Воспоминания

Минувшее проходит предо мною…

Страницы воспоминаний 80-х годов

Часть 1

Наталия Юхнёва

Наталия Васильевна Юхнёва, доктор исторических наук, профессор, Музей Антропологии и Этнографии (Кунсткамера) им. Петра Великого Российской Академии наук.

Несостоявшийся доклад
в Географическом обществе. 1984 г.

       Организатором несостоявшегося заседания был Георгий Владимирович Пионтек. Этот удивительный человек с трагической судьбой скончался весной 2005 года. Архитектор, он всю жизнь посвятил попыткам создания под Ленинградом парка-музея, где хотел сохранить элементы старого быта разных народов нашей страны, но преимущественно – Петербурга и Северо-Запада. Идею свою воплотить в жизнь ему не удалось, хотя он с неослабевающим энтузиазмом до последних своих дней продолжал прилагать к этому невероятные усилия.

       В семидесятые и в начале восьмидесятых годов Г.В. Пионтек довольно часто приходил в Институт этнографии, в дирекцию и в наш Восточнославянский сектор, – для обсуждения своего проекта и ради поддержки, которую надеялся получить от Института. Однажды Георгий Владимирович зашёл в наш кабинет, я была одна. Среди книг на моём столе он увидел несколько номеров журнала “Judaiсa Bohemia” (издание Государственного Еврейского музея в Праге), привезённых мной из Чехословакии, заинтересовался. Зашёл разговор о закрытости еврейской темы.

       - Мне так хотелось бы рассказать публично о пражском еврейском музее, не знаю, как и где это сделать…

       - Попробуем, - сказал Пионтек. - Попробуем устроить такое заседание.

       Незадолго до этого Георгий Владимирович создал в Географическом Обществе Комиссию по организации музеев в природе - главным образом, для обретения определённого статуса энтузиастами, которых объединила его мечта о ленинградском парке-музее. Тему моего выступления мы сформулировали так: “Бывшее пражское гетто – музей под открытым небом”.

       Организационный период в Географическом обществе длился несколько месяцев. Как рассказывал потом Пионтек, тема вызывала сомнение, много сил ушло на “согласование”. За это время произошло следующее.

       Я пригласила принять участие в заседании Михаила Анатольевича Членова, сотрудника московской части нашего института. Учёный-индонезист, он также ездил в экспедиции к народам севера, писал о них. С начала 70-ых Михаил Анатольевич был активистом еврейского движения; кроме “политики”, вёл и культурную работу – преподавал иврит. В настоящее время М.А.Членов – декан филологического факультета Государственной академии им. Маймонида (в Москве) и крупный общественный деятель: он возглавляет общероссийскую еврейскую структуру – Ваад, является президентом Федеральной еврейской национальной автономии России и генеральным секретарём Евроазиатского еврейского конгресса. Тогда, в 84-м, я знала о научных интересах Членова в области иудаики, участие же его в еврейском движении было мне ещё неизвестно. Как-то он приезжал в Ленинград работать над еврейскими фондами ГМЭ (Государственный музей этнографии, теперь – РЭМ). Ему предоставили такую возможность, чтобы воспользоваться его знанием еврейских языков (идиша и иврита) для приведения в порядок и описания еврейского фонда. Михаил Анатольевич надеялся опубликовать результаты своих изысканий. Однажды в разговоре, который происходил у нас в институте за чашкой чая в кругу этнографов-востоковедов, я сказала, что хотела бы выступить с докладом или лекцией о пражском еврейском музее. Михаил Анатольевич усмехнулся:

       - Ничего у Вас не выйдет.

       - А у Вас – опубликовать – выйдет? – парировала я.

       Разговор этот состоялся задолго до описанной встречи с Пионтеком, я вспомнила о нём, написала Членову, пригласила приехать; он согласился. В месяцы, предшествовавшие ожидаемому заседанию, я побывала в командировке в Москве, и мы окончательно обо всём договорились: Михаил Анатольевич сделает сообщение под названием “Раннесредневековые еврейские поселения в Чехии и Киевской Руси”. Пионтек не возражал, хотя тема и не укладывалась в проблематику, связанную с музеями под открытым небом.

       Там же, в Москве, я встретилась с Игорем Ильичём Крупником. В нашем институте он занимался этнографией народов севера. Кроме того, возглавлял этнографическую комиссию в московском филиале Географического общества, организовал там интересные циклы докладов, среди них были и доклады по иудаике: ГО давало для этого известные возможности, в нём сохранялся более или менее свободный дух и стиль. Сейчас Крупник живёт в США, его работы по-прежнему посвящены северным народам.

       Игорь сидел за машинкой в пустой комнате своего отдела и печатал статью о лахлухах (курдских евреях), написанную им совместно с М. Куповецким (который был тогда аспирантом нашего института, а теперь живёт в Москве, ведёт научные исследования и преподаёт еврейскую историю). Я попросила посмотреть.

       - Вам интересно?

       Конечно, мне было интересно!

       Сколько всё же примешивалось в наши ощущения – не знаю даже, как назвать – политики, что ли? Но это неверно… Может быть – сопротивления?

       - Смотрите, - говорил Игорь, - тут что ни фраза, то слово евреи. Вот редактор-то испугается!

       Уж не знаю, испугался ли редактор, но статья появилась на страницах журнала “Советская этнография”.

       Я рассказала Игорю о планируемом заседании в Географическом обществе и прочла отрывок из статьи В.В. Стасова о еврейском музее на Всемирной выставке 1878 г. в Париже (я собиралась использовать её в своём докладе).

       В конце 19 века в Петербурге выходила “Еврейская библиотека” – периодическое издание, ставившее своей целью знакомить с еврейской историей, культурой и литературой русских и говорящих по-русски евреев. С “Еврейской библиотекой” регулярно сотрудничал известный критик В.В. Стасов. В 1879 г. (т.7) в ней была опубликована его статья под названием “После Всемирной выставки”. Написанные более ста лет назад, слова Стасова звучали весьма актуально.

       “Ещё очень недавно, немного десятков лет тому назад, коллекция еврейских предметов, подобная выставленной в 1878 году, в особой специальной зале Трокадерского дворца, была бы просто немыслима: ею могли бы тогда интересоваться лишь сами евреи, не больше. Все остальные не обратили бы на неё никакого внимания, или, если б даже заметили её, наверное, отнеслись бы к ней с презрением. Какая разница нынче! Толпы всемирной публики, с более просветлённою против прежнего времени головою, значит более справедливые и интеллигентные, рассматривали и этот отдел с тою же самою симпатией, любопытством и внимательностью, с какими рассматривали…отделы африканский и океанийский, египетский или камбоджийский, испанский или норвежский, персидский или финляндский, турецкий или польский…, древне-греческий или французский, испанский и немецкий средневековый. В течение последних десятилетий учёными разных европейских народностей столько сделано громадных и симпатичных усилий для того, чтобы, наконец, исследовать и узнать древнееврейское искусство Палестины во всей его ширине, изяществе и разнообразии, что не могла уже никого дичить мысль: узнать и изучить еврейское искусство тоже и на нашей европейской почве, в течение средних веков и следовавших за ними столетий”. “Было бы неестественно, чтобы вслед за тем не возбудилось столько же симпатии и интереса к судьбам национального еврейского искусства и в течение столетий, пронёсшихся над еврейством после падения древнего мира. Результаты этих симпатий и интересов в первый раз явились на глаза всех, в большом блеске, на всемирной выставке 1878 года, в форме Еврейского музея”.

       В Ленинграде я познакомилась с Михаилом Бейзером, отказником, водившим экскурсии по “еврейскому Петербургу” и руководившим организованным им квартирным историческим семинаром. Встретиться с ним попросил меня сотрудник нашего института Эмиль Евсеевич Фрадкин, археолог. В то время он тяжело болел и в институт не ходил (он умер два месяца спустя). Разговор произошёл по телефону.

       - У меня есть молодой друг, он интересуется историей петербургских евреев, хочет с Вами познакомиться. Вы занимаетесь этническими меньшинствами Петербурга, может быть, знакомство будет интересно не только ему, но и Вам. И добавил: - Миша настроен несколько националистически, но я думаю, Вы простите ему это.

       Последнее замечание, видимо, было вызвано желанием подготовить меня к встрече с ещё совсем незнакомым мне миром отказников и сионистов.

       Миша пришёл ко мне в институт в 15 мая. Почему-то не сказал, что собирает воспоминания; это меня, безусловно, сильно бы заинтересовало. Дело было, видимо, в том, что воспоминания были о советском времени, он их пока не обрабатывал, главная в то время его работа (он водил экскурсии по еврейскому Петербургу) относилась к 19 веку. Да тематика и моих исследований не выходила за пределы этих хронологических рамок, и Миша об этом знал. Он спросил, не может ли быть чем-нибудь полезен. Я поинтересовалась:

       - Вы знаете языки?

       - Английский. – Это не то, что было мне нужно.

       - А еврейские?

       - Нет…

       Разговор наш всё время кто-нибудь прерывал, да и голова моя была занята предстоящим выступлением в Географическом обществе. Я пообещала в будущем продолжить нашу беседу и пригласила на свой доклад.

       Приглашение это, я подозреваю, сыграло определённую роль в запрете моего выступления. В течение двух дней в прослушиваемых КГБ телефонах звучало: Географическое общество, доклад о еврейском музее. При этом не соблюдалось никакой конспирации – доклад-то в официальном учреждении, не какое-нибудь тайное собрание, о котором следует сообщать только лично.

       Я пригласила на доклад нескольких своих знакомых, главным образом, коллег из своего института, но не только. Сотрудник Института востоковедения, которого я знала со студенческих лет, сказал:

       - Ты что, Наташа, не понимаешь, что тебя подставили? Не понимаешь, чем это грозит? Если не поздно, откажись.

       В Географическое общество он не пришёл.

       Очень обрадовалась приглашению и пришла на доклад моя бывшая одноклассница.

       В назначенный день, 18 мая, в Географическое общество мы отправились втроём – я, моя дочка Катя (сын пришёл отдельно) и моя близкая подруга и коллега по институту, Елена Владимировна Иванова. Катя несла большую сумку с иллюстрациями – слайдами, альбомами.

       На улице перед зданием Географического общества поджидал Пионтек, сказал взволнованно:

       - Мне нужно поговорить с Вами.

       Отвёл меня в соседнюю подворотню, почему-то прислонил к стене (вероятно, на случай возможного обморока!). Лицо у него было бледное и растерянное.

       - Заседание запретили. Был звонок из КГБ. Ничего поделать нельзя. Вы можете сейчас же уйти. Я сам разберусь с публикой.

       - Ну, нет, - возразила я. - Посмотрим, что будет.

       Ведущая в зал заседаний широкая лестница была запружена людьми. Кто-то шёл наверх, кто-то спускался, уходя. Среди уходящих был Исидор Геймович Левин, доктор филологических наук, известный в ленинградском учёном мире. Твёрдо сказал:

       - Наталия Васильевна! Немедленно уходите отсюда.

       И со своей обычной язвительностью заговорил о том, что я берусь не за своё дело, что я не знаю действительной истории музея, правды о деле Сланского…

       - Уж сколько знаю… - сказала я примирительно.

       Зал был переполнен, непонятно даже, как туда потом поместились те, кто сначала толпились снаружи. Здесь были мои коллеги – человек шесть-семь, сотрудники других академических институтов и, конечно, члены комиссии и просто завсегдатаи Географического общества. Но основная часть присутствующих состояла из тех, кого Членов назвал еврейской общественностью. Многие были в ермолках (которые, как я потом узнала, теперь назывались кипа), - такое в те времена в общественном месте (кроме синагоги, разумеется) увидеть было нельзя.

       На сцену поднялся Г.В. Пионтек. Он сказал то, что ему велено было сказать.

       - Заседание отменяется по техническим причинам – нет электричества.

       И ведь на самом деле затеяли какой-то ремонт!

       Зал загудел. Георгий Владимирович умудрился довольно долго поговорить, но, в общем, всё о том же. Никто уходить не собирался. Было около семи вечера, в это время в мае (разгар белых ночей) очень светло. Я поднялась со своего места в первом ряду и сказала:

       - Я могу сделать доклад и без электричества. Только не придётся показывать слайды, это жаль, но ничего.

       Галина Васильевна Старовойтова (она работала тогда у нас в институте, в группе этнографии города, которой я руководила) и Игорь Григорьевич Ильин (член Этнографической комиссии ГО) отправились к учёному секретарю Б.И. Кошечкину (кто-то третий был с ними ещё – из публики) договариваться о том, чтобы доклады всё же состоялись. Ничего у этой делегации, конечно, не вышло. Как и у меня (я начала с того, что сходила в самом начале к Кошечкину). Но ни один из присутствующих не покинул зал. Пионтек, Членов и я теперь уже сидели за столом президиума. Какой-то молодой человек вбежал на сцену и обратился к залу и к нам:

       - Раз уж мы здесь собрались, так чтобы не напрасно, давайте попросим докладчиков хоть конспективно рассказать, о чём они хотели говорить, хоть по десять минут.

       Я встала за кафедру. В зале наступила звенящая тишина. Впервые стало мне понятно выражение “слышно, как муха пролетит”. Надо было сказать что-то главное, успеть сказать, пока не прервали. Марина Коган (она тоже была в моей группе в институте, сейчас живёт в США) мне потом говорила: “Я никогда не слышала, чтобы Вы так волновались…”.

       Воспроизвести точно моё выступления я не могу, о примерном его содержании можно судить по сохранившимся фрагментарным отрывкам.

       - Есть в Праге музей, в который приходят тысячи людей со всего света, но который никогда не показывают советским туристам…

       Я была в Праге дважды – только дважды, но не по туристской путёвке, а в научной командировке и в гостях у одной из моих чешских коллег. В общей сложности – менее месяца. Это очень мало, чтобы узнать Прагу, но вполне достаточно, чтобы почувствовать её, полюбить, навсегда запомнить.

       В Еврейском музее я была несколько раз, познакомилась с его сотрудниками, видела кое-что из фондов. В Старо-Новой синагоге присутствовала на одном из осенних праздников. Так что мой рассказ, хотя и основан на книжных знаниях, но подкреплён личными впечатлениями и личным чувством. Осмотр пражского еврейского музея производит особенно глубокое впечатление, потому что это памятник культуры, исчезнувшей в наше время, на нашей памяти в результате страшных злодеяний нацизма.

       Проводили меня аплодисментами.

       Потом выступил М.А. Членов, кратко рассказал содержание своего доклада.

       Расходились группами, многие – по квартирам. Членов пригласил меня в одну из компаний. Я спросила: “Вы уверены, что не будет нежелательных людей?”, он ответил “нет”. Впоследствии я больше никогда таких бестактных (и глупых) вопросов не задавала, мне на самом деле было всё равно.

       По просьбе Пионтека сделал макет приглашения на заседание ГО (офорт) художник Евгений Лазаревич Блюмкин (с изображением Старо-Новой синагоги), он не был тиражирован, и идея с пригласительным билетом осталась нереализованной. У меня есть два отпечатка. После несостоявшегося выступления Блюмкин протянул мне отпечаток другой своей работы с надписью “Благодарю”. Многие из публики, уходя, говорили: “Спасибо!”.

       Через два дня, в воскресенье, собрались у меня – обсудить происшедшее – Г.В. Пионтек, М.А. Членов, Г.В. Старовойтова, её муж, социолог Михаил Вениаминович Борщевский (во время нашего заседания он выступал с собственным докладом в другом помещении ГО), присутствовавшие в Географическом обществе мои коллеги Е.В. Иванова и Е.В. Ревуненкова, и ещё двое не бывших там. Участвовали в “собрании” и мои дети, Катя и Андрей.

       Доклад мой не состоялся, но состоялось событие, которое имело определённый резонанс, главным образом, среди еврейской общественности, но также отчасти и в научных гуманитарных кругах. В зале было примерно 150 человек, можно думать, что осведомлёнными оказались около тысячи, не очень много, конечно. Мне же это событие открыло дорогу в еврейское движение.

       Заседание в Географическом обществе происходило в пятницу. В ближайший рабочий день меня вызвал к себе директор Рудольф Фердинандович Итс. Он держался со всеми панибратски, ровесников называл по именам (без отчеств, что тогда ещё не было так распространено, как теперь) и говорил им “ты”, даже если знакомство состоялось в достаточно солидном возрасте.

       Произошёл такой разговор:

       - Мне сообщили о тебе странную вещь – будто ты выступила с докладом, в котором предлагаешь зарубежному государству создать какой-то музей…

       - Ну, тут всё перепутано. Доклад, хотя и был назначен, не состоялся, а музей, напротив, давно существует, независимо от моих “рекомендаций”.

       - Всё равно, это детали, но как ты могла? – рокотал Рудольф Фердинандович, и разводил руками, - Вот уж не ожидал от тебя, не ожидал…

       Сообщение, конечно, было получено из КГБ, но директор об этом умолчал. Более близкое знакомство с Комитетом состоялось у меня год спустя.

       Весной того же 1984 года на этнографической конференции в Черновцах обсуждали всё происшедшее собравшиеся в нашем с Г.В. Старовойтовой номере гостиницы М.А. Членов, И.И. Крупник, М.Э. Коган. Крупник потом сказал мне: “Наталия Васильевна! Вы должны понять, что с этого момента Вы вступаете в еврейское культурное движение. Со всеми возможными последствиями…”.