразованные в «рижское печенье» и переданное при свидании или посылкой, спасло жизни многим евреям в тюрьмах и зонах. Изготавливали это печенье в доме Изи Когана. Зарубежные евреи привозили то, что мы могли вложить в посылки заключённым. Рут Блох несколько раз посещала Россию. Однажды её арестовали, избили и выслали в Финляндию. Она привозила в Ленинград не только питание соблюдающим кашрут, но и лекарства больным. Её спутник, христианин из Швейцарии, после её высылки разносил лекарства, удивляясь зверствам ГБ. Большую помощь евреям-отказникам оказывал и помощник американского консула Дани Гроссман. Эту помощь прекратили органы в своей манере. Они прокололи шины у его автомобиля, следили за каждым его шагом и вскоре выслали из Союза. В его квартире на Пушкинской я впервые увидела израильский фильм: "Операция Энтеббе". Дани умудрялся привозить из Финляндии то, что было необходимо: литературу, учебники, пособия для преподавания иврита.

       О моих друзьях и друзьях Юры.

       До отказа я не могла похвастать большим количеством друзей. Аба Таратута был одним из отказников, стаж которого уходил в самое начало 70-х. Он создал учебник иврита, был опытным преподавателем. Его дом был открыт всегда и для всех. Не только ленинградцы пользовались его советами. У него были не только междугородние связи, но и великолепные международные. Еврейские активисты Запада и США всегда могли получить объективную информацию от Абы. Всегда доброжелательный, объективный, он мог в совершенно "прозрачном" пространстве создать самиздат, библиотеку редких еврейских изданий, купленных у одного коллекционера, уехавшего в Америку. Власти отыгрались на нем от души, заставив его единственного сына Мишу служить в армии в нечеловеческих условиях. Два года перед армией Мишу "заваливали" на факультете художественной графики педагогического института, который я вначале 60-х окончила и где до "отказа" работала на кафедре методистом. Дикие условия службы в армии, которая и сейчас пользуется в мире славой самой бесчеловечной и омерзительной по своей сути. Там и русскому парню невмоготу из-за беззакония. А что говорить о еврейском юноше, которому создали особые условия тюремного содержания на Крайнем Севере. Его перебрасывали с места на место. Сопровождавший его тип имел предписание и особую папку КГБ. Каково было Иде Таратуте пережить эту опасность, ежедневно висевшую над единственным сыном. Мужество Иды поражало. Сколько всего выпало на долю этой героической женщины. И с каким достоинством она перенесла всё это. Дай ей Бог и в настоящее время сохранить здоровье и силы.

       У многих отказников сыновья призывного возраста были под постоянным давлением органов. Родители Г. Гейшиса, Б. Календарёва могут многое рассказать о том периоде.

       В Москве я сблизилась с дорогим мне человеком - Женей Шварцман. С 1978 года мы были вместе. Женечка тоже была преподавателем иврита. В самые трудные для меня и Юры дни рядом была Женя - близкий, тёплый человек, с которым меня объединяет общность интересов, общие друзья, прошлое.

       В 1979 году в нашем доме появился ансамбль еврейской песни. Организовали ансамбль отказники Боря Фридман и его жена - профессиональный музыкант - Лиля. Ансамбль бесстрашно давал концерты в частных еврейских квартирах, на стенах которых красовался лозунг: «У песни нет границ». Среди отказников были певцы и певицы: Вера Эльберт, Лена Медведева, Алина Мигдалова. Они популяризировали песни на иврите. На концерты приходили семьями не только отказники и «подаванты». Насколько уязвимы были эти семьи - ведь дети учились в обычных школах, ВУЗах. Со времён Сталина, сохранилась угроза мести, давления со стороны властей на родителей.

       А какими яркими были наши еврейские праздники. Замечательных авторов «пуримшпилей» родил отказ. Боря Локшин - один из самых талантливых авторов этих произведений. Зажигательные, актуальные, они не уступали по своему содержанию и остроте темы самым смелым, запретным выступлениям на частных квартирах, которые проходили в форме «капустников». Однажды мы провели такой «пуримшпиль» в квартире дома, который был на капитальном ремонте. Мы с Юрой провели ночь в заброшенной квартире Сени Аша. Но «органы» "засекли" квартиру и заблокировали ее, поставив заслон у парадного и чёрного хода. Но зато как мы веселились под их бдительным оком.

       В это напряжённое для нас время мы получали письма поддержки из-за рубежа. Вспоминаю визит пожилой четы из Стокгольма - Ганса и Ханы Кауфман. Мы с Юрой не владели английским, и нам всегда в общении с иностранцами помогали наши ближайшие соседи и друзья - Фрида и Марик Будняцкие. Мне хочется описать встречу с чудесными людьми из Швеции, пожилыми евреями, чудом спасшимися во время Катастрофы. Я встретила этих людей у метро. Они общались только на английском, а я - едва на иврите. Как мы утром по телефону договорились встретиться у ближайшего метро, остаётся загадкой для нас до сих пор. В 7 часов вечера я встретилась с пожилыми людьми, которые не были уверены в отсутствии провокации. Но когда мы оказались у порога нашей квартиры, и они увидели мезузу на дверях, страх испарился. Был мерзкий холодный день с дождём и снегом. Хана и Ганс стали снимать верхнюю одежду, и мы увидели громадное количество потайных карманов, наполненных литературой и учебниками. На глазах они похудели вдвое, превратившись в стройных пожилых иностранцев. Я их спросила: "Скажите, почему бы вам, состоятельным евреям, не находиться сейчас где-нибудь на пляже на Канарских островах, в тепле?" Они ответили: "Израиль сейчас ведёт тяжёлую войну в Ливане. Мы - пожилые люди, не можем в ней участвовать. Посоветовавшись, мы решили, что наша помощь советским евреям весьма актуальна.

       И это - правда. Евреи Запада помогали не только Израилю, но и той части народа, которая находилась в галуте, на передовой позиции борьбы за выезд. Чудом (пуримским) уцелев в России в пятидесятые, мы всегда будем благодарны евреям Запада, спасавшим нас от произвола в антисемитской России. Это они, рискуя свободой, здоровьем, подавали нам образец бесстрашия, солидарности. Спасибо вам, дорогие друзья, за поддержку.

       Совсем недавно умерла замечательная американская еврейка - Линн Сингер, возглавлявшая одну из американских еврейский организаций помощи советским евреям. Всю свою душу, сердце, энергию она отдавала нам, отказникам. Мы с Юрой, безусловно, тоже ей обязаны. Я впервые встретилась с ней уже в Иерусалиме. Этка Лейбович привела меня на встречу с Линн в первые месяцы моего приезда. Я не могла с ней поговорить - Линн не знала иврита. Но мы с ней расцеловались. Она всё знала обо мне. В Ленинграде Юра встречался с ней. Этой «аидише маме» и её семье большое спасибо. Да будет благословенна её память!

       Спасибо замечательному историку сэру Мартину Гильберту из Великобритании за моральную и материальную поддержку. Он и сейчас оказывает помощь бывшим отказникам, возглавляя мемориальный фонд им. Иды Мильгром.

       Моим друзьям из замечательной общины Цюриха - Жаку и Хане Берловиц, и неутомимой Эдит Гуггенхайм и её мужу Вернеру, их прекрасным детям, которые первыми стали посещать Россию и отказников большое спасибо.

       Рите Чарльстейн, Гарри Чарльстейну низкий поклон. Вы прилетели нас встретить. С тех пор, с тяжелой ночи моего прилёта и молитвы в Санедрии я храню кассету рава Гарри Чарльстейна.

       А Рите - замечательному человеку, талантливой певице, влюблённой в Израиль - особая моя благодарность. Спасибо за всё, что ты для нас сделала.

       Итак, прожита самая яркая часть жизни.

       Я не умею писать, Я, безусловно, перечислила не всех. Вероятно, не нашлось ещё человека, который бы сумел собрать исторический материал, посвященный очень интересному периоду борьбы советских евреев за исход из современного Мицраима (Египта).

       Приношу сердечную благодарность моим замечательным ученикам – друзьям, которые давно превзошли свою учительницу иврита в знании языка. Великолепно устроившись, работая, создав семьи, путешествуя по миру, вы не забываете свою учительницу, встречаясь со мной у меня, на пикниках, в ваших домах, в «Овражках».

       Моим друзьям Фиме и Веронике Солодухам, Юре и Лене Львам, Анечке и Гале Островским, Инне Лобовиковой, Лене и Оле Гершун, их замечательным детям и внукам желаю крепкого здоровья.

       Доброму доктору А. Шейнину, его жене Марине и их замечательным детям, создавшим цветущий уголок Израиля в Гуш Эционе, желаю процветания на родной земле.

       Я не всех смогла указать здесь, т.к. не претендую на подробное описание ситуации 1976 -1987 годов. Но вы все у меня в сердце. Я очень прошу извинить меня за то, что не всех упомянула. Прилагаю стихи Бори Локшина, который смог в нескольких строках описать наши встречи на проспекте Славы в Ленинграде.