Воспоминания

       Конечно, надо быть готовым к худшему, ко всему, но надеяться на лучшее […] Да, страшно, но зато волнующе, зато с надеждой. Вот в чём суть – в надежде. Это – путь надежды, путь свободы. За него надо платить».

       Эта запись говорит о том, что Виталий в каком-то смысле предвидел те трудности, с которыми нам пришлось столкнуться в годы отказа. Он понимал, что это будет непросто, что надо преодолеть страх перед этим необратимым шагом, который изменит всё привычное течение жизни.

       Ну а я? Что я думала тогда? Мне очень трудно восстановить мои тогдашние мысли и чувства. Дневник я не вела, так что справиться негде.

       Всех нас тогда охватывало непреодолимое отвращение к советскому режиму со всем его убожеством; надоело постоянно ощущать над собой «недремлющее око», следящее за твоей лояльностью; угнетало чувство, что нет никакой надежды на перемену. Чешские события, Шестидневная война (то, как это освещалось в советских средствах информации) и «дело самолётчиков» было последней каплей. Отъезд в Израиль казался реальным средством вырваться на свободу, начать новую (пусть непривычную и трудную) жизнь.

       Так подошёл 1972 год.

       И вот наконец долгожданное событие произошло. 31-го декабря 1971 года, к вечеру, к нам вдруг пришёл известный уже тогда активист еврейского движения Габриэль Шапиро в сопровождении молодой и очень экспансивной американки. На шее у неё на длинном шнуре висел маген-давид, «вырубленный» из рублёвого Ленина – «обрезанный Ленин», как она выразилась. Она-то и принесла нам израильский вызов.

       «Длинная ночь русской судьбы для нас подходит к концу» - записал Виталий в дневнике 1-го января 1972 года. Мы почти сразу же, в январе, пошли в ОВиР, чтобы узнать, какие нам нужны документы для подачи заявления на выезд в Израиль. Их оказалось немало – точно уже не помню, какие именно.

       Самым болезненным была проблема так называемой характеристики, которую необходимо было получить с места работы. Эта характеристика должна была быть, как и обычно, подписана «треугольником»: руководителем предприятия, парторгом (независимо от того, состоял ли ты в партии или нет) и председателем профсоюза. Но в той характеристике, которую нужно было принести в ОВиР, должно было быть чёрным по белому написано, что она дана для представления в ОВиР в связи с «отъездом в Израиль на постоянное место жительства».

       В начале, в 1970-71 годах, на предприятии обычно устраивалось общее собрание (или собрание отдела, а иногда – и то, и другое), на котором каждый сотрудник должен был «заклеймить» отъезжающего, как «изменника родины». Лишь немногие решались не являться на такие сборища. Кончалось это увольнением. Члена партии, естественно, из партии исключали. Эта процедура была многоступенчатой: собрание членов партии отдела, общее собрание членов партии предприятия, в заключение - заседание райкома. Поэтому многие предпочитали уйти с работы «по собственному желанию» (в том числе, чтобы не подводить своего начальника, для которого это нередко кончалось выговором по партийной линии), как бы «в обмен» на выдачу характеристики.

       Мы решили, что Виталий, чтобы не подводить своего начальника Делюсина, уйдёт с работы по собственному желанию, а характеристику представит из домоуправления. Но одна характеристика на семью должна была быть обязательно с работы – в Советском Союзе не могло быть такого положения, чтобы и муж, и жена, не достигшие пенсионного возраста, оба не работали.

       6-го февраля (это был конец недели, возможно, четверг) я пошла к заместительнице заведующего нашей кафедрой для объяснений. Я попросила об увольнении по собственному желанию с понедельника в обмен на характеристику. Выслушав меня, она очень испугалась, но характеристику дать обещала. Я действительно получила характеристику, но уволена была прямо со следующего дня.

       В конце концов, все необходимые бумаги были нами собраны, и 25-го февраля 1972 года мы вчетвером (Виталий, его сестра Маруся, моя мама и я) подали документы в ОВиР.

       Началась ещё одна томительная пора ожидания – ожидания ответа из ОВиРа. Вот что пишет Виталий в дневнике: «От долгого безделья (в смысле профессиональном) развивается некоторая неуверенность в своих силах» (запись от 20.3.1972). И ещё: «Приближается два месяца со дня подачи, и ожидание становится тревожнее. П. вчера сказала, что, по слухам, Отдел науки протестовал против того, чтобы меня отпустили, на том основании, что я читал в спецхране. Нелепость подобного обвинения бросается в глаза» (21.4.1972).

       Знали бы мы тогда, что это ожидание продлится более четырёх лет!

       Наконец, 13-го июля 1972 года позвонила инспектор Сивец из ОВиРа и сказала, что Виталий и я получили отказ, а Маруся и моя мама – разрешение. Но мамы к тому времени уже не было в живых, о чём Виталий сообщил в ОВиР сразу после ее смерти в апреле 1972 года.

       16-го июля 1972 года Виталий записывает в своём дневнике: «Оказалось, отказ перенести легче, чем я думал. Я страшился отказа, как катастрофы, подобной смерти; думал, что буду оправляться от этого удара неделями. Но сейчас я уже пережил этот удар и думаю о том, как на него ответить». Однако, в записи от 1-го июня 1976 года, уже после получения нами разрешения на отъезд, Виталий пишет по-другому: «Я помню, каким ударом было для меня получение отказа: я всё-таки думал тогда, что при полном отсутствии секретности они мне не откажут».

       24-го июля, вскоре после того как мы получили устный отказ из ОВиРа в ответ на наше заявление о выезде в Израиль, Виталию «позвонил приятный мужской голос» (так он сам пишет в дневнике, запись от 25-го июля), отрекомендовавшийся Виталием Васильевичем Бойко из Бауманского райкома КПСС. Он оказался заведующим отделением агитации и пропаганды.

       Когда Виталий пришел к нему, тот предложил ему, не более и не менее, устроиться на работу, и не где-нибудь, а в отделе Китая Института Востоковедения АН СССР, т.е. в том самом отделе, в котором Виталий работал до своего ухода перед подачей документов на выезд. Когда Виталий в ответ на это предложение ответил, что он не собирается отказываться от своего намерения уехать в Израиль, Бойко сказал: «Что вы, что вы, разумеется, вы просто будете ждать, а когда получите визу, к вам не будет никаких претензий». По его словам, райком крайне обеспокоен тем, что такой специалист без работы.

       Казалось бы, прекрасное, гуманное предложение. Но мы, прожившие при этом режиме всю нашу жизнь, понимали, что просто так такого не бывает. Виталий правильно вычислил, что инициатива исходит, повидимому, от его бывшего шефа Льва Петровича Делюсина, который высоко ценил Виталия как специалиста и в 1969 году добился его зачисления в отдел Китая ИВАНа, который он сам и возглавлял.

       Виталий решил отказаться от этого предложения, тем самым вступив на путь открытой борьбы с власть предержащими. Вот как он мотивировал свой отказ в уже упомянутой записи в дневнике:

       «Я стал думать, что все это значит, и пришел к выводу, что они хотят отказать мне, сославшись на то, что я крупный специалист и могу быть использован здесь. Если я при этом буду на работе и буду получать зарплату, их позиция будет как-то звучать, если нет, она будет чрезвычайно слабой. Исходя из этого я решил дальше в эту западню не лезть. [...]

       2. Полная невозможность взять на себя политические и идеологические обязательства, вытекающие из работы в идеологическом учреждении»

       И в более поздней записи, от 17-го августа 1972:

       «Ситуация ученого... Когда работает ученый-техник или физик – то ясно, что он приносит пользу своим злейшим врагам, строит новый Рамзес фараонам. Поэтому позиция их ясна. Что же касается моей позиции, то она сложнее. Фактически они не хотят, чтобы я был там; буду ли я работать на них здесь, им безразлично. Но я чувствую отвращение к тому, чтобы возвратиться в Институт, я ощущаю это как капитуляцию».

       Сейчас можно задаться вопросом, правильно ли поступил Виталий? Ведь это, помимо всего прочего, означало «дразнить врага», т.е. напрямую «вызвать на себя огонь». Многие отказники продолжали тихо сидеть и работать, дожидаясь каких-то перемен и «милостей» от начальства. Когда мы только что поженились, один из моих знакомых сказал мне: «Знаете ли вы, что вы вышли замуж за Дон-Кихота?» Я сказала, что, если это так, это большая честь для меня. Я не считаю Виталия Дон-Кихотом: в данном случае он поступил правильно, ни в чем не поступаясь чувством собственного достоинства. Согласившись на их предложение, он изменил бы самому себе, потерял бы уважение к себе.

       26-го июля пришел «официальный» ответ из ОВиРа: Виталию действительно отказали в разрешении на выезд «как крупному специалисту», а Маруся получила разрешение. Вот что пишет Виталий в дневнике в связи с этим (запись от 4-го августа 1972 года): «7-го мая я записал “научиться мужеству ждать”. Это теперь еще во сто раз важнее. Ждать, надеяться, не терять бодрости. Не так всё это просто».

       10 августа Маруся уехала – с маленьким чемоданчиком. Очень хорошо помню, как мы провожали её. В тот год в Москве стояла сильная жара, горели подмосковные торфяники. Небо было в дымке, пахло гарью. По дороге в аэропорт водитель такси принялся было рассуждать о том, что, вот мол, «они» уезжают, «им» на всё здесь наплевать, вот «они» и поджигают леса. Виталий резко оборвал его рассуждения, и он замолчал.

       Маруся долетела очень быстро – мы получили от неё телеграмму, что уже 11-го она была в Иерусалиме. А вскоре в Москве поползли слухи, что 3-го августа был принят закон о том, что за вузовский диплом с уезжающих будут брать от 6 до 11 тысячи рублей. Слухи эти вскоре подтвердились, и мы были очень рады, что Маруся успела вовремя уехать. Такие деньги, при наших-то зарплатах, нам и во сне не снились.

       Вот что пишет Виталий в дневнике в связи с этим: «Если это так, то выезду образованных людей будет положен конец, во всяком случае, на ближайшие годы. Посмотрим. Во всяком случае, мы не одиноки» (запись от 13.8.1972). И далее, в записи от 16-го августа 1972: «Основной смысл меры, как мне кажется, ликвидировать алию образованных людей».