Воспоминания

Путь домой длиною в сорок восемь лет

История семьи Городецких.Часть 2.

Григорий Городецкий

В глухом отказе

      Моего брата Михаила в 1972 году призвали в армию. Специально, чтобы в будущем парня «засекретить» и не выпускать из СССР, Михаила направили в секретную ракетную часть под Красноярском. Подземный ракетный полигон (размером с целый город) находился в 100 километрах от краевого центра возле деревеньки «Памяти 13-ти борцов». Позднее, когда Михаил обращался с неоднократными просьбами о разрешении на выезд, ему ответили: «Вы не получите разрешения до тех пор, пока эта ракетная часть будет находиться на том же месте». После того, как брат получил отказ на выезд, он со своим высшим инженерным образованием смог устроиться на работу слесарем в таксомоторном парке.

      В 1973-м исполнилось 40 лет с момента алии братьев Долмацких. Вот что они писали нам об этом: «Сорок лет тому назад мы оставили дом родителей и уехали. Еще помнится, как расстались, как мама не могла отлучиться от нас. Мы расстались с надеждой опять быть вместе. И вот все вышло иначе. Человек предполагает, а Бог смеется...».

       «Органы» не обошли своим вниманием и меня. В 1973 году, будучи студентом Куйбышевского Политехнического института, я решил попытать счастья и попробовать выехать в Болгарию со студенческой группой. При заполнении анкеты на вопрос сотрудника первого (секретного) отдела КПТИ о родственниках за границей, я ответил, что в Израиле живут четверо братьев матери и отца. Этого было достаточно, чтобы мне отказали в поездке.

      Стало ясно, что из Куйбышева нам точно не удастся репатриироваться: местный КГБ накопил на Городецких пухлое дело с самыми разнообразными обвинениями. Семья решила перебраться в другую республику – в Молдавию, откуда и начинался весь полувековой марафон: cчиталось, что из Кишинева легче выехать, чем из закрытого Куйбышева с его оборонными объектами.

      Сначала в Кишинев приехал я, устроился работать и поселился в общежитии. Только через пять лет удалось невероятным «четверным обменом» выменять квартиру для родителей, причем вся эта «операция» могла сорваться в любой момент. Еще до переезда в Кишинев дед Эфраим умер (1976), так и не воссоединившись с родными в Израиле.

      Проходя в поисках работы по кишиневской улице Пушкина, я случайно зашел в ВНИИНК – Всесоюзный НИИ по разработке средств неразрушающего контроля. Меня, начинающего конструктора, приняли на работу. Какая же ирония судьбы – я, оказывается, попал в кузницу сионистских кадров! В этом НИИ еще недавно работали ребята, проходившие свидетелями по так называемому «Ленинградскому самолетному делу» 1970 года.

      Поэтому молдавские «органы» не дремали. Огромных усилий потребовал сам процесс подачи просьб на выезд в ОВИР – «Отдел виз и регистраций» МВД. Меня не уволили с работы, но майор Новиков – начальник отдела кадров моего НИИ, имевший большой опыт общения с евреями-отъезжантами, сказал: «У нас принято, что для получения характеристики надо подать заявление об увольнении по собственному желанию». Потеряв прежнюю инженерную работу в НИИ, я, к моему счастью, по протекции другого отказника Виктора Пелаха устроился на работу техником по вентиляции в одной из кишиневских больниц.

      Когда в 1979 году все документы были подготовлены, власти просто не хотели принимать у родителей анкеты и сопроводительные бумаги. По словам властей, родители переехали в Кишинев для выезда в Израиль, а это не поощряется. На наш вопрос: «Сколько надо прожить, чтобы подать документы на отъезд?», последовал лаконичный ответ: «На это сроков нет».

      В итоге в том году документы приняли только у меня. Через пару месяцев меня вызвали в день, когда обычно сообщали о разрешении на выезд. У входа в ОВИР собралась толпа евреев. Их, «счастливчиков», впустили в зал для сообщения о положительном решении, а мне единственному отказали по смешной причине: «В Кишиневе у вас остаются родители».

      Наконец, после визитов к заместителю министра внутренних дел Молдавской ССР М.С.Райляну, была принята просьба о выезде на ПМЖ у родителей. После этого 4 июня 1980 года они получили новый отказ по причине «утери родственных связей с близкими, проживающими в Израиле». И так продолжалось из года в год.

      В то время я работал инженером в бюро по проектированию сельхозоборудования и даже стал там ведущим конструктором. По эмиграционным законам возобновлять просьбу о выезде разрешалось раз в год. Когда потребовалась очередная справка для ОВИРа с места работы, директор проявил определенную гибкость: «Мне не хотелось бы тебя увольнять, но я должен что-то предпринять». В итоге мы пришли к компромиссу: я пишу заявление о плохом состоянии здоровья, меня понижают в должности и уменьшают зарплату, но я остаюсь работать.

      Я решил поехать в Москву на прием к генералу Р.В.Кузнецову – начальнику всех советских ОВИРов, вершителю судеб отказников. С трудом пробившись к вельможе в погонах, я услышал от генерала буквально следующее: «Вы никогда не сможете эмигрировать в Израиль, потому что Файвель Городецкий был активным сионистом!».

      Трудно найти более красочную иллюстрацию тупого безумия советской системы: если человек является сионистом – вредоносным элементом по меркам тогдашних властей, то не целесообразнее ли избавиться от него путем скорейшей репатриации?! Так нет же, человека специально мучают пребыванием в стране победившей дружбы народов, где он отрицательно действует на промытые мозги советских евреев, лояльных коммунистическому режиму.

      Огорченный всеми этими отказами Шмуэль Долмацкий писал нам в январе 1981 года: «Нас удивляет, и не знаем, чем объяснить то, что они (семья знакомых из Куйбышева) получили разрешение на выезд в течение двух с половиной месяцев, а вам постоянно отказывают. Повидимому, надо верить в слепую судьбу в стране, в которой свирепствует вера в законность человеческого поведения».

      В начале 1980-х годов кишиневский КГБ обратил внимание на мое упорство и попытался завербовать меня. Последовал странный вызов в ОВИР в неприемный день и час. Я пошел вместе с отцом. В кабинете меня встретил незнакомец «Виктор Иванович» в штатском. Прогулка с ним продолжалась два часа. Комитетчик знал все детали нашей семейной эпопеи. Он сказал, что у нас нет никаких шансов на выезд. Но единственная возможность, которую он советовал не упустить – это начать сотрудничать с органами. «Вам надо поработать с нами около двух лет. Мы не та организация, которая дает разрешение на выезд, но если мы просим ОВИР, то они нам обычно не отказывают».

      Мне даже было предложено первое задание – узнать мнение Леонида Фурера, моего соседа по дому, и его брата-отказника, об одной антисионистской статье в местной газете.

      Естественно, я отклонил его предложение, сославшись на занятость и необходимость заботиться о пожилых родителях. «Виктор Иванович» проявил настойчивость, не отставая от меня. На этот раз сам пришел ко мне на работу. На второй прогулке повторились его доводы первой встречи – мол, сотрудничество – это единственный шанс, который нельзя упускать. Мы расстались ни с чем; на прощание он порекомендовал мне держать язык за зубами и не распространяться об этих встречах.

      В самом ОВИРе происходили контакты не только с тупыми чиновниками, но и с нормальными людьми. Остался в памяти разговор с лейтенантом Зинаидой Улановой: «Решение вашего вопроса совсем не в компетенции ОВИРа. Как только изменится политика сверху, никто вас держать не будет – катитесь колбаской!» .

      Советские власти на протяжении десятков лет меняли причины своих отказов. 1957-1964 годы: «У них (в Израиле) своя семья, а у вас – своя. Пусть они к вам приезжают». Родителям сказали в 1979 году: «Мало живете в Кишиневе». Мне в том же году: «Нельзя оставлять пожилых родителей одних в Кишиневе – мы не можем разъединять семьи». Всей семье отказали в 1981 году: «В вашем случае отсутствует принцип воссоединения семей - в СССР у вас проживают сын» (имелся в виду мой брат Михаил, сидевший в отказе в Куйбышеве из-за «секретности»).

      Отказы следовали один за другим в 1983 и 1984 годах. От одной из формулировок отказа хотелось смеяться, если бы вся ситуация не была бы столь грустной: «По режимным соображениям». Моя мать вызвала сильное недовольство капитана Бориса Павловича Муравского – начальника кишиневского ОВИРа, спросив у него: «О какой секретности может идти речь, если я всю жизнь была домохозяйкой?! Может быть, я плохо обед сварила мужу?».

      В те же годы была придумана самая оригинальная причина отказа: «Утеря родственных связей». И это при нашей непрекращающейся переписке с израильскими родственниками! С нас потребовали доказать, что братья родителей действительно являются их братьями- и я разыскал в Бендерском архиве их свидетельства о рождении. Но и это не помогло.

      Основная переписка шла на идише. Забавно отметить, что наши родные специально писали друг другу по-русски, если хотели ускорить прохождение писем, «облегчая» тем самым работу советским цензорам. Например, в напряженное время Шестидневной войны израильтяне писали нам по-русски (7 июня 1967 года): «Все живы, здоровы и работаем, как обыкновенно. Как видите, вам не надо беспокоиться о нас...» Эти три точки фигурировали в каждом письме – в тех местах, где родные хотели намекнуть о чем-то большем, что нельзя было написать прямым текстом.

      Интересная деталь: все эти отказы сообщались нам только в устной форме. Мы не получили ни одного письменного решения. Даже повестки в ОВИР для получения очередного устного отказа отбирались у нас при входе в кабинет сотрудников ОВИРа. Скорее всего, советские чиновники не хотели оставлять за собой компрометирующих следов. В семейном архиве сохранилась лишь повестка явиться в отдел «охраны общественного порядка» Куйбышевского горисполкома (1964) с туманной формулировкой «по интересующему вас вопросу».

      В 1981 году моя мать писала своим братьям: «Пожалуйста, обратитесь к нашим властям и расскажите им истинную правду, что кроме единствнной сестры у вас действительно никого в живых нет!».

      После многолетних безуспешных попыток и бесконечных тревог отец тяжело заболел. Ему удалили почку. Мама заработала тяжелую болезнь – мерцательную аритмию. «Скорая помощь» стала частым гостем в нашем доме...

Международная помощь

      Родственники в Израиле, боясь повредить нам и наученные горьким опытом, пользовались только легальными средствами в борьбе за наш выезд. Они писали бесконечные просьбы в советские инстанции, ссылаясь на гуманные принципы и мотив воссоединения разрозненных семей. В переписке между нами никогда не звучала открытая критика в адрес советской системы, чтобы не спровоцировать «органы» на ответные меры.

      Я увидел, что положение становится безвыходным, и что советская власть пренебрегает всеми обращениями от нас и от израильских родственников. Исчерпав все формальные средства обращений, я решил передать информацию о нашей семье в зарубежные правозащитные организации. Вглядываясь в прожитые годы, я хочу выразить благодарность всем тем людям – знакомым и незнакомым, за поддержку нашей борьбы, за содействие на всех этапах, и за опору в течение многих лет.

      В поддержку нашей семьи выступили правозащитные организации США, Франции, Великобритании и Канады. Особую роль в борьбе за выезд нашей семьи сыграли Джуди и Клиф Лезнофф (Канада), Дора и Сидней Габрел, Дорис и Алан Шервуд (Великобритания).

      Данные о нашей семье были переданы в Канаду через Свету Вайнберг, которой чудом удалось в 1983 году вырваться в Израиль. На наше счастье, канадским куратором семьи Городецких стала семья Лезнофф. Джуди работала учительницей в колледже и участвовала в работе Комиссии по советскому еврейству Национального комитета еврейских женщин (National Council of Jewish Women of Canada), ее супруг Клиф был профессором химии Йоркского университета (Торонто).

      Через 20 лет после начала нашей переписки Джуди Лезнофф вспоминает: «Я была взволнована, получив первое письмо от тебя. Сразу почувствовала симпатию к твоей семье. Я мечтала, что вы когда-нибудь получите выездные документы. И в каждом письме я повторяла одну строчку – не терять надежду! До сих пор помню, как ты позвонил мне, приехав в Израиль. Кажется, что это было вчера... Мы чувствуем себя гордыми за то, что достигли поставленной цели».

      19 октября 1983 года я получил первое письмо от незнакомцев из Англии – семьи Доры и Сиднея Габрел. Глава семейства рассказал о своей работе архитектора и намекнул, что он и его друзья ждут меня. «Я надеюсь, что ты скоро получишь свое долгожданное разрешение выехать в счастливый, солнечный и теплый Израиль», - писал Сидней в пожеланиях на 1984 год.

      Я получил за пять лет множество писем Сиднея, написанных редким каллиграфическим почерком на простой белой бумаге; каждое письмо было пронумеровано, часть из них была послана с уведомлением о вручении, чтобы избежать «потерь» на советской почте.

      И только приехав в Израиль и получив письмо на фирменном бланке, я понял, что Сидней возглавлял британский Комитет архитекторов и инженеров за освобождение советского еврейства (Architects, Engineers&Building Industries Committee for the release of Soviet Jewry). Комитет, созданный в 1973 году, ставил своей целью помогать законным путем коллегам в СССР осуществить свое право эмигрировать и получивших отказ. Комитет определял себя как не антисоветская и не просионистская организация.

      Дора, жена Сиднея, активно участвовала в «Комитете 35-ти» - организации еврейских женщин Великобритании в поддержку права советского еврейства на выезд. Как отмечалось в одной из английских газет, «участницы Комитета 35-ти были домохозяйками, победившими КГБ». Письма от Доры и Сиднея морально поддерживали нашу семью на протяжении многих лет борьбы за выезд.

      Сидней Габрел передал информацию о нашей семье известному промышленнику Сиднею Эллису, крупнейшему производителю свадебных платьев в Великобритании. В июне 1985 года накануне моей свадьбы с Майей Гольдман я получил неожиданную посылку из Лондона – прекрасное свадебное платье. Это был замечательный подарок от Сиднея Эллиса. Израильские родственники с сожалением писали перед свадьбой: «Лучше бы мы могли послать вам цветы...».

      Не только организации, но и отдельные люди выражали нам свою солидарность и поддержку. Было приятно получить в глухой период начала 1980-х письмо от Алана Шервуда – бизнесмена из Лондона. У нас установились теплые семейные отношения. Алан с гордостью рассказывал о своей сплоченной семье, о детях Майкле и Деборе, о любви к Израилю. После нашего приезда в Израиль Алан написал: «После всех этих лет ваш приезд кажется чудом». Через несколько месяцев после нашей алии Алан прибыл в Израиль – так мы впервые увидились лицом к лицу в гостинице Дан Аккадия в Герцлии. В последующий приезд мы с удовольствием приняли их в нашей квартире. Друзья юности Алана, живущие в Хайфе – д-р Сирел и Ади Гласман, стали нашими добрыми друзьями.

      Информация о нашей семье четыре раза появлялась на страницах еженедельного бюллетеня «Евреи в СССР» (“Jews in the USSR”), издававшегося Национальным Комитетом в поддержку советского еврейства (National Council for Soviet Jewry of the UK and Ireland). В марте 1984 года этот еженедельник назвал Файвеля Городецкого «старейшим отказником», который дольше всех остальных (то есть с 1957 года) добивается разрешения на алию.

      Многострадальная история нашей семьи была описана в сборнике «1984 год уже здесь: освободить советских евреев», который был опубликован Конференцией Южной Флориды в поддержку советского еврейства (South Florida Conference on Soviet Jewry). Этот сборник был представлен членам Конгресса США, в Госдепартамент, а также официальным властям СССР.

       Из Израиля нас поддерживала семья Йосефа и Ривки Готлиб из религиозного кибуца Квуцат Явне. Сам Йосеф в годы был Холокоста узником Дахау и Освенцима. После приезда в Израиль состоялась трогательная встреча-знакомство с ними в Хайфском центре абсорбции, где мы поселились в первые месяцы после алии.

       В архиве нашей семьи остались многочисленные документы - письма, петиции, фотографии тех лет, благодаря которым мы чувствовали поддержку и солидарность со стороны далеких друзей.

      Как только Горбачев приоткрыл щелочку в железном занавесе, наша семья рванула в Израиль. На календаре уже начинался 1988-й год...

      Тогда же мой брат Михал с семьей выехал в США (к сестре своей жены). Дочка Михаила – Рита, при первой подаче документов на выезд была первоклассницей, а на момент отъезда уже стала первокурсницей мединститута. Сейчас Рита Кушнер работает адвокатом в Калифорнии, являясь членом совета директоров HIAS - крупнейшей организации, оказывающей помощь еврейским эмигрантам в США.

      В 2000 году в честь 80-летия Файвеля Городецкого по инициативе заммэра Хайфы Валентина Файнберга был организован торжественный прием юбиляра. Мэр города Амрам Мицна долго распрашивал ветерана «Ха-Шомер ха-Цаир» о прожитых годах и о борьбе за алию. Файвель сказал: «Не понимаю, как можно жить в Израиле и не быть довольным. Нужно жить здесь не только, чтобы брать у государства, но и чтобы давать стране».

      К своему 82-летию (2002) Файвель Городецкий получил поздравление от министра Натана Щаранского: «Именно Вами и такими как Вы была проложена сначала узкая тропа, а затем и широкая дорога бывших советских евреев в Эрец Исраэль. Ваш путь в Израиль – это живая пятидесятилетняя история советских евреев-сионистов, ценой неимоверных усилий, потерь и горестей стремившихся осуществить свою мечту. Вы то самое старшее поколение, следом за которым пришли мы, диссиденты, борцы за гражданские права, и только общими усилиями нам удалось сдвинуть железный занавес и дать возможность евреям бывшего СССР распорядиться своим правом на свободу».

      2 января 2005 года Файвель скончался; над его могилой дети поставили стеллу с надписью: «Борец за сионизм». Джуди и Клиф Лезнофф, боровшиеся за репатриацию семьи Городецких, посадили в феврале 2005-го деревья в парке Канады под Иерусалимом на участке еврейской общины Торонто в память о замечательном человеке, чей путь в Эрец Исраэль занял 48 долгих лет.

Литературная обработка: Шимон Бриман