Воспоминания

Минувшее проходит предо мною…

Страницы воспоминаний 80-х годов

Часть 2

Наталия Юхнёва

Еврейское кладбище, 1985 г.

       Осенью 1984-го Михаил Бейзер пригласил меня на заседание своего семинара - послушать доклад о средневековой пражской еврейской общине. После этого я стала постоянным участником семинара в течение трёх сезонов, до отъезда руководителя в Израиль в мае 1987 г. В Израиле Бейзер стал профессиональным историком, читает лекции в Иерусалимском университете и несколько лет был соредактором издающегося в Иерусалиме на английском языке научного журнала, который публикует исследования, посвящённые евреям Восточной Европы (в основном – бывшего Советского Союза). Но главное - он пишет и издаёт книги о российских евреях. Для жителей нашего города особенно примечательна глубоко научная, основанная на анализе огромного количества источников и вместе с тем прекрасно написанная и потому доступная и интересная и для неспециалиста книга “Евреи Ленинграда. 1917-1939. Национальная жизнь и советизация”.

       В начале апреля 1985 г. на очередном заседании исторического семинара Бейзер объявил, что в ближайшее воскресенье на Преображенском еврейском кладбище состоится траурная церемония, посвящённая памяти евреев — жертв геноцида и героев антифашистского сопротивления.

       После семинара, прощаясь, Миша сказал мне:

       - До свиданья, до встречи на следующем занятии.

       - Но мы же увидимся в воскресенье! - возразила я.

       Миша удивился и нахмурился. Он считал это небезопасным для меня (как потом выяснилось, вполне обоснованно). Произнёс с сомнением:

       - Вы собираетесь прийти? Ну что ж, ладно.

       Первый раз на еврейском кладбище я была в 1947 г.

       5 декабря в автомобильной катастрофе погиб отец моей одноклассницы и подруги Тани – профессор химического факультета Ленинградского университета Арон Соломонович Броун. Весь наш класс пошёл его провожать.

       От Университета до Московского вокзала медленно двигалась машина с открытым гробом, а за ней, как мне казалось тогда, - бесконечная колонна провожающих. Арон Соломонович был прекрасным лектором, его любили студенты, но всё-таки грандиозность похоронной процессии, как я теперь думаю, объяснялась не только этим, но также – трагичностью его гибели. Похороны превратились в демонстрацию. У Московского вокзала ждали машины. Большая часть провожающих разошлась. Но машин было достаточно, церемония и на кладбище была многолюдна.

       Месяц спустя, 13 января точно так же, якобы в автомобильной катастрофе, погиб Соломон Михоэлс. В моём ближайшем окружении поняли это однозначно – убит. Сходство с гибелью Таниного отца было поразительным.

       В 1985 году весна была поздняя, на кладбище ещё не стаял снег. Миша объяснил хорошо, найти место встречи было легко. Тем не менее, два-три человека в отдалении друг от друга стояли на дорожках и молча, кивком головы или незаметным движением руки, показывали направление. Запомнился один, это был Аба Таратута, многолетний отказник; познакомились мы спустя около года (сейчас он живёт в Израиле).

       Я подошла к могиле, возле которой должно было произойти всё намеченное. Высокий необычный памятник: две металлические стойки, диагональная решётка, в верхней её части - большая шестиконечная звезда, ниже - мраморная доска. На доске - имена членов одной большой семьи, погибших в годы войны. Но похоронены они не здесь. Или вообще не похоронены. На доске - названия мест их гибели: Освенцим, Сталинград, Красный Бор (под Ленинградом), Петсамо (на Кольском полуострове). Такая надпись превращает памятник в символ.

       Пришла я рано, на ближайших дорожках прогуливались несколько человек, мне незнакомых. Я немного побродила по кладбищу, вспоминая стихи Павла Тычины, которые собиралась прочитать, если представится такая возможность. Ровно в двенадцать все были на месте. Незнакомых оказалось всего несколько человек, большинство - члены исторического семинара. Открыл митинг Данила Романовский. Он объяснил, что День памяти приурочен к годовщине восстания в Варшавском гетто, что отмечают его во всём мире евреи и неевреи, только у нас о трагедии и героизме евреев молчат. Романовский ездил по городам и местечкам Белоруссии, собирал рассказы о Катастрофе; сейчас живёт в Израиле, преподаёт еврейскую историю. Было ещё несколько выступлений. Произвёл впечатление рассказ Абрама Лазаревича Каплана (имя, разумеется, я узнала позже) о его бегстве из гетто.

       Я стояла рядом с Бейзером. Шепнула:

       - Я хочу выступить…

       - Скажите Романовскому. Только не очень длинно.

       Пробралась поближе к памятнику, где распоряжался Романовский. Он кивнул и, когда посчитал нужным, тихо сказал - “говорите”.

       Мне хотелось передать собравшимся свою скорбь о погибших и восхищение героями, выступить от имени тех, кого так же, как меня, навсегда опалила трагедия еврейского народа.

       - Я хочу сказать от имени тех неевреев, кто не пришел сюда потому только, что не знают об этом дне или не знают, куда можно прийти... Я прочитаю стихи украинского поэта Павла Тычины, написанные в 1942 году, страшном году нацистской расправы над евреями.

       Народ еврейский, дань прими мою!
       Не только боль пером моим водила
       В тот час, когда у смерти на краю
       Сынов твоих лихая смерть косила.
       Я дух твой, силу гордую твою
       Воспеть хочу. Бессмертна эта сила!
       А родилась она давно, когда
       Ты был един, и дети были в сборе.
       И ты бурлил, как горная вода.
       И пред тобой был путь широк, как море.
       Но вдруг подкрался недруг и – беда! –
       Ты голубем забился в горьком горе.
       Забыть нельзя – в средневековье ты
       Ни королю, ни королеве не покорялся.
       Дивной чистоты
       Звучали голоса в великом гневе.
       То Ибн Габирола из темноты,
       То Эзры, то Егуды Бен Галеви.
       А в девятнадцатый жестокий век
       О, сколько от царей ты настрадался!
       Еврей! Да разве это человек! –
       Смеялись громко. Терниями стлался
       Твой скорбный путь. О, сколько слёзных рек!
       И вдруг Шолом-Алейхем рассмеялся.
       Тот смех, как неразгрызанный орех
       По головам царей запрыгал. Вскоре
       Его встречали на дорогах всех
       И слышали на всем земном просторе
.        Не смех, а сила. Не оспорить тех,
       Кто силой духа переспорил горе.
       На Западе в твоих детей
       Вонзились когти зверя-людоеда.
       Не сыщешь слов, чтоб описать
       Позор творимого. Невиданные беды
       Ты пережил. Доколе же терпеть?
       Но будет, будет день – придёт победа!
       Идут повстанцы, что в ярах, в лесах
       Невидимы, могучи, вездесущи.
       Кипи, наш правый гнев! В огне, в боях
       За гетто отомсти! За мрак гнетущий.
       Пусть ненавистный враг узнает страх
       Перед грозой, со всех сторон плывущей.

       Мы из Европы слышим стоны: мать
       О детях плачет. Это плачь Рахили.
       И слёз ей неутешных не унять.
       К позорному столбу те слёзы пригвоздили
       Убийц! Фашистам надо бы рыдать –
       Одной ногой они уже в могиле!
       Народ еврейский! Дань прими мою!
       Не только боль пером моим водила
       В тот час, когда у жизни на краю
       Сынов твоих лихая смерть косила,-
       Я дух твой, силу гордую твою
       Воспеть хочу. Бессмертна эта сила!

       Стихи Тычины приведены с купюрами и с моими исправлениями перевода, - именно в том виде, как я их тогда прочла.

       Траурный митинг окончился. Расходились поодиночке, не все сразу. Миша крепко взял меня под руку и быстрым шагом повёл к выходу. Когда мы были уже далеко от кладбища, он заговорил:

       - Наталия Васильевна! Я вижу, что всё это очень серьёзно... Вы можете мне сказать, если это не секрет, конечно, - почему?

       - Какой же тут может быть секрет? Но в двух словах не расскажешь... Приходите ко мне на праздниках.

       Второго мая Миша пришёл вместе с Семёном Фрумкиным, членом исторического семинара и редактором (вместе с Бейзером) самиздатского журнала ЛЕА (Ленинградский еврейский альманах).

       Когда я кончила свой рассказ, Миша сказал с сомнением:

       - Так не бывает. - Подумав, добавил, - Раньше, может быть, и бывало, а теперь - нет...

       Впоследствии мне не раз задавали вопрос: что надолго связало меня, русскую, с еврейским движением? Я отвечала - одним подробнее, другим - короче. Когда-нибудь я, возможно, напишу об этом. А также о том, что и в наше время “так бывает” (и даже нередко).

       Пока же - несколько слов о возникновении в Ленинграде традиции отмечать на еврейском кладбище День памяти евреев - жертв нацизма и героев сопротивления.

       На западе нашей страны в каждом большом и малом городе есть место, где убивали евреев. В дни годовщин массовых казней там собирались люди, чтобы почтить память погибших. Где-то это были более или менее многолюдные митинги, где-то - несколько человек, скорбящих о близких. В Ленинграде нет такого места и такой даты (о трагических событиях в Пушкине/Царском Селе тогда ещё не знали). Международный День Памяти - на иврите Йом ха-Шоа (“день жертв”) - приурочен к годовщине начала восстания Варшавского гетто в апреле-мае 1943 года; дата его подвижна, так как отмечается по еврейскому (лунному) календарю. Этот день и стали отмечать ленинградцы.

       Впервые его отметили 1 мая 1981 года. Хотя дело происходило на квартире, собралось более 60 человек. Читали “Бабий яр” Е.Евтушенко, звучала 1-я часть 13-ой симфонии Д. Шостаковича. На следующий год решили провести митинг под открытым небом. Десять человек отправились на Пискарёвское кладбище, где похоронены жертвы блокады. Здесь ежегодно в День Победы 9 мая проходит многолюдный траурный митинг. Куда ещё было пойти ленинградцам, чтобы почтить память погибших от геноцида евреев? Две патрульные машины стояли наготове, но, убедившись в малочисленности группы, вскоре уехали. Вернуться после кладбища в заранее намеченную квартиру не удалось - её блокировала милиция. Собрались в другом месте. Тихо сидели при звуках траурной музыки, слушали рассказы о жертвах и героях Катастрофы. В 1983-м, в год сорокалетия восстания в Варшавском гетто, траурную дату решили отметить на еврейском кладбище. Посчитали, что там будет спокойнее. И в самом деле, милиция патрулировала кладбище только снаружи, митинг провести ничто не помешало. С тех пор и повелось в День Памяти собираться на еврейском Преображенском кладбище. С каждым годом число участников росло: если в 1983-85 годах собиралось не более двадцати-тридцати человек, то в 1986 - уже около семидесяти. В 1986 г. со мной на кладбище пришла моя дочь Екатерина, в 1987 - также и сын Андрей. Об этом - мои стихи, написанные в 1987 году:

       Еврейское кладбище в Ленинграде
       Еврейское кладбище
       С православным названием - Преображенское.
       Мы приходим сюда каждую весну
       в один и тот же день –
       день восстания Варшавского гетто,
       День Памяти жертв и героев.
       Мы стоим у скромной могилы
       и вспоминаем всех,
       кто погиб в катастрофе войны.
       Мы клянёмся друг другу
       сохранить память о погибших,
       об их жизни и смерти,
       об их героизме,
       и о том мире,
       который ушёл вместе с ними.
       Сохранить для тех, кто придёт после нас,
       чтобы они могли сострадать жертвам
       и гордиться героями.
       Мы - это те, кто приходит
       в Йом ха-Шоа
       на еврейское кладбище в Ленинграде.

       На первом после Дня памяти (85-го года) семинаре (Бейзер отсутствовал, он уехал в Москву на очередную демонстрацию “отказников”) я почувствовала (хотя ничего не было сказано), что стала окончательно “своей”. Ко мне всегда относились вполне доброжелательно и доверительно, но присутствием на кладбище и выступлением я поставила себя в равное с остальными рискованное положение относительно “органов”.

       В первых числах мая в институте в комнату, где я сидела вместе с коллегами, быстрым шагом вошёл, почти вбежал, со взволнованным лицом и какими-то расширенными глазами, учёный секретарь. Сказал негромко: “Вас вызывают в дирекцию”. Провожая меня в свой кабинет, пояснил: “Из КГБ пришли…”. Там ждали два сотрудника Комитета. Один со мной разговаривал, другой сидел в отдалении, не вмешивался. О кладбище речи не было. Мне посоветовали не общаться с Бейзером, ничем с ним не делиться (“А то наши материалы уйдут бог знает куда”). Опытные люди объяснили мне потом, что со мной обошлись в высшей степени уважительно. Во-первых, не вызвали в Большой дом, сами пришли. Во-вторых, ничего у меня не выспрашивали, только мягко пожурили.

       Обо всём этом я тотчас же рассказала Александру Сергеевичу Мыльникову, которому безусловно доверяла. Доктор исторических наук, он был тогда секретарём институтской парторганизации (я никогда членом партии не была, но должна заметить, к чести сотрудников, что на эту должность не раз избирали очень достойных людей). Потом Александр Сергеевич несколько лет был директором Кунсткамеры (преемницы Ленинградской части Института этнографии) и заведовал созданным им в 1995 г. Отделом европеистики (он предложил мне работать в нём, я охотно согласилась). В 2003 году его не стало… В соответствие с темой этих заметок приведу отрывок из его поздравления к моему дню рождения в 2000 году (написанного в стиле народной поэзии западных славян):

       Ей повинуются все, в градах Российских живущи,
       Русский, татарин и эст, не говоря о евреях –
       Тех, кто в Приневье живёт и на пыльных брегах Иорданских…

       По возвращении Бейзера из Москвы я сразу же ему позвонила:

       - Придите ко мне, надо поговорить.

       Миша отреагировал мгновенно, тотчас же пришёл. Он знал (не догадывался, именно знал!), что должно было произойти.

       Очень скоро я оказалась в Москве, конечно, обо всём рассказала Членову. Но в его квартире подобные разговоры вести было нельзя, мы долго гуляли по каким-то окраинным кварталам.

       Пришёл ко мне в институт Игорь Котлер, своими этнографическими занятиями связанный со мной и москвичами Членовым, Крупником, Куповецким (сейчас Котлер живёт в США, профессионально занимается иудаикой). Семинар Бейзера мы стали посещать почти одновременно; был он, конечно, и на кладбище. Мы ходили по музейным залам, Игорь возмущался:

       - Кто-то ведь из присутствующих сообщил! Это всё равно как если бы вы пришли в гетто, чтобы чем-то помочь, а на вас донесли немцам…

Йом ха-Шоа - 1987 в Ленинграде и гласность.

       В 1987 году День Памяти решили провести по-новому, как массовый митинг, а не как камерное мероприятие группы лично знакомых между собой людей. Наступили новые времена! Заранее уведомили райисполком и районное управление внутренних дел. Но когда до 26 апреля оставалось десять дней, случилось непредвиденное. В ночь на 17 апреля (за три дня до годовщины дня рождения Гитлера) ленинградское еврейское Преображенское кладбище было разгромлено - несколько десятков надгробий повержены, многие разбиты. Спустя три дня налёт повторился; на этот раз нападению подвергся еврейский участок соседнего кладбища Памяти жертв 9 января (Преображенское было закрыто и охранялось). Милиция проявила преступную нерасторопность: даже представитель ленинградского ГУВД признал, что “сотрудники милиции действовали не так, как положено” и заверил, что “нарушившие свой долг будут привлечены к уголовной ответственности” (опубликовано 22 апреля в “Ленинградской правде”).

       Размах преступления и оставленные на поверженных памятниках изображения свастики свидетельствовали, что это не было бездумным хулиганством. Уже тогда, весной 1987-го, стало ясно, что разгром кладбища - не случайность, а отражение определённой тенденции роста в нашей стране антисемитских настроений. Последующее развитие событий показало это со всей очевидностью. В 1988 году мы стали свидетелями небывалой вспышки антисемитизма, одним из проявлений которого стал разгром еврейских кладбищ в целом ряде городов.

       26 апреля приведённое в порядок после разгрома Преображенское кладбище только-только открылось для посещений. Было воскресенье, люди спешили навестить могилы близких, убедиться, что они в порядке. Не все знали о Дне Памяти. У милиционеров, дежуривших по просьбе организаторов, спрашивали: “Правда ли, что здесь состоится антифашистский митинг?”

       Митинг состоялся на большой площади между входными воротами и синагогой (домом отпевания). В час дня на ступени синагоги поднимаются два человека с белым транспарантом, на котором написано “Йом ха-Шоа” (по-еврейски) и “День Памяти” (по-русски). Люди у транспаранта сменяются в течение всего митинга. Раздаются звуки гимна повстанцев Варшавского гетто и еврейских партизан Польши и Белоруссии (звучит запись). Девушка читает русский перевод (объявляет: “слова Гирша Глика, русский текст - Наталии Юхнёвой”).

       Ты не думай, что пришёл последний час.
       Тучи чёрные затмили свет для нас.
       Но настанет день - его с тоскою ждём.
       Барабаном отбивая шаг, идём.
       Везде – от южных пальм до северных снегов -
       Несём мы нашу боль в истерзанных сердцах.
       Но там, где льётся кровь от подлых рук врагов,
       Вскипает гнев и крепнет бесстрашие в бойцах.
       Среди тьмы забрезжил нам рассвета луч.
       Сгинет враг - и солнце выйдет из-за туч.
       Если ж не дождёмся солнца и рассвета,
       Нашей вестью людям станет песня эта.
       Станет завещаньем детям от отцов
       Песня, что писалась кровью и свинцом.
       В рушащемся мире пели песню эту
       Взявшие оружие мстители из гетто.
       Так не думай, что пришёл последний час.
       Тучи чёрные затмили свет для нас.
       Но настанет день - его с надеждой ждём.
       Барабаном отбивая шаг, идём.

       Всё больше и больше людей собирается на площади. Несколько сот человек стоят плотной толпой. Выступает первый, главный оратор – Даниил Романовский. Он говорит о том, что Вторая мировая война была одной из самых страшных в истории. В ней человечество потеряло 50 миллионов жизней. Но отдельные человеческие общности понесли в этой войне особенно тяжёлые утраты и помнят об этом особо. Гитлеровцы поставили своей целью полное уничтожение еврейского народа. От их рук погибло две трети евреев Европы - 6 миллионов человек. Поэтому отмечается День Памяти погибших евреев, подобно тому, как, например, ленинградцы отдельно отмечают память блокады, а японцы - память жертв атомной бомбардировки. Удар пришёлся по самому центру еврейского мира. В печах Освенцима, Треблинки и других концлагерей, во рвах Украины, Белоруссии и Литвы погибли миллионы евреев, в том числе миллион двести тысяч детей. Вместе с этими людьми ушёл в небытие целый мир со своей культурой, традициями, народным языком. “Мы, теперешние евреи, - продолжает оратор, - «очень мало похожи на тех, кого убивали фашисты. Мы не знаем их языка, не поём их песен, не помним их истории. И если через одно-два поколения мы перестанем быть евреями, задача Гитлера окажется выполненной - путь еврейского народа на Земле закончится. Против такого трагического исхода есть только одно средство - память. Сохранится память - сохранится народ”.

       Выступающие сменяют друг друга. Среди них - и ветераны войны, и молодые ещё люди. Они рассказывают о героическом боевом пути евреев - офицеров и солдат Советской Армии, о восстаниях в гетто, о партизанской борьбе. Снова и снова повторяются призывы помнить - помнить каждого погибшего, собирать воспоминания родных, близких, свидетелей. Звучат стихи еврейских поэтов. Вот одно из них, написанное безымянным автором в гетто или концлагере:

       Евреи, нам не жить в родном дому,
       Загнали нас в проклятую трясину.
       Евреи мы, и только потому
       Летят нам пули и проклятья в спину.

       Мы смертники и мы на смерть идём,
       Мы мстители, солдаты, партизаны.
       Из нас, быть может, кто-то в отчий дом
       Живым вернётся, поздно или рано.

       Митинг подходит к концу. Наступает момент траурной церемонии. Присутствующие длинной процессией направляются к памятнику-символу, у которого в прошлые годы отмечался День Памяти. Зажигают и ставят на надгробие свечи. Слабые огоньки колышутся на ветру, гаснут, их снова зажигают. Звучит молитва - “Эль мале рахамим…” Подходят всё новые и новые люди - каждый хочет зажечь свою свечу. Их становится всё больше и больше - десятки маленьких огней горят в память и в честь погибших.

       После траурной церемонии состоялся сбор подписей под обращением к Союзу писателей СССР с призывом опубликовать так называемую “Чёрную книгу” о преступлениях нацизма против евреев. Группой писателей во главе с Ильей Эренбургом и Василием Гроссманом по поручению Еврейского антифашистского комитета были собраны многочисленные свидетельства очевидцев, завещания погибших, официальные документы, фотографии. Эта документальная книга-обвинение была подготовлена к печати в первые послевоенные годы, но издана только за рубежом. Еврейский антифашистский комитет почти в полном составе был расстрелян …

       Обращение к Союзу писателей подписали 192 человека. Год спустя, также в Йом ха-Шоа, было принято и подписано уже два таких обращения - и ленинградцами, и москвичами. Книга впервые у нас была издана только в 1991 г., одновременно в двух городах - Киеве и Запорожье.

       Но вернёмся к апрелю 1987 года. На следующее утро после Дня памяти краткое сообщение о нём (в 15 строк) я отнесла в “Ленинградскую правду” и передала Галине Григорьевне Сапуновой (и.о. зав. отделом информации). Она оставила, но сказала, что решать будет Борис Абрамович Фельд (автор антисионистских сочинений, которые он публиковал под псевдонимом Б. Кравцов), просила позвонить днём. Звоню. Сапунова говорит, что обсуждение состоялось, решили, что не стоит печатать после уже опубликованного сообщения о разгроме кладбища. Я возразила:

       - По-моему, как раз наоборот.

       И услышала в ответ:

       - Я тоже так думаю…

       В тот же день звоню Фельду. Состоялся такой разговор:

       - Обсуждали на редколлегии, отклонили. Будем поминать 9 мая все 20 миллионов - и русских, и грузин, и евреев…Мы дали публикации о кладбище, о двух демонстрациях отказников. Решили - хватит заострять внимание.

       Я возразила:

       - Мне кажется, что после разгрома кладбища тем более нужно публиковать.

       - Отдельно никого не поминаем, только всех вместе. Общий день памяти для всех.

       - У армян есть свой день.

       - Но мы об этом своих читателей не информируем.

       Фельд завершает разговор:

       - Мы ничего не имеем против - собрались, и хорошо. Но мало ли что в нашем городе происходит. Нельзя обо всём писать.

       В первых числах мая по предварительной договорённости я отвезла в редакцию “Московских новостей” (Владимиру Владимировичу Шевелёву) большую статью о Дне памяти и несколько хороших фотографий. Материал понравился, во всяком случае, встретил достаточно доброжелательное отношение. Но у редакции возникли очередные сложности…

       - Пока нельзя, - сказал Шевелев. - Редактированием не поможешь. В принципе нельзя. Сидим на таком вулканчике, как бы всё наше дело не сгорело…

       Обещал позвонить. Но не позвонил. Статья и фотографии, может быть, лежат где-нибудь в архиве “Московских новостей” до сих пор.

       Последнюю (тоже безуспешную) попытку опубликовать злополучную статью я предприняла в рамках своей профессиональной деятельности, в выпускаемом мною периодическом сборнике “Этнография Петербурга-Ленинграда”. В раздел “Ленинград сегодня: факты национально-культурной жизни города” я поместила написанную в строгом стиле маленькую статью о новой еврейской традиции в Ленинграде - рядом с сообщениями о якутском землячестве, о фольклорном празднике вепсов и другими подобными материалами. Со стороны директора последовал решительный запрет (для передачи рукописи в издательство была необходима его виза). Полгода шла борьба за публикацию материала, в конце концов, сборник вышел без сообщения о еврейском Дне памяти.

       Через год полемика между мной и директором института Р.Ф. Итсом перешла на страницы печати - и в этом уже был определённый прогресс. 6 декабря 1988 года “Ленинградская правда” опубликовала (хотя и после длительных - более двух месяцев - сомнений со стороны редакции) мою статью о национальных проблемах Ленинграда (“Такие разные ленинградцы”). В ней напечатаны слова, вызвавшие особенно резкий протест тех, кто у нас в институте был против публикации, посвящённой Йом ха-Шоа: “Фашизм вверг еврейский народ в бездну страшной катастрофы. Эта трагедия оставила незаживающую рану и привнесла непреходящую боль в его мироощущение. Поэтому еврейское национальное самосознание имеет ярко выраженную антифашистскую направленность. Это нашло отражение в возникшей несколько лет назад в Ленинграде традиции каждую весну, в дни годовщины восстания Варшавского гетто, отмечать международный День памяти евреев - жертв нацизма и героев сопротивления”. Ответ не заставил себя ждать. 23 декабря в “Ленинградской правде” появилась статья Р.Ф. Итса по национальному вопросу. В ней он приравнивает, как проявления национализма, несравнимые явления: забастовки в Ереване и кровавую сумгаитскую резню, черносотенные выступления “Памяти” и Йом ха-Шоа, резко осуждает “стремление национального обособления Дня памяти евреев - жертв нацизма, как будто ни русские, ни белорусы, ни поляки, ни сербы и многие другие не были жертвами нацистов”.

       К сожалению, очень распространённый (и до сих пор) аргумент. Евреев лишали права даже на память о трагедии своего народа. В местах массовых казней евреев на оккупированных в годы войны территориях нашей страны на памятниках писали, что это место гибели “граждан СССР” или “граждан СССР и других стран” без упоминания о национальности, хотя евреев (только евреев и цыган) нацисты уничтожали именно по национальному признаку. Ни в школьных учебниках, ни в популярных книгах о войне ни слова не говорилось о геноциде еврейского народа. В объёмистых научных монографиях, посвящённых борьбе против фашизма и даже специально преступлениям нацистов против народов Европы, евреям отводилось буквально по нескольку строк. В результате широкая публика почти не знала о трагической судьбе евреев, о гибели шести миллионов (знает ли сейчас?). И уж совсем ничего не знала о еврейском сопротивлении, о восстаниях в гетто и лагерях.

       Через два года статья под названием “Йом ха-Шоа в Ленинграде и гласность” была опубликована во втором номере (август 1989-го) только-только возникшего (в Риге) первого в нашей стране легального еврейского журнала ВЕК (Вестник еврейской культуры). Заканчивается статья такими словами: “Существующее у нас отношение к Катастрофе европейского еврейства вызывает острое чувство стыда и вины”.

Статья была опубликована в журнале «Нева», Санкт-Петербург, №4, 2006 г. (без фотографий)