Воспоминания

ИСХОД

Часть 1

Бенор и Талла Гурфель

От редакции сайта: Предлагаемые вниманию посетителей нашего сайта воспоминания Бенора и Таллы Гурфель были опубликованы на сайте Еврейского музея Эстонии http://eja.pri.ee/ и публикуются здесь с любезного разрешения авторов.

Введение

     Мы не собирались писать воспоминания о нашей жизни, но директор еврейского музея Эстонии Марк Рыбак предложил нам написать воспоминания о годах «отказа» и, подумав, мы согласились. И хотя мы прожили в Эстонии менее пяти лет, но это были, пожалуй, самые интересные и, выражаясь высоким стилем, судьбоносные годы в нашей жизни.

Наши корни

      Раз уж пишем об Исходе, то и касаться будем темы сионизма в наших семьях. Отец Бенора, Лазарь Ильич Гурфель, был членом Ревизионистской партии, участвовал в работе двух Сионистcких Конгрессов в двадцатых годах прошлого века. Собирался в 1933 году уехать в Палестину и открыть лечебницу на Кармеле (он был врачом), но после убийства Арлозорова не поехал. Он организовал в Бельцах (в период между Первой и Второй войнами Бельцы относились к Румынии) «Ахшару», где еврейские юноши и девушки готовились к работе в сельском хозяйстве перед отъездом в Палестину. В Палестину уехали два его племянника еще до войны, и еще один сразу после войны. За эту деятельность в июне 1941 отца отправили в лагерь на Северном Урале, а семью - в ссылку в Нарымский Край.

      В семье Таллы в Палестину уехала тетя отца еще до Первой мировой (турки ее выслали обратно, но она вернулась сразу после войны). В период между 1918 и 1924 годами уехало довольно много родственников со стороны отца и мамин брат. Одного из двоюродных братьев отца англичане выслали обратно в Союз (он погиб потом на фронте). Мамин брат уехал во Францию (к старшему брату) и погиб в 1944 году в Освенциме. В наших семьях никогда эти связи не скрывались, но нельзя сказать, что мы были сионистами с молодости. Скорее «диссидентами». С начала 60-х читали и распространяли «самиздат», начиная с «Доктора Живаго», кассет Окуджавы и Галича, и кончая уже в 70-м Амальриком («Доживет ли Россия до 1984 года?»).

Мечта

      За событиями в Израиле следили, но не очень пристально. Изменение произошло перед Шестидневной войной, когда закрыли Акабский пролив и ООН вывела войска из Синая. Уже во время Шестидневной войны следили внимательно за всем, что там происходило. Оголтелая антиизраильская пропаганда только усиливала наше неприятие уже не только строя, но и страны, а после августа 1968 года, когда Союз ввел войска в Чехословакию, стало совершенно ясно, что ждать изменений в той стране бесполезно. В это же время началось почти всеобщее засекречивание. Нам обоим предложили оформить вторую форму допуска. Талле удалось отказаться (шеф согласился, чтобы она вела единственную открытую тему в лаборатории), а у Бенора, который работал на кафедре «Экономики цветной металлургии» в Уральском Политехническом Институте, единственной возможностью было уйти в другой институт. Его приглашали в Институт Народного хозяйства, но перейти из одного из лучших технических ВУЗов страны в только что открывшийся казалось уж слишком неадекватным. При оформлении он включил в анкету все свои грехи: заключение в лагерь отца, родственников в Париже, надеясь, что ему не утвердят допуск. Но, к сожалению, утвердили.

      Впервые мы услышали о том, что евреев отпускают в Израиль, летом 1969 года в самолете Вильнюс-Киев. Очень симпатичный рыжий еврей, сидевший перед нами, всю дорогу эмоционально рассказывал нам, что он слышал, что в Риге стали отпускать, и не только стариков (как было раньше), но и полные семьи с детьми и внуками. Мы ехали на отдых в Молдавию и, приехав туда, немедленно стали спрашивать знакомых и родственников, слышали ли они о таких случаях у них. Ответ был отрицательный. Как быстро тогда развивались события: уже через два года был Кишиневский процесс!

      1970 год был очень тяжелым годом и в общем плане, и в нашей семье. Самолётное дело, когда мы замерли в ожидании последующих репрессий. Внезапная смерть Таллиного отца (ему было 57 лет) и матери Бенора. В конце года у нас был наш друг Арон Винокур из Новосибирска (он проработал потом более 30 лет профессором в Хайфском университете), говорили, конечно, об эмиграции, и он дал исключительно важный (как мы потом поняли) совет: перед подачей убрать из дома весь самиздат.

      В начале 1972 года окончательно решили уезжать, но не из Свердловска. Свердловск был «закрытым» городом (это означало, что иностранцы туда не допускались). У Бенора был «допуск» второй формы, а Таллина сестра Инна, хотя формально и не имела «допуска», но работала в лаборатории на заводе Министерства среднего машиностроения (оборонное), да и Свердловское КГБ отличалось исключительной жесткостью. В общем, мы ясно понимали, что из Свердловска нам не уехать.

      И вот тут произошло совершенно невероятное событие с точки зрения нормальной логики. Когда мы пришли в обменное бюро, то обнаружили, что две квартиры в Таллине хотят обменять на Свердловск. Невероятное состоит в том, что ни до, ни после такого никогда не было (кто бывал в этих городах понимает, почему). Желающих из Свердловска оказалось человек 10, но нам удалось обменять обе квартиры (нашу и Таллиных родных). В середине июля 1972 года мы оказались в Таллине.

      Устройство на работу прошло относительно быстро: к началу сентября мы втроем (Бенор, Талла и Инна) уже работали, две квартиры были обменены на одну большую (мы слышали, чтобы подать всем вместе, нужно жить в одной квартире). Самый большой стресс пришлось пережить, когда в августе вдруг был объявлен Закон о плате за высшее образование. Нам даже представить трудно было, как мы сможем такую огромную сумму заплатить (около 20 000). Но мир не без добрых людей: Лия Исаковна Каплан, работавшая с Бенором, познакомила нас с Толей Бауманом (Бауманы только что подали заявление на выезд). Они были в курсе событий и рассказали нам, что есть возможность одолжить деньги и отдать уже после приезда в Израиль. У нас уже, к счастью, не было необходимости в этом, т.к. действие этого закона было приостановлено в марте 1973 года. В апреле 1973 мы подали заявление на выезд (для подачи нужна была характеристика с места работы, а для ее получения необходимо было проработать не менее полугода).

      Сразу же почувствовали разницу между Эстонией и Россией: никого из нас с работы не уволили. У Таллы, в Институте Геологии, отношение сотрудников даже изменилось в лучшую сторону. Надо сказать, что в институты Эстонской Академии Наук «русских», как правило, на работу предпочитали не принимать (там работали лишь те, которых прислали в первые послевоенные годы). До подачи они рассматривали Таллу как «русскую», предполагая, что она приехала с мужем-военным (взяли же на работу потому, что не могли найти специалиста для работы на рентгеновском аппарате). Так что после подачи все, кроме зам. директора (который был явным «стукачом»), стали относиться к ней с большой симпатией. Еще перед подачей удалось, с одной стороны, наладить какие-то связи с московскими отказниками, а с другой, познакомиться с таллиннскими отказниками: Морисом Эйтельбергом, Атой Малкиной, Левой и Юлей Бейлинсонами, Мариком Фюрстом. Самую большую моральную поддержку мы получили от Макса и Доры Юдейкиных (ныне покойных).

      Надо сказать, что в Таллине мы впервые смогли прочитать «Историю евреев» Греца и Дубнова, которые свободно можно было взять в библиотеке Академии Наук (в России эти книги были только в спецфонде, и обычный человек не мог их получить).

      В июне 1973 года мы получили «отказ», и начали сначала обычную процедуру жалоб: Бенор пошел вместе с Левой Бейлинсоном на прием к министру Эстонского МВД Ани. В приемной оказалось полно немцев Поволжья, которые переехали в Эстонию из Казахстана в надежде уехать в Германию (и тоже попали в «отказ»). Министр вышел к народу и возмущенно заявил: «Вы зачем приехали сюда, думаете здесь нет Советской власти? Советская власть везде!» И на этом прием закончился. Стало ясно, что просьбами ничего не добьешься.

      Когда началась война Судного Дня в октябре 1973 года, отказники Таллина отправили несколько обращений:

Действия

      К осени мы познакомились с двумя отказниками из Риги: Жаном Ройзманом и Валерием Каминским, и они пригласили Бенора приехать в конце ноября в Румбулу (место уничтожения евреев Риги), где еврейские активисты решили привести в порядок захоронения. Тут-то и произошло наше знакомство с Таллинским КГБ. В день отъезда в Ригу Бенор пришел с работы пораньше и готовился к отъезду, когда в дверь позвонили. Он открыл, не посмотрев предварительно в «глазок». Вошел человек в штатском, предъявил документы на имя капитана КГБ Исмикеева,  сказал, что хочет побеседовать с Бенором, и предложил поехать с ним. Бенор успокоил побледневшую тещу (она не видела документы, но «гэбэшников» узнавала безошибочно: насмотрелась еще в 30-х), сказав, что скоро вернется. Исмикеев привез Бенора на Пагари 1 (здание Эстонского КГБ), провел в большой кабинет на третьем этаже и сказал, что они знают о нашей деятельности (оказалось, что довольно много). Настоятельно порекомендовал ему не ехать в Румбулу и отпустил. Было ясно, что в Румбулу Бенору поехать уже не удастся. Это было для нас хорошим уроком: следующие поездки мы уже не обсуждали по телефону.

      Раз уж речь пошла об участии в акциях на кладбищах, то надо отметить, что начиная с 1974 года, мы ежегодно приносили венок с надписями на иврите к памятнику на Таллинском Еврейском кладбище и выступали там (в 74-м Алик читал стихи, в 76-м Бенор выступил с речью). Талла ездила в 74-м и 76-м в Киев в Бабий Яр, где ежегодно 29 сентября «отказники» устраивали шествие с венками. Власти в Киеве старались всеми силами не допустить этого, задерживали предполагаемых участников и приехавших из других городов.

      Происходящее произвело неизгладимое впечатление. В 74-ом в Бабьем Яру был только памятный камень, поставленный властями в средине 60-х. Талла приехала прямо из аэропорта. Это был теплый солнечный выходной день. Возле камня было довольно много людей и еще больше милиционеров и сотрудников в штатском. Подойти непосредственно и положить туда цветы не разрешали, никаких речей тоже не было. Талла спросила у окружающих, чего все ждут, и в ответ услышала, что должны придти «отказники» и принести венки. Наконец, появилась достаточно большая группа людей с венками, сопровождаемые плотными рядами милиционеров. Как выяснилось, участники приехали с разных сторон на метро и вышли на ближайшей к Яру остановке, где и были встречены милиционерами. Венки привезли на машине туда же, но когда начали прикреплять ленты к венкам, милиция немедленно отобрала ленты, но после долгих переговоров все же разрешила участникам пойти к Яру. Аня Злобинская, мать которой была убита в Бабьем Яру, пыталась сказать что-то, но это ей не удалось.

      В 76-ом установили помпезный памятник достаточно далеко от реального места, и власти готовили открытие 29 сентября. Отказники из разных городов тоже решили поехать. Киевские отказники даже сумели получить официальное разрешение на возложение венков к подножью нового памятника. К этому времени наши передвижения по стране стали весьма ограниченными, но Киев для Таллы еще был досягаем, т.к. там жила ее тетя, которая была уже тяжело больна (в апреле 1977-го во время поездки на научную конференцию во Львов Талла получила предупреждение от соответствующих органов, что ее снимут с самолета, если она полетит через Москву или Киев). Непрекращающийся дождь лил всю ночь и весь день 29 сентября. Большая часть приехавших собралась у Володи Кислика, старого отказника. Саша и Мила Мизрухины (у которых остановилась Талла) должны были приехать с работы (оба работали врачами). Талла с утра была у тети, которая жила недалеко от Бабьего Яра. К 5-ти часам, когда Талла приехала к памятнику, она увидела огромную толпу людей. Официальная часть уже заканчивалась, отдельно стояла группа отказников с венками без лент (венки привезли на машине, а ленты были у Мизрухиных). Ни Кислика, с приехавшими из Москвы отказниками, ни Мизрухиных не было. Несколько раз подходили милиционеры и предлагали пойти и положить венки, мы отвечали, что ждем еще нескольких друзей. Около 6-ти они сообщили, что наши друзья не приедут (мы уже и сами догадывались об этом). Выстроились в колонну и понесли венки к памятнику, положили, и пошли через поле к камню, где прочитали Кадиш. Вечером выяснилось, что Мизрухиных задержали на работе (пришли около полудня и не разрешили выйти из здания до 6-ти вечера). Кислика и компанию арестовали при выходе из подъезда (Бегун при этом кричал «Люди, смотрите, как обращаются с евреями в Киеве»), отпустили около 7-ми. Я пишу об этом, чтобы показать, что хотя, как сказал Ани, советская власть была везде, но местная обстановка накладывала свои условия.

Жизнь в «отказе»

      Центром сионистской деятельности была Москва. Там работали семинары: научный - у Александра Воронеля, а после его отъезда - у Марка Азбеля; культурный – у Вени Файна и Феликса Канделя; издавался журнал «Евреи в СССР» (редакторы А.Воронель, а затем Рафа Нудельман). Бенор обычно раз в месяц ездил в Москву: в субботу – встречи у Большой синагоги на Архипова, куда приходили и москвичи, и приезжие из других городов, иногда и иностранцы, и где узнавали последние новости, заводились новые знакомства, подписывались коллективные письма. В воскресенье он обычно ходил на семинар ученых-отказников, где помимо докладов, обсуждались и насущные дела, можно было получить очередной номер журнала и, вообще, почувствовать, чем живет алия.

      В конце июня 1974 предполагалось собрать научный семинар с участием иностранных ученых, все делалось открыто - приглашения, повестка дня и пр. Решение о проведении семинара было принято в начале года, а месяца за два до его открытия вдруг стало известно, что на это же время назначен визит Никсона. Было понятно, что это создаст дополнительные трудности, но переносить было поздно в связи с предстоящим участием иностранных ученых. Бенор тоже был участником, но предполагая трудности с отъездом из Таллина непосредственно перед началом семинара, взял отпуск недели за две и уехал в Крым. Перед отъездом договорились с Зямой (к сожалению, не можем сейчас вспомнить его фамилию, но если он прочитает эти заметки, будем ему очень благодарны, если он ее сам поставит), что Бенор, в случае необходимости, будет ему звонить, а он уже сообщит нам.

      Через пару дней после отъезда позвонили с работы и попросили, чтобы Бенор срочно пришел, т.к. есть какие-то вопросы по проекту, над которым работает его отдел. Талла ответила, что он уехал в отпуск и она не знает, где он сейчас. Потом позвонила и встретилась с Шурой Лангером, который работал в отделе у Бенора, и он сказал, что никаких проблем нет (она так и предполагала, но хотела удостовериться). Через день пришла телеграмма с требованием немедленно придти на работу.

      Вообще, когда только подумаешь, сколько сил и средств КГБ тратило на борьбу с отказниками и сколько людей в этом было завязано, только диву даёшься. И, главное, зачем, чего они боялись?! Короче, это было только начало, на телеграммы и звонки с работы Талла отвечала, что не знает, где он, и как только узнает, немедленно скажет ему, чтобы вернулся. Еще через несколько дней зам. директора Института геологии (где Талла работала) пришел в ее комнату и принес направление на проверку в Институт онкологии на следующий день. Дело в том, что люди, работавшие на рентгеновских установках, проходили ежегодно проверки. Но, во-первых, Талла прошла такую проверку за полгода до этого, а во-вторых, направления обычно приходили по почте за пару недель до назначенного времени и, в-третьих, проверки всегда проводились в Институте профзаболеваний.

      Было понятно, что это очередная акция с целью каким-то образом заполучить Бенора, но было еще неясно, как они собираются это сделать. Талла пошла на следующее утро, сдала кровь на анализ, спросила, что они собираются проверять еще, и, получив ответ, что сегодня больше никаких проверок не будет, собралась уходить. В это время появилась медсестра и пригласила ее пройти в кабинет врача (как потом оказалось это был зав. отделением). Врач (к сожалению, Талла не помнит его фамилию) сказал, что у нее очень повышено содержание лейкоцитов, и они хотят ее госпитализировать, чтобы провести полное обследование. Талла пообещала, что придет на следующей неделе. Кстати, когда она была потом в больнице и ее поместили в отдельную палату, из разговоров с пациентами (на лестнице, где собирались курильщики) стало ясно, что людям приходилось подолгу ждать, чтобы попасть туда. Она пыталась найти тот анализ крови, на который ссылался врач, но его не было в ее папке.

      Позднее мы узнали, что одновременно они готовили и другую ловушку. Приблизительно через месяц Талла встретила детского врача Алика, и та спросила Таллу, как дела у Алика. На ответ, что все в порядке, она рассказала, что к ней приходил милиционер и требовал, чтобы она дала ему направление для Алика на обследование в психдиспансере, потому что у него проблемы в школе. Врачу это показалось подозрительным (это было время летних каникул), и она отказалась дать направление. Но Талла пошла с ней вместе в поликлинику и выяснила дату прихода милиционера - это было 28 июня.

      У Бенора дела развивались следующим образом: накануне начала конференции он приехал в Москву. Конференция должна была проходить на квартире А. Воронеля. Еще по дороге на юг Бенор договорился, что его встретит на вокзале Наташа Штиглиц (Авиталь Щаранская) и пойдет, независимо от него, посмотреть, что с ним сделают. Когда он приехал, никто его не встретил (Наташа позвонила нам за несколько дней до этого и сказала, что ее посадили под домашний арест). Зяма позвонил нам и сказал, чтобы Талла приехала к нему через час, т.к. Бенор будет звонить. Талла была более или менее в курсе событий, благодаря «Голосам» и разговорам с отказниками, у которых еще работали телефоны. Она рассказала Бенору, что все участники семинара посажены на 15 суток. Но он решил, что все равно придет на квартиру к Воронелю в час открытия конференции. Когда он позвонил в дверь квартиры Воронелей, с верхней площадки лестницы спустился человек в штатском, попросил предъявить паспорт, положил его себе в карман, вывел Бенора из подъезда, где уже стояла машина, на которой его и увезли в отделение милиции.

      Через некоторое время появился человек, представившийся как офицер Госбезопасности Севастьянов, занимающийся еврейскими вопросами. Пожаловался, что его вызвали из дома (был выходной день), а он себя плохо чувствует (язва желудка). Узнав, что Бенор приехал из Ялты, прямо взвился (они в это время «чистили» Крым перед встречей Брежнева и Никсона в Орианде возле Ялты). Во время разговора, который длился около 6 часов, он рассказал, что в этот день утром Галич уехал в эмиграцию, что сам он провел несколько лет в Израиле, работая в советском посольстве, что он не понимает, зачем мы едем в Израиль, что мы не знаем, какие евреи там живут. И что мы скажем, если наш сын захочет жениться на марокканской еврейке, и пр.

      Около 10 часов вечера появился Исмикеев, и тогда стало ясно, что Бенора собираются вывезти в Таллин. Они с Исмикеевым поехали на вокзал, и когда Бенор пошел брать свой чемодан из камеры хранения, он сумел позвонить на единственный оставшийся телефон из тех, которые ему дал Воронель, и сказал, чтобы сообщили нам, что его везут в Таллин. На следующее утро Талла пришла на вокзал к приходу московского поезда, чтобы встретить Бенора . Но его не было, и это ее очень взволновало. Бенор пришел домой во второй половине дня: оказалось, что они ехали каким-то дополнительным поездом, который пустили в летние месяцы. По приезду Исмикеев отпустил Бенора, но сказал, что паспорт он получит обратно через две недели и пригрозил посадкой, если он попытается выехать из Таллина в течение этого времени. С конца июля жизнь вошла в обычную колею, возобновились поездки в Москву и другие города. У Бенора вышла в издательстве «Металлургия» книга «Математические методы в планировании и управлении цветной металлургии» (совместно с его бывшим шефом профессором А.Х. Бенуни).

      К 1975 году у нас скопилось много писем от людей, уехавших за эти годы в Израиль: Яши Вайскопа, Толи Баумана, Мориса Эйтельберга, Аты Малкиной, Иосифа Дорфмана, Юли Бейлинсон. Те, кто приходил или приезжал к нам, с огромным интересом читали их. И мы решили собрать отрывки из этих писем и напечатать: мы их так и назвали «Репортаж в письмах». Эта работа заняла пару месяцев, потом Бенор отвез «Репортаж» в Москву, там сделали достаточно много копий, и потом, во время многих обысков, его изымали. (Талла сама однажды присутствовала на обыске у Ильи Эссаса, когда изъяли «Репортаж»: к счастью, они не арестовали ее за распространение сионистской литературы тут же на месте). К весне 1975 года стало ясно, что нас выпускать не собираются, и Таллины мама и сестра решили сделать попытку уехать вдвоем. Какое-то время ушло на получение новых вызовов и переподачи (теперь уже наш друг Арон Винокур выступал в роли маминого брата: у них одинаковое отчество). В начале августа они получили разрешение на выезд и через месяц уже были в Израиле.

      В конце года Бенор, как обычно, собрался поехать в Москву, но на вокзале его уже ждал Исмикеев и увел его в свой кабинет, где и сообщил, что принято решение не выпускать его до 1978 года. Для нас это было катастрофой: Алику в 1977 году должно было исполниться 18 лет, и это означало, что его призовут в армию. Главной причиной отказа, как, наконец, они объявили, был проект, законченный в 1970 году, «Перспективы развития цветной металлургии до 1975 года», а на возражение Бенора, что 75-й год уже прошел, ответом было, что он все еще помнит данные по производству цветных металлов. Вообще, препятствием для эмиграции во многих случаях являлась прошлая профессиональная деятельность, во время которой люди были в той или иной степени связаны с работами, представляющими государственную или военную тайну. Заключение о характере и степени конкретной информации давало обычно ведомство, где человек работал, при этом не учитывая свойство человеческой памяти, заключающееся в безвозвратных потерях информации в процессе ее забывания.

      Мы решили провести анализ психологических исследований информационных аспектов человеческой памяти. Нашли около 20 иностранных и советских работ, опубликованных в 1950–60 годах, включая материалы XVII Международного психологического конгресса 1966 года по кратковременной и долговременной памяти, «Механизмы памяти» Е.Н.Соколова, изданные в 1969 году, и пр. Выводы: большая часть исходной информации (70-80%) забывается в течение года, остающаяся часть - это информация качественного характера. Мы вывели формулу, по которой предлагали определять сроки отказа в выезде с точки зрения психологии памяти, что давало бы возможность людям, права которых нарушались, оспаривать решения властей.

      Бенор поехал в Москву и пошел в приемную КГБ на Кузнецком мосту. Там он попросил встречу с начальником приемной. Его провели в кабинет, где сидел солидный, среднего возраста человек в штатском. Бенор объяснил, что вот, поскольку его не выпускают в Израиль, считая, что он является носителем секретной информации, то он сделал работу, доказывающую абсурдность этих обвинений, и хочет передать ее для ознакомления в органы. Тот обещал передать в соответствующие инстанции. Мы, конечно, понимали смехотворность этих усилий, но в силу характера не могли сидеть сложа руки. Основное решение мы приняли в конце 1975 года: сосредоточить все силы на борьбе за выезд Алика, но мы ждали, пока он закончит школу.

Алик

      Каждому человеку, выросшему в галуте, обычно приходилось уже в детстве сталкиваться с «еврейским» вопросом, и Алик не был исключением. Впервые это произошло, когда ему было 3 года, и он пошел в детсад. Как-то вечером мы услышали, как он напевает «жид, жид по веревочке бежит». Узнав, что он услышал это от Вовочки, тоже 3-летнего малыша из его группы, мы решили не вдаваться пока в глубины национального вопроса, а ограничиться объяснением, что песня эта плохая и повторять ее не нужно. Воспитательнице в детсаду мы, естественно, рассказали об этом и попросили принять меры, и нужно сказать, что больше подобных инцидентов не было.

      Следующий случай произошёл, когда Алик уже учился в школе, и вдруг отказался играть во дворе. На вопрос «почему» ответил, что мальчики «обзывают» его евреем. Тут мы уже провели беседу, изложив все, что мы сами знали по истории евреев, под лозунгом «еврей-это звучит гордо!», а для повседневного поведения, в случае повторения инцидентов, отвечать «русский дурак». По-видимому, беседа произвела на него большое впечатление, и в дальнейшем Алик уже стал учить нас еврейству и сионизму. Так, однажды, он заявил нам, что мы – не настоящие евреи, потому что не знаем идиш, а вот в семье его друга Жени Лейзерова родители и дедушка говорят на идиш, и дедушка обещал давать ему и Жене уроки идиша (дальше нескольких уроков дело не пошло, но главное, что было желание).

      Лет в 12, когда они с Бенором были в Кишиневе и разговаривали об отце Бенора, Алик сказал: «Дедушке не удалось уехать в Израиль и, может, тебе не удастся, но я обязательно уеду» (это было в 1971, и мы еще жили в Свердловске). Позднее уже в Таллине он первый сказал, что нужно зажигать субботние свечи, и первый отказался от свинины.

      Понятно, что он с большим энтузиазмом воспринял нашу подготовку к выезду и принимал активное участие во всех делах, особенно с 1974 года. Перед Новым Годом в Таллин приехали Натан Щаранский и Наташа Штиглиц и остановились у нас. Они пригласили Алика приехать к ним во время весенних каникул (до этого Алик ездил только с родителями, а тут его пригласили одного, можете себе представить, как он был горд). Щаранские познакомили Алика с группой мальчиков, немного старше Алика, которые уже были в отказе. С одним из них, Игорем Туфельдом (сейчас главный редактор газеты Форвердс»), он особенно подружился и поддерживает отношения до сих пор.

      Летом 1974 года он опять поехал в Москву и остановился у Туфельдов. Расхаживал по Москве с большим Маген Давидом, бывал по субботам у синагоги и в других, не совсем «кошерных», местах. Дело кончилось тем, что его прихватило КГБ. Там его допрашивали часов семь, но он был неплохо подготовлен теоретически (правила поведения на допросах циркулировали в нашей среде, хотя фундаментальный труд Володи Альбрехта появился позже) и отвечал на вопросы, как надо. Около десяти вечера его отпустили, но выписали повестку на 10 часов утра следующего дня.

      Он помнил «золотое» правило отказников - кто-то, имеющий доступ к передаче информации иностранным журналистам, должен знать о его задержании (в 1974-ом это еще помогало, но с 1977-го уже нет). И он поехал к Браиловским, рассказал о происшедшем, и Ира на следующий день поехала с ним и, представившись его тетей, ждала его в приемной. Во второй половине дня его отпустили и предупредили о недопустимости появляться с Маген Давидом в общественных местах. Мы, со своей стороны, запретили ему поездки в Москву на год. Но в другие города он продолжал ездить. Так в Киеве он был на суде Штерна, но стал все-таки немного осторожней. С 1975 года мы начали интересоваться случаями отъезда подростков без родителей после получения ими паспорта, и просили всех рассказывать нам о таких случаях. В конце 1975 года нам сказали, что был такой случай в Ленинграде, когда мальчику разрешили уехать к старшему брату в Израиль, хотя его родители оставались в отказе. Мы решили, что после окончания школы Алик должен подать самостоятельно (вызов был от бабушки), и он немедленно после получения аттестата в июне 1976-го подал. В августе ему дали отказ с формулировкой «бабушка не является ближайшей родственницей».